Природа зверя - Пенни Луиза - Страница 7

– Вы с ним встречались? – спросил Гамаш.

После некоторой заминки Антуанетта ответила:

– Нет. Брайан нашел рукопись среди бумаг моего дядюшки после его смерти.

– А почему вы вымарали имя автора?

– Я уже говорила. Чтобы подогреть интерес. После премьеры все захотят узнать, кто автор пьесы.

– И что вы им скажете?

Теперь Антуанетта насторожилась по-настоящему.

– Кто написал «Она сидела и плакала»? – вполголоса спросил Гамаш.

– Брайан же сказал: человек по имени Джон Флеминг.

– Я знаю одного Джона Флеминга, – сказал Гамаш. – И вы тоже его знаете. И все знают. – Он сурово посмотрел на нее. – Это тот самый Джон Флеминг?

– Не знаю, – ответила она после паузы.

Он не сводил с нее взгляда, пока она не покраснела.

– Нет, знаете.

– Знает что? – поинтересовался Габри, предлагая им кофе.

Он слишком поздно заметил напряжение, возникшее между двумя собеседниками.

– Пожалуйста, скажите мне, что это другой человек, – взмолился Гамаш, вглядываясь в глаза Антуанетты. А потом его лицо обмякло, и он прошептал: – Бог мой, это тот самый, правда?

– Кто «тот самый»? – спросил Габри, жалея, что уже поздно отступать.

– Вы сами ему скажете? – спросил Арман. – Или мне сказать?

– Сказать ему что? – подхватила подоспевшая к ним Мирна.

Арман прошел к столику у двери, где Габри оставил свою копию сценария.

– Скажите всем, кто автор пьесы, – велел он, протягивая рукопись Антуанетте. – Назовите им истинную причину того, почему вы не хотели, чтобы они знали.

Услышав его требовательный голос, Рейн-Мари с тревогой посмотрела на мужа. Он подошел опасно близко к тому, чтобы оскорбить гостью. За всю их совместную жизнь такого еще не случалось. Конечно, не все их гости ему нравились и не со всеми он соглашался, но всегда оставался в рамках приличий.

Однако теперь он наступил на черту, а затем и пересек ее, всучив рукопись Антуанетте.

– Скажите им, – повторил он.

Она взяла рукопись, потом повернулась к другим гостям:

– Пьесу написал Джон Флеминг.

– Мы уже знаем, – кивнула Мирна. – Брайан сказал нам днем в бистро, помните?

– Это и должно привлечь всеобщее внимание? – спросил Габри. – Ваш блестящий маркетинговый план? Имя вряд ли известное.

– Напротив, очень даже известное, – возразил Арман. – Его знает вся Канада. Вся Северная Америка. Он знаменит. Печально знаменит.

Все пребывали в искреннем недоумении, озадаченные поведением и настойчивостью Гамаша. Но тут Мирна начала медленно оседать. Если бы у нее за спиной не стоял диван, она свалилась бы на пол. Брайан успел забрать у нее чашку с блюдцем, прежде чем она расплескала чай.

– Тот самый Джон Флеминг? – прошептала Мирна.

Габри, в отличие от нее, застыл на месте, словно превратился в гранит при взгляде на Антуанетту. На Медузу, затесавшуюся в их среду.

– Это неправда, – пробормотал он. – Скажите, что это неправда.

Оказавшись дома, Рут повернула ключ в замке и прислонилась к двери. Сердце ее колотилось, дыхание было учащенным и прерывистым. Она прижимала к груди Розу, наваливаясь на тонкое дерево двери. Это было все, что защищало ее и Розу от враждебного мира, который произвел на свет божий некоего Джона Флеминга.

Затем она задернула занавески и вытащила из авоськи украденный сценарий.

Приготовив себе чашку чая, Рут открыла пьесу и принялась читать.

Вечеринка закончилась, и Арман отправился в кухню. Рейн-Мари слышала шум льющейся из крана воды и позвякивание тарелок и приборов.

Потом позвякивание прекратилось, и остался только шум воды. Рейн-Мари пошла в кухню, но остановилась в дверях. Арман склонился над раковиной, вцепившись в нее большими руками, словно боялся, что его вот-вот вырвет.

– Ты все еще намерена пойти завтра на репетицию? – спросил Габри, пока они с Мирной шли домой.

– Пожалуй. Не знаю. Я… Я…

– Я знаю. И я тоже.

Габри поцеловал ее на прощание в обе щеки и отправился в бистро помогать Оливье обслуживать последних клиентов. Мирна поднялась по лестнице в свою квартирку на чердаке над магазином, надела пижаму и только тут поняла, что устала, а сна у нее ни в одном глазу. Она посмотрела в окно и увидела свет в доме Клары.

Было одиннадцать часов вечера.

Набросив на плечи шаль и натянув резиновые сапоги, Мирна прошла по краю деревенского луга, постучала в дверь и вошла.

– Клара?

– Я здесь.

Мирна нашла подругу в ее мастерской – та сидела перед незаконченным полотном. На нее смотрел призрак Питера Морроу. Полузавершенный. Получеловек в незаконченной жизни.

На Кларе был спортивный костюм, во рту она держала кисть, словно Франклин Рузвельт в юбке[10]. Волосы, по которым она слишком часто проводила пятерней, торчали в разные стороны.

– Обедала пиццей? – спросила Мирна, выуживая гриб из волос Клары.

– Да. Рейн-Мари меня приглашала, но я была не в настроении.

Мирна взглянула на мольберт и сразу поняла, почему Клара не в настроении. Ее подруга снова впала в одержимость портретом. Даже мертвый, Питер по-прежнему умудрялся разрушать искусство жены.

– Хочешь поговорить? – спросила Мирна, подтаскивая к себе табуретку.

Клара положила кисть и с такой яростью провела рукой по седеющим волосам, что из них посыпались кусочки пеперони и хлебные крошки.

– Я больше не понимаю, что делаю, – сказала Клара, показывая на портрет. – Словно впервые в жизни взяла в руки кисть. О боже, что, если я не сумею?

Она в панике посмотрела на Мирну.

– Сумеешь, – заверила ее Мирна. – Может быть, ты просто пишешь не тот портрет. Может быть, еще слишком рано писать портрет Питера.

Питер как будто наблюдал за ними. На его красивом лице застыла едва заметная улыбка. Мирна спросила себя, осознает ли Клара, что уже сумела передать главное в своем покойном муже. Мирна очень хорошо относилась к Питеру, но прекрасно понимала, каким сукиным сыном тот бывал. Вот таким, как на картине Клары. И еще Мирна не могла понять, добавляет ли Клара что-нибудь к портрету или убавляет от него. Не делает ли она Питера все менее и менее материальным?

Она отвернулась, слушая рассказ Клары о том, что произошло. С Питером. Мирна хорошо знала эту историю. Она была там, когда это случилось.

Но все же не прерывала подругу. Выслушивала ее снова и снова.

И с каждым разом Клара избавлялась от частички невыносимой боли. От собственного чувства вины. От печали. Клара словно вытаскивала себя из океана, она все еще источала горе, но больше не тонула.

Клара высморкалась и отерла слезы.

– Как у Гамашей – интересно было? – спросила она. – И вообще, который теперь час? Почему ты в пижаме?

– Сейчас половина двенадцатого, – сказала Мирна. – Мы можем пройти в кухню?

«Подальше от этой чертовой картины», – подумала Мирна.

– Чай? – спросила Клара.

– Пиво? – предложила Мирна и вытащила из холодильника две бутылки.

– Что случилось? – спросила Клара.

– Ты знаешь, что я поступила в Труппу Эстри, – сказала Мирна.

– Только не проси меня опять делать им декорации, – всполошилась Клара.

Поскольку Мирна не ответила, Клара поставила пиво и потянулась к руке подруги:

– Что случилось?

– Пьеса, которую мы ставим. «Она сидела и плакала»…

– Мюзикл?

Но Мирна не улыбнулась:

– Антуанетта вымарала имя автора на рукописи. Она хотела сохранить его в тайне.

Клара кивнула:

– Вы с Габри так радовались, думали, что автор, возможно, Мишель Трамбле или Леонард Коэн.

– Габри надеялся, что это Уэйн Гретцки.

– Уэйн Гретцки – хоккеист, – возразила Клара.

– Ну ты же знаешь Габри, – сказала Мирна. – Как бы то ни было, Антуанетта сказала, что она хочет привлечь внимание, разбудить интерес. Заставить людей говорить о постановке.