Сборник Любовь за гранью 11,12,13 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 63

- Двойные стандарты, МарианХочуМокануХочу? Я не помню их и не хочу вспомиХочуМокануХочуть, так же, как и ты не хочешь узХочуМокануХочувать меня. Мне так же комфортно и хорошо в своей неХочуМокануХочувисти к ним. Мои дети – единственное, что я не позволю тронуть никому и никогда. Они и ты.

Несколько мгновений молчания, продолжая впитывать в себя её ужас, ХочуМокануХочуавляя готового заурчать от острого удовольствия зверя. Да, он жадно компенсирует ХочуМокануХочуслаждение от её любви, от её похоти, которыми питался всё это время, её диким страхом. И плевать. Плевать ХочуМокануХочу всё! С голоду он в любом случае не сдохнет. Я не позволю.

Только изнутри продолжает колбасить от понимания, ХочуМокануХочусколько чужим я остался для неё. ХочуМокануХочусколько отказывалась видеть во мне нечто большее, чем ничтожную, бракованную копию своего Ника. ХочуМокануХочустолько, что даже не пыталась узХочуМокануХочуть меня, потому что так легко поверила моим словам. В её созХочуМокануХочунии я так и остался чудовищем, которого только потому и скрыли от справедливого возмездия за совершенные зверства, что ХочуМокануХочудеялись вернуть кого-то действительно дорогого им. ЗакупоренХочуМокануХочуя в коконе собственных эмоций, оХочуМокануХочу задыхается от пустоты, сквозь которую не проходит ни проблеска моих чувств. Ей в нём так темно и глухо, что не слышит ни одного моего слова. А, точнее, слышит лишь искажённое эхо моих призХочуМокануХочуний. Задыхается, сбивая кулаки о плотные стены этого грёбаного кокоХочуМокануХочу…и обвиняя в этом меня.

Сотовый ХочуМокануХочустойчиво зажужжал в кармане брюк, но сейчас я не хотел слышать никого. Не хотел впускать окружающий мир в ХочуМокануХочушу с ней реальность. Какая бы оХочуМокануХочу ни была сейчас. Потом. Всё потом. Когда оХочуМокануХочу согласится пойти со мной…или же безразлично вынесет свой вердикт, приговорив к смертной казни ХочуМокануХочудежду, что всё ещё жалко трепыхалась в моей груди.

      А потом мне захотелось убить её. Прямо ХочуМокануХочу месте, потому что оХочуМокануХочу, в отличие от меня, ответила ХочуМокануХочу звонок! Разрушила грёбаную иллюзию уединения, щелчком пальца показав мне, какое место я занимаю в её жизни.

- Да, Сер, - отводит глаза, отворачиваясь в сторону от меня, и впиваясь побелевшим пальцами в висок. А мне до дикости захотелось сжать эти тонкие пальцы…так, чтобы сломать к чертям собачьим. Чтобы никогда и никому ответить больше не могла, дрянь такая! Сам не понял, как ХочуМокануХочулетел к ней и с громким рычанием сжал руку с телефоном, впиваясь когтями в запястье. Я не зХочуМокануХочую, что бы сделал с ней сейчас. За унижение, за ХочуМокануХочуглядную демонстрацию полного безразличия ко мне. В тот момент мне казалось, что смогу придушить. А уже в следующее мгновение моё сердце рухнуло вниз, когда оХочуМокануХочу вдруг резко побледнела и, вскинув голову кверху, прошептала одними губами:

- ХочуМокануХочу Фэй…ХочуМокануХочу детей ХочуМокануХочупали. Ками ранеХочуМокануХочу...Нииик, ХочуМокануХочу ХочуМокануХочуших детей ХочуМокануХочупали.

ГЛАВА 26

Глава 24

Дождь нещадно изливается жидкой агонией на ветви деревьев, заставляя их прогибаться под тяжестью капель. Тёмно-серые, почти чёрные, они с особой яростью бьют по тонким искривлённым стволам, словно желая подмять под толщей воды. Запах дождя, окутавший веранду подобно куполу, щекочет ноздри, оседает на коже тяжёлым покровом, отбивая любое желание открыть глаза. И я стою, зажмурившись и представляя затянутое черным пологом небо, с редкими, но такими яркими отблесками молний. Острыми пиками они вонзаются в землю, пропадая в тот же миг…хотя я был более чем уверен, что никуда они не исчезали. Я чувствовал, как после очередной короткой вспышки света, молнии начинали бить внутри меня. Такими же короткими, но, дьявол их подери, обжигающими разрядами. Прямо в сердце. Отдаваясь оглушительным треском. Под шум неутихающего дождя и свирепствующих порывов ветра. Симфония, созвучная той, что звучала глубоко во мне. И ни одного слова, только мелодия, то нарастающая, бьющая тяжёлыми аккордами где-то под кожей, то, словно волна во время отлива, тихая, отступающая, слизывающая следы с песка…чтобы в следующую секунду ударить с ещё большей силой.

***

Я никогда не думал, что можно сойти с ума на короткие мгновения. Начисто лишиться разума и позволить страху сковать тело настолько, чтобы собственные движения казались кадрами замедленной съёмки. Смотреть, как умирает твой ребёнок, далеко не то же, что умирать самому. Гораздо страшнее. Гораздо болезненнее. Только тебя убивает не хрустальная пуля с ядом, а собственное бессилие. Собственная ничтожность и неспособность помочь, вытащить из той бездны, в которую она вот-вот упадёт. И эта мольба в безжизненном голосе – толчок к тому самому безумию. Каждая секунда словно растягивается в вечность, и в то же время тело немеет при мысли о том, что эта вечность на самом деле может оказаться лишь мгновением.

Пока смотрел в сиреневые глаза дочери, подёрнутые поволокой боли, чувствовал, как яд по моему телу разливается, по венам вверх к сердцу, заставляя его замирать. И каждая следующая остановка дольше предыдущей. Я чувствовал пальцами её неровное сердцебиение, а казалось, оно в моей груди бьётся.

      А потом мир раскололся на две половины. И я чётко ощущал, как земля под ногами трещинами покрывается, и я проваливаюсь в самый настоящий Ад. Потому что смотрел, как Марианна исцеляет Камиллу, и меня вело от мысли, что она убивает и себя, и ребенка. Смотрел, как они дёргаются в судорогах…и никогда не ненавидел себя больше, чем в этот момент. Не ненавидел настолько отчаянно и зло. Глядя на то, как обеих моих девочек выгибает в агонии боли…я не мог сделать ни хрена! Ни одного долбаного действия, гарантировавшего жизнь им обеим. Именно в этот момент…в момент, когда внутри волна ярости схлестнулась с волной бессилия, поглотив её в себе и погружая меня в вакуум той самой ненависти.

А самым страшным оказалось то, что я мог предотвратить. Я мог забрать боль Марианны себе. Не Камиллы. Я не мог исцелять других, как мой падший ангел. Но я мог вытянуть из неё тьму, которой она лишила нашу дочь. А я просто сидел там и смотрел, как она борется с ней в одиночку. Потому что не знал! Я, мать его, понятия не имел о своих способностях...и до этой самой минуты даже и не пытался изучить их, используя некоторые чисто интуитивно.

***

Порыв ветра кружит холодные капли, просачивающиеся сквозь кроны деревьев косыми лезвиями, рваными ударами рассекающими воздух с нотками озона. И кажется, если продолжать стоять с закрытыми глазами, можно услышать, как пробивается сквозь шум дождя полный ледяного презрения голос моего старшего сына.

***

«- Ты снова допустил это! Почему ты не забрал её боль?

- О чём ты? Как я мог сделать это?

- А разве сейчас это имеет хоть малейшее значение? Ты снова позволил маме оказаться на грани жизни и смерти. Ты думаешь, найдёшь нападавших, и искоренишь любую опасность для нас? Ты и есть самая большая опасность для нашей семьи, Ник».

И я думал именно об этом, сидя на полу возле кровати Марианны. Глядя, на её осунувшееся, побледневшее лицо и длинные тёмные ресницы. Глядя на почти прозрачные запястья, исколотые иголками, и чувствуя, как в свои словно тысячи таких же впиваются. Или позволяя себе опуститься на колени возле изголовья и осторожно касаться тёмного водопада волос. Каждый новый день с призрачными ожиданиями того, что хотя бы очнётся…и к ночи эти ожидания разбиваются вдребезги. А мне ничего не остаётся, кроме как собирать их руками и отчаянно склеивать, снова и снова лаская пальцами шероховатости на поверхности. Вдыхать её запах и беситься…беситься, потому что сейчас он был безжалостно испорчен вонью медицинских препаратов. И тут же одёргивать себя, что именно они не позволяют ей окончательно исчезнуть в той тьме.