Белый отряд - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 17

• Предыдущая
• 17/144
• Следующая

– Никогда не видел, – признался Аллейн. – хотя много слышал об их смелых делах.

– Клянусь эфесом, – воскликнул тот, – если бы ты переплыл через пролив, ты бы увидел, что солдат на том берегу – как пчел вокруг летка. Ты не смог бы пустить ни одной стрелы на улицах Бордо, чтобы не попасть в лучника, оруженосца или рыцаря. Там увидишь больше щитов, чем длиннополых кафтанов.

– А где вы раздобыли все эти красивые штуки? – осведомился Хордл Джон, указывая на груду вещей в углу.

– Там, где для храброго парня еще немало кой-чего найдется, если он не будет зевать. Где смельчак всегда хорошо заработает и ему не надо ждать, когда хозяин заплатит, а стоит лишь протянуть руку и самому о себе позаботиться. Да, вот уж это приятная, достойная жизнь. И я пью сейчас за моих старых товарищей, да помогут им святые. Встаньте все, mes enfants [дети мои (франц.) ], иначе вас постигнет моя немилость. За сэра Клода Латура и его Белый отряд!

– За сэра Клора Латура и его Белый отряд! – крикнули путники и выпили до дна свои бокалы.

– Дружно выпито, mes braves [мои храбрецы (франц.) ]. Я обязан еще раз наполнить ваши бокалы, раз вы осушили их, за моих дорогих парней в белых куртках. Hola, mon ange! [Эй, мой ангел! (франц.) ] Принеси-ка еще вина и эля. Как это поется в старинной песне?

Пью от души теперь я

За гусиные серые перья

И за родину серых гусей.

Он проревел эти строки хриплым, отнюдь не мелодичным голосом и закончил взрывом хохота.

– Думаю, что я более способный лучник, чем певец, – сказал он.

– Кажется, я припоминаю этот напев, – заметил менестрель, пробегая пальцами по струнам. – Надеюсь я не оскорблю вас, ваше преподобие, – обратился он к Аллейну, язвительно усмехнувшись, – если с любезного разрешения всей компании рискну спеть эту песню.

Не раз в последующие дни Аллейн Эдриксон снова видел в своем воображении эту сцену, несмотря на гораздо более странные и потрясающие события, которые вскоре обрушились на него: краснолицый жирный музыкант кучка людей вокруг него, лучник, отбивающий пальцем такт, и в центре – мощная широкоплечая фигура Хордла Джона, то ярко озаренная багровым светом, то исчезающая в тени благодаря прихотливой игре пламени, – память юноши не раз с восхищением возвращалась к этой картине. В то время он восторженно дивился тому, как искусно жонглер скрывает отсутствие двух струн на своем инструменте, и той теплоте и сердечности, с какой исполняет маленькую балладу о лучнике, тоскующем по своей родине. Баллада звучала примерно так:

Так что ж сказать о луке?

Он в Англии сработан, лук.

Искуснейшие руки

Из тиса выгнули его

Поэтому сердцем чистым

Мы любим наш тис смолистый

И землю тиса своего

Что скажем о веревке?

Веревку в Англии сплели

С терпеньем, со сноровкой.

Веревка лучникам мила.

Пусть чаша идет вкруговую

За нашу кудель золотую.

За край, где конопля росла

Что о стреле мы скажем?

Калили в Англии ее

На страх отрядам вражьим.

Она всех прочих стрел острей…

Пью от души теперь я

За гусиные серые перья

И за родину серых гусей

А что сказать о людях?

Мы в доброй Англии росли

Мы нашу землю любим

Мы лучники, и нрав наш крут

Так пусть же наполнятся чаши -

Мы выпьем за родину нашу,

За край, где лучники живут!

[Здесь и далее стихи в переводе Давида Маркиша.]

– Отлично спето, клянусь моим эфесом! – восторженно заорал лучник. – Не раз я слышал по вечерам эту песню в былые военные времена и позднее, в дни Белого отряда, когда Черный Саймон из Норвича запевал, а четыреста лучших лучников из всех спускавших стрелу с тетивы громогласно подхватывали припев. Я видел, как старик Джон Хоуквуд, тот самый, который водил половину отряда в Италию, стоял, посмеиваясь в бороду, и слушал до тех пор, пока опять не застучали тарелки. Но, чтобы понять весь вкус этой песни, надо самому быть английским лучником и находиться далеко от родины, на чужой земле.

В то время как менестрель пел, госпожа Элиза и служанка положили столешницу на двое козел, потом на ней оказались ложка, вилка, соль, доска для резания хлеба и, наконец, блюдо с горячим аппетитным кушаньем. Лучник принялся за него, как человек, умеющий ценить добрую пищу, что не помешало ему, однако, так же весело продолжать болтовню.

– Все-таки удивительно, – воскликнул он, – почему вы все, здоровенные парни, сидите дома и почесываете спину, когда за морями вас ждут такие дела! Взгляните на меня? Велик ли мой труд? Натянуть тетиву, направить стрелу, пустить ее в цель. Вот и вся песня. То же самое, что вы делаете ради собственного удовольствия воскресными вечерами на деревенском стрельбище.

– А как насчет жалованья? – спросил один из работников.

– Ты видишь, что дает мне мое жалованье? Ем все самое лучшее и пью всласть, угощаю друзей и не требую, чтобы угощали меня. На спине моей девчонки застегиваю шелковое платье. Никогда не будет рыцарь дарить своей даме сердца такие наряды и украшения, какие дарю я. Что ты скажешь насчет этого, парень? И насчет всех этих вещей в углу? Ты видишь их собственными глазами. Они из Южной Франции, отняты у тех, с кем я воевал. Клянусь эфесом! Друзья, мне кажется, моя добыча говорит сама за себя.

– Как видно, это и вправду выгодная служба, – заметил зубодер.

– Tete bleu! [Тьфу, черт! (франц.) ] Ну да, еще бы! А потом не забудьте о возможных выкупах! Взять хотя бы дело под Бринье года четыре назад, когда наши солдаты прикончили Иакова Бурбонского и перебили его армию. Почти все наши люди захватили в плен кто графа, кто барона кто рыцаря. Питер Карсдейл, бывший перед тем, как его перевезли на континент, обыкновенной неотесанной деревенщиной и по-прежнему ловивший английских блох, наложил свои лапы на господина Амори де Шатонвиля которому принадлежит половина Пикардии, и вытянул из него пять тысяч крон, да еще и коня со сбруей. Правда французская шлюха выманила у Питера деньги так же быстро, как француз уплатил их, но что из этого? Клянусь звоном струн! Было бы очень плохо, если б деньги существовали не для того, чтобы их тратить, и куда же, как не на женщин, верно, ma belle?

– Нам было бы и впрямь очень худо без наших храбрых лучников: они же приносят в нашу страну богатство и приятные обычаи, – отозвалась госпожа Элиза, на которую непринужденность и открытость лучника произвели глубокое впечатление.

• Предыдущая
• 17/144
• Следующая