Между двумя романами - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/40
- Следующая
Значит, книга должна быть ответом на вопрос, может быть, еще не произнесенный. Еще не сформулированный, только смутно тронувший сознание или чувства. И еще: ожидание-то связано с временем. Вчера книга была еще не нужна, тем более - позавчера. Нужна именно сегодня. Я исключаю эту конъюнктуру, у нее своя сфера проявления и свои оценочные критерии. Разговор идет о социальной потребности в книге, в определенной книге.
Как бы я ответил на читательский и собственный вопрос?
Наверное, я наделен каким-то таким чувством: вижу, что мысль, идея, занимающая меня, недостаточно смела, недостаточно ярка по сути, и если я вокруг этой идеи наворочу какой-то художественной ткани, то результат будет прямо противоположным задуманному. В редакции, куда я неизбежно должен буду отнести это сочинение, - его отвергнут. Садиться с таким ощущением за письменный стол нельзя, как бы ни было заманчиво само желание сказать что-то необычное, новое, занимательное по сюжету и мысли.
Я сажусь за стол, когда меня "подпирает" и я каким-то внутренним чутьем угадываю, что "это" увидит свет, "это" нужно и ожидаемо читателем. В такие минуты я поистине счастлив. Работа начинается, и каждая страница приносит душевную радость.
Трижды это чувство не подводило меня: когда писал роман "Не хлебом единым", "Новогоднюю сказку" и - "Белые одежды".
Должен сказать, что еще до романа "Не хлебом единым" были напечатаны несколько моих рассказов в журналах "Огонек" и "Новый мир". А вообще, писать я начал давно. Первое стихотворениe появилось в "Пионерской правде", когда мне было двенадцать лет. Потом пошли рассказы. И уже тогда, по прошествии двух-трех лет моей "литературной работы", начало складываться это чувство предвидения. Начало складываться и постепенно оформилось, вот ведь какая штука! Вместе с тем тогда путь от замысла к воплощению был другим... Я работал корреспондентом газеты "Комсомольская правда", и мое появление в редакциях было частым, обязательным даже. Впоследствии, ругая меня с высокой трибуны за роман "Не хлебом единым" и желая хорошенько пригвоздить, Алексей Сурков точно заметил: "Этот Дудинцев имеет полированное хождение по редакциям".
Сказал правду. Именно в те годы, когда я "полированно" ходил по редакциям, я столкнулся с так называемым "социальным заказом". Редактор, который меня приглашает (допустим, что это молодежная газета или журнал), говорит: - Дудинцев! У нас скоро Новый год. Давай-ка так через недельку принеси новогодний рассказ. И чтобы прямо в номер. Поскольку наш орган молодежный, значит, в этом рассказе должна присутствовать молодежь комсомол. Должно быть также производство, желательно металлургическое, но можно и машиностроение. Должно быть соцсоревнование. И непременно - любовь. Чтобы рассказ был интересным, вставь в него, помимо ударников, еще и отсталый элемент. Любовь же должна быть не просто любовью: через нее выяви различные качества положительных и отрицательных героев. Введи ревность, чтобы мешала герою выполнять план, тогда как счастливо разрешившийся любовный конфликт зажжет твоего положительного героя на перевыполнение этого производственного плана. И девушка должна быть комсомолкой, ударницей... Положительный конец в рассказе обязателен.
Вот вам и "социальный заказ". Не всегда он формулировался столь обстоятельно, но в сознании молодого писателя в результате хождения по редакциям все эти параметры выстраивались в один типичный ряд.
Так почему же это называли именно так - социальный заказ, - а не как-то иначе?
Потому, что в то время фарисейски провозглашалось, как непреложный закон, удовлетворе-ние запросов, в том числе и духовных, рабочего класса. А запросы эти достаточно произвольно формулировали для художника бюрократы "люди с портфелями". По тому, как они представ-ляли себе духовный мир рабочего класса, можно судить об их, бюрократов, внутреннем мире. И каждый художник обязан был неукоснительно следовать этому "социальному заказу".
Получив такой заказ, я отправлялся домой, запирался в комнате и в полном уединении начинал думать. И, знаете, постепенно я себя так натренировал выдумывать такие заданные рассказы... И по молодости даже считал, что это и есть единственно правильный метод работы.
Однако нельзя и сказать, что это было просто трафаретом. Допускалось и даже не слишком ограничивалось какое-то разнообразие выдумки - главным условием была лишь определенная политическая цель. И тем лучше, если я все это расцвечу разнообразными приемами и поворо-тами сюжета, а уж коли приведу все к благополучному концу... Представьте себе, печатали, и нравилось!
Социальный заказ и его требования возникли в начале тридцатых годов, а набрали полную силу примерно к тридцать седьмому году.
Глядя из нашего времени в те годы, я могу сказать, что так преломлялась под руководством сталинской бюрократии жизнь для деятелей любого вида искусства. Как это выглядело для писателей, я вкратце рассказал. Теперь посмотрим, что происходило у художников.
Это же явление у них представлялось несколько иначе. Если смотришь картины тех времен, то видишь угловатых мужчин с маленькими головами и огромными кулаками. Женщины непременно грудастые с огромными бедрами, - все для воспроизводства рода человеческого. Именно такими считались типичные рабочие и работницы. Вместо лица - пятно цвета хорошего загара. И ни одной мысли на лицах.
Полная противоположность портретам Боровиковского, Левицкого - на тех люди мыслят. Помимо красоты, это яркие типы.
А скульпторы изображали все больше людей с этакой кочергой в руке и торчащими вверх и врозь плечами. Все одеты в утрированно брезентовую робу.
Таков был социальный заказ для художников и скульпторов.
И скажу я вам вот еще что... Я этих персонажей обнаружил в американских мультфильмах. Вот какая штука... Такие же огромные бицепсы и одинаковые невыразительные лица. И рельеф-ные женские фигуры - даже у барсучих и мышей. А ведь по тому, что общество предлагает детям, видно, к чему оно идет. Получается, нынешние американцы похожи на тех нас. В этом обществе, которое мы привыкли воспринимать как вершину демократии, попахивает тоталита-ризмом. Я недавно видел американскую картину тех лет, когда у нас шел "Светлый путь" Александрова. Там некоему лицу говорят: "Ты не веришь в американскую мечту?" И все строго смотрят на него, как у нас на того, кто усомнился бы в победе коммунизма. Тут есть о чем подумать. К чему готовили нас... к чему готовят американцев? Но вернемся к нашему рассказу...
Когда я после войны работал в "Комсомольской правде", социальный заказ был в самом разгаре. Но "крючок" социального заказа следовало поглубже прятать в "наживку" искусствен-ной художественности. Я писал тогда такие рассказы для "Огонька" и "Нового мира". Должен признать, что я медленно расставался с этим методом. Из глубины сознания поднималось что-то новое и с опаской выходило на страницы.
Между тем для "Нового мира" уже тогда почти не существовало таких поправок, основан-ных на "социальном заказе". Тем не менее в повести "На своем месте", которую я написал для этого журнала, есть следы такого заказа и повышенного интереса к формализованному пролетарию и производству - даже не то что следы, а довольно заметные черты. А вот что касается интереса к человеческим чувствам, человеческой личности и свободному мышлению, тут действительно следы начинающегося выздоровления. Твардовский их заметил. И позвал этого автора, то есть меня - хотел посмотреть на него. И посмотрел, то есть сделал такие специфические круглые и озорные глаза, постучал по какой-то странице рукописи пальцем и сказал: "Ничего!" На этом и кончилась наша первая беседа.
Это был, если не ошибаюсь, 1950 год.
Однако болезнь вовсе не была изжита. И поэтому, когда редактор формулировал свой очередной социальный заказ (это касалось и газетных очерков), я закупал папиросы и, куря их одну за другой в запертой комнате, приводил себя в то состояние окуренности табачным дымом, когда сам себе казался похожим на античную старуху Пифию, которая склонялась над ручьем Гиппокреной, источавшим ядовитые пары, и, надышавшись ими, начинала предсказывать будущее.
- Предыдущая
- 3/40
- Следующая
