Мертвая тишина - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 20

Так, нужно отвлечься, иначе я с ума сойду. В этой комнате слишком много секса. Здесь им пропитано всё. Даже вешалки в шкафу. Взгляд зацепился за закрытую шкатулку на трюмо. На её крышке лежал браслет в виде переплетённых цветочков. Работа явно выполнена на заказ. На изнаночной стороне надпись «я буду любить тебя вечно». Первая мысль - что за сентиментальная хрень?! Потом осознал, что вряд ли моя жена стала бы хранить подобные подарки от других мужчин в нашей спальне. И в таком случае…чёрт, каким наркотиком меня пичкает эта малышка?

Хотя, с другой стороны, если она считала, что я умер, то вполне могла позволить себе принимать подарки от любовника. Сунул безделушку в карман, решив узнать всё позже из первых уст.

Мне нужно было осмотреть дом. Правда, вначале я подошёл к двери, за которой явно была моя супруга, потому что я слышал её приглушённый голос – говорит по телефону. Приложил руку к деревянной поверхности, думая о том, что мне ничего не стоит выбить её на хрен, чтобы показать девочке, как сильно она ошибается, думая, что может убежать от меня. Усмехнулся, вспомнив, как расширились её глаза, пока она пятилась к двери, оставляя меня в спальне. Она боялась, но Зверь чуял, что добыча боялась не его, а себя саму.

Что ж, Мокану, а чего ты ожидал? Твоя новоиспечённая супруга, похоже, такая же ненормальная, как и ты.

Почему-то в голове её голос раздался «Возможно, ты никогда не насиловал ДРУГИХ женщин». И это её «ДРУГИХ» эхом отдаётся, обивается набатом. И от мысли, что мог брать её силой, становилось не по себе. Я знал, что такое насилие. Это больше, чем адская физическая боль. Это больше, чем слёзы, окаменевшие в горле и раздирающие его на ошмётки. Это унижение, смешение человека с грязью под ногами, в которой не хочется пачкать подошвы сапог. И это признание собственной неполноценности перед жертвой для самого насильника, даже если он пытается проявить таким образом свою мощь.

Чёрт! Я спрошу у неё об этом вечером как раз после разговора с Серафимом. Дааа, такими темпами у меня к ней длинный список вопросов накопится, а ведь моя Шахерезада обещала еще и продолжение нашей с ней истории рассказать этой ночью.

Я прошёл дальше по коридору и толкнул ближайшую дверь, вошёл в неё и замер, разглядывая тёмно-синие аскетические стены с чёрными шторами. Минимум мебели, один шкаф для одежды, второй для книг. Очень много книг. И всего одна большая фотография на полке. Взял её в руки. Очень похоже на портрет. Да, я ошибся. Это был портрет красками. Я с Марианной и детьми. Я сижу в кресле, Марианна с бесконечной нежностью улыбается художнику, стоя позади меня и обвивая руками мою шею. На моих коленях девочка…дочка, сказала она. Камилла. Она сидит боком, склонив светловолосую голову на мою грудь и глядя хитро исподтишка на художника. Маленький мальчик стоит рядом с креслом, вскинув головку кверху, и с каким-то восторгом смотрит на Марианну. Так обычно сыновья в раннем возрасте смотрят на матерей. Влюблённо, восхищённо и с выражением благоговения. Я сам когда-то смотрел так на свою собственную мать и мечтал убить каждого мужчину, который уходил, оставляя её в слезах. Я был бы самым юным серийным убийцей в истории Земли, так как таких ублюдков в её жизни было слишком много.

Провёл пальцами по изображению, напрягая голову. Ну же, Мокану. Вспомни. Посмотри! Ты мог забыть этот камин рядом с креслом, мог забыть свой черный свитер с воротником под горло, мог забыть эти белые шторы. Но как ты можешь не помнить чувство абсолютного умиротворения, которым веет от этой картины? У тебя, мать его, никогда его не было! Ты не имел права забыть то счастье и гордость, которые светятся в твоём взгляде! В глаза бросилась собственная ладонь, которой я на портрете прижимал к себе девочку, и я подумал о том, что ей очень подходит быть Принцессой. Отложил в сторону картину Самуила, наверняка, писал её именно он. Самуил. Чёрт, имя явно давал не я. Ещё бы Владом назвали.

Пробарабанил пальцами по корешкам книг. Старший сын, а я был уверен, что это именно его комната, явно был развит разносторонне: самые разные жанры, от классики до современной литературы. Открыл верхний ящик книжного шкафа и увидел фотографии. И на всех – мы вдвоём. Вот он, совсем маленький, сидит на мне верхом, а я лежу на зеленом газоне. Он весело хохочет, настолько заразительно, что кажется, и солнечные лучи смеются вместе с ним.

Дьявол, кто же такая эта Марианна, что, женившись на ней, я получил перстень? И почему перстень оказался дома в то время, как обручальное кольцо было на мне? Столько вопросов самому себе, что от них начинает раскалываться голова.

На другом фото мальчику уже лет двенадцать, он стоит, иронично вскинув бровь и сложив руки на груди, и я вздрагиваю, потому что снова вижу в нём самого себя. Что я испытываю, общаясь с ним? Гордость? Радость? Будучи человеком, никогда не задумывался о детях. Пока Анна не забеременела. А до этого просто некогда было – приходилось выживать здесь и сейчас, а не думать о будущем.

О том, каково это быть отцом, впервые задумался, уже утратив возможность им стать. Как, впрочем, и бывает в нашей жизни. Только потеряв, мы действительно начинаем ценить то, что имели.

Достал все фотографии из ящика и начал расставлять их на полке. Кем бы я ни был, сколько лет жизни ни стерлись бы из памяти, я не хотел оставаться воспоминанием в ящике книжного шкафа собственно сына.

Покинул его комнату и спустился по лестнице вниз. Поймал за руку того немолодого слугу, который целовал мне руку.

- Генри?

- Да, господин, - он усердно закивал головой, пряча странную улыбку за усами.

- Проводи меня в мой кабинет.

Он удивленно вскинул брови, но коротко кивнул и, приглашающе махнув рукой, припустил впереди меня, слегка подворачивая правую ногу.

Остановился возле темной двери с круглой чёрной ручкой и, отойдя в сторону, вдруг схватил меня за рукав рубашки и начал причитать:

- Господин, я так рад…Мы так рады. Господин, мы ведь уже все…, - смахнул пальцем выступившую слезу, - а госпожа не верила. Мы видели. Моя Сара мне показывала. Они все верили, а она нет. Выгоняла соболезнующих. Отключила телефон, чтобы никто не звонил.

- Зачем она отключила телефон? - я осторожно высвободил свою руку, думая о том, что болтливые слуги в доме – это катастрофа. Хотя сейчас мне это было на руку.

- Они все звонили и соболезновали. А она, - его голос дрогнул, сделался восхищённым, - она им всем говорила, что вы живы, и что она не собирается тратить время на их глупые разговоры.

- А почему твоя госпожа не верила?

- Я всегда говорил Саре, что между вами божественная связь. Что госпожа чувствует вас на расстоянии, а вы её. Так и получилось, господин. Так и получилось!

Он снова радостно заулыбался, а я сдержанно кивнул ему и махнул рукой, отпуская.

Интересно, значит, меня заживо похоронили все мои знакомые, и только Марианна верила в то, что я не умер. Но почему? По ее словам, меня не было целый месяц. Тридцать дней я не выходил на связь ни с кем, и они решили, что меня больше нет.

Так она сказала мне в машине по дороге домой.

«- Скажи…Расскажи, что с тобой случилось, Ник? Почему тебя так долго не было? Где ты был?

- А сколько меня не было, куколка?

- Месяц, - её голос задрожал, и она еще сильнее стиснула пальцы, - чёртов месяц, день за днем, час за часом я ждала от тебя хотя бы одного слова. Хотя бы простого «я жив»…, - отвернулась, пряча слёзы, выступившие на глазах.

- Ошибаешься, девочка, - я склонился к ней, обхватывая ладонью побелевшие пальчики, - меня не было гораздо дольше. Так я, по крайней мере, чувствую.

- Сколько? – выдавила из себя, не убирая руку, и я улыбнулся, поглаживая большим пальцем её ладонь.

- Минимум, лет сорок или шестьдесят. Я не могу сказать точно. Но то, что вижу на улицах сейчас, изменилось явно не за десять или даже за двадцать лет.