Осенняя красавица (ЛП) - Диксон Руби - Страница 11

Господи, мне нравится эта идея! Мне очень нравится эта идея! Я тихонько лежу в его руках, пока он несет меня сквозь замок, и не похоже, чтобы мы шли далеко, прежде чем он открывает дверь и проходит в нее. Мне интересно, как выглядит его комната, и когда он мягко опускает меня на край постели, я протягиваю руку и ощупываю постель, чтобы исследовать ее. Любопытно отметить, что одеяла в полном беспорядке, а постель очень напоминает ту, которую я только что покинула.

— Это… это что, моя постель? Ты принес меня обратно в мою комнату?

Мне в голову приходит ужасная мысль. «Он что, просто взял и передумал? Так быстро?»

— Не в твою постель, — заявляет Руари хриплым голосом. — Ты всегда была в моей.

Я краснею при мысли об этом.

— Правда? Ты… ты всех женщин, которые сюда заявляются, тащишь в свою комнату?

Вдруг я осознаю, что желаю знать, влюблялся ли он в кого-нибудь из них. Скорбит ли он все еще об этой потере?

— Ты первая, кто оказалась в моей постели. На самом деле, ты первая, кто когда-либо прикасался ко мне, — он поглаживает мою щеку, и я машинально наклоняюсь к ласкающей руке. — Ты первая во многом, очень многом.

«И последняя», — я надеюсь.

— Это делает меня счастливой.

— А я? Я делаю тебя счастливой?

Я протягиваю руку и провожу вниз по его груди. Она ощущается широкой и мускулистой, с едва заметным пушком грудных волос, которые вьются у меня под пальцами. В ней ни в малейшей степени нет ничего звероподобного. Нет, насколько я могу судить.

— Делал…, пока ты не оставил меня одну на весь день. Понимаешь, без тебя здесь очень тихо и одиноко.

— Здесь всегда очень тихо и одиноко, — говорит он печальным голосом. — А дни, когда кто-то приходит, самые худшие.

— Потому что знаешь, что они уйдут? — у меня болит сердце за него.

— Потому что я знаю, что они будут в ужасе и почувствуют отвращение к тому, что я есть. Знаю, что своим проклятием я уничтожу их жизни и ничего не могу поделать, чтобы помочь им.

От ответа Руари мне становится очень грустно. Каким одиноким он, должно быть, себя чувствует.

— И тогда спустя три дня, они в который раз исчезают, усугубляя твое чувство вины.

Он прикасается к моей щеке.

— Я предпочитаю, чтобы сюда вообще никто не приходил, только так я могу спасти их жизни. Но если они не будут приходить, проклятие никогда не закончится. И, в конечном счете, мне не предоставлен выбор.

Его прикосновение нежное и приятное, и я наклоняюсь к нему, поглаживая его руку, пока он держит свою ладонь на моей щеке.

— А ты когда-нибудь влюблялся в одну из них?

— Никогда. Ни одна из них не смотрела на меня иначе, кроме как с чистым отвращением. Сложно полюбить, когда вызываешь отвращение, — его вторая рука опускается на мои волосы, гладя мои темные локоны. — Поэтому ты так решительно настроена носить свою повязку для глаз, Уиллоу? Чтобы ты не смогла увидеть меня и почувствовать отвращение?

— Дело не в этом, — почему-то мне кажется, что, увидев его лицо, я в любом случае не почувствовала бы отвращение. Я лишь была бы глубоко опечалена тем, что он проклят столь безжалостным образом. — Я держу обещание, данное мною кое-кому, не более того.

— Должно быть, это очень важное обещание.

Не доверяя себе, я киваю головой, чтобы не выболтать детали. Я не могу это обсуждать.

— Спасибо за то, что понимаешь.

— О-о, я не понимаю, — он издает резкий смешок. — Но я жадный. Я хочу прикоснуться к тебе больше, чем чего-либо еще, — он проводит пальцами вниз по моей руке. — И я хочу провести эту последнюю ночь, узнать, каково это — чувствовать удовольствие. Я — жадное чудовище.

— Не называй себя так, — предостерегаю я его. Я кладу руку ему на талию и нахожу, что он одет в какие-то брюки, хотя ткань кажется изношенной и старой. — Для меня ты просто Руари. Никакое не чудовище.

— Если бы ты могла увидеть, чего ты касаешься…

— Я все равно буду видеть Руари, — шепчу я ему. Мои пальцы находят шнурки его штанов, и я дергаю за них, развязывая, пока ткань не падает вниз. Там нет ничего, кроме безупречной кожи, и я тянусь рукой вниз, надеясь продолжить оттуда, где я остановилась прошлой ночью. Я не могу дождаться, чтобы исследовать его по всему телу, чтобы увидеть, что произойдет, когда я прикасаюсь к нему так, как он прикасался ко мне. Мысль весьма возбуждающая, и я практически ерзаю от нетерпения. — Могу я дотронуться до тебя, как мне того хочется? Или ты все еще переживаешь, что почувствую к тебе отвращение?

— Ты можешь дотронуться до меня, — он поглаживает мою щеку снова. — Я твой.

Его слова одновременно переполняют меня и тоской, и возбуждением. Я прихожу к решению, что не стану спешить, потяну время. Поскольку мне нельзя смотреть, мне приходится полагаться на пальцы, чтобы для своих изголодавшихся чувств «описать» Руари. Я начинаю с его волос, которые под моими пальцами очень густые и вьются. Они взъерошенные и чересчур длинные, словно он не заботился о себе с тех пор, как был проклят. Я скольжу руками вниз, к его ушам, вскользь касаюсь их, прежде чем двигаться дальше к его лицу. Я прослеживаю пальцами черты его лица, пытаясь воспроизвести для себя его образ. Его брови густые и тяжелые, а ресницы у него настолько длинные, что касаются моей кожи, когда я прослеживаю круги вокруг его глаз. У него крепкий нос с небольшой горбинкой. Его скулы кажутся высокими, а челюсть квадратная. К его рту я не приближаюсь, так как ему это может не понравится, но догадываюсь, что мне бы захотелось его расцеловать, будь даже это тоненькая, твердая линия. Этот печальный, одинокий мужчина принадлежит мне. Хочу целовать его повсюду, где только можно, чтобы доказать ему это.

Но я этого не делаю. Я просто облизываю губы и продолжаю изучение. Мои руки спускаются к его плечам, и под моими прикосновениями они кажутся такими огромными и широкими. Я сжимаю его бицепсы, а затем кончиками своих пальцев брожу по его груди. Он там повсюду крепкий, без малейшего намека на жир поверх мышечной массы, и я не могу сдержать вздох, который срывается с моих губ от полученной возможности прикоснуться к нему.

— Скажи, что у тебя на уме, — требует он вполголоса.

— Только то, что к тебе прикасаться — это огромное удовольствие, — отвечаю я ему. — Я могла бы заниматься этим днями и ночами напролет. Мне очень грустно, что ты избегал меня весь день, потому что я определенно могла бы делать это много часов подряд, — я окидываю его легкой улыбкой. — Ты лишил нас обоих удовольствия.

— Я все тебе возмещу, — обещает он, и его рука тянется к моим волосам. Он проводит своими пальцами сквозь них, и, когда делает глубокий вдох, я подозреваю, что он их обнюхивает. — Я тебе все компенсирую, Уиллоу. Сегодняшняя ночь станет самой лучшей ночью, которая когда-либо у тебя была. Я доставлю тебе столько удовольствия, что ты будешь умолять меня остановиться.

Я сжимаю вместе свои бедра от мысли, потому что возбуждаюсь только лишь от того, что прикасаюсь к нему, а я даже еще не добралась до самых интересных частей его тела.

— А что, если я скажу тебе, чтобы ты ни за что не останавливался?

— Ну, тогда я буду продолжать бесконечно, — шепчет он. — До скончания времен.

От его слов у меня перехватывает дыхание. Как бы мне хотелось поцеловать его, но знаю, что не могу. Вместо этого я наклоняюсь вперед, утыкаюсь лбом ему в грудь и заключаю его в свои объятия. Мне плевать, что это может быть наша последняя ночь вместе. Она будет волшебной. В ближайшие несколько часов я намерена прожить больше, как никогда раньше. И я собираюсь взять все, что могу.

Мои руки скользят по его спине вниз, и я поглаживаю его ягодицы. Они крепкие и упругие, парочка впечатляющих подтянутых полушарий, и от мысли, что мои руки их ощупывают, я чувствую, что во мне пробуждается голод и мое терпение на исходе. Мне плевать, что он считает себя чудовищем, на ощупь он — самое совершенное существо во всем мире.

— Ты великолепен, — говорю я ему. — Ласкать тебя почти так же приятно, как ласкать себя.