Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 5

— Ничего, Моник. Мысли вслух, — Ида попыталась улыбнуться и села рядом с сестрой, берясь за отложенную вышивку. — Переживаю по поводу своего появления на завтрашнем приеме.

— Ты всегда производишь впечатление, — не поднимая головы, ответила младшая Воле.

— Боюсь, я растеряла все свои таланты, а заодно и поклонников, и неприятельниц.

— Анжелика и Жозефина точно не покинули ряды твоих противниц, — Моник легко усмехнулась. — А Шенье и оба брата Алюэт никогда не покинут лагерь твоих поклонников.

— Ты же знаешь, Моник, всё или ничего, — проговорила Ида, берясь, наконец, за иголку.

========== Глава 3 ==========

“Вилла Роз” просыпалась в одиннадцать часов. Точнее, просыпалась её хозяйка, которая имела привычку засиживаться в кабинете до трех-четырех часов ночи, разбирая бумаги и по десять раз пересчитывая имеющиеся средства, словно надеясь, что они внезапно увеличатся. В двенадцать все спускались к завтраку, кроме Жюли, которая как истинная маркиза де Лондор предпочитала завтракать в постели и выходила из своей комнаты только к двум, и только и делала, что путалась под ногами, раздражая Иду. А в те дни, когда сестры готовились к вечерам и приемам, Иду, привыкшую к спокойной и размеренной жизни в уединении, раздражала непрекращающаяся суета. Иногда ей начинало казаться, что все, а в особенности старшая сестра желали свести её с ума.

Жюли всегда доставляла много хлопот в такие моменты. В одежде маркиза Лондор всегда безукоризненно следовала моде и приходила в ужаснейшее расположение духа, если хоть одна женщина в близлежащем окружении хоть в чем-то опережала её в гонке за модой. С тех пор как она жила с Антуаном в Париже и посещала там различные великосветские мероприятия, у Жюли осталось немало бальных и вечерних туалетов, которые были слишком хороши для загородных вечеров, и Жюли приводило в восторг, что она является своеобразным эталоном. В столице, где за модой пыталась следить даже последняя простолюдинка, было трудно блистать и выделяться, особенно в обществе, которое эту моду и создавало. В Вилье-сен-Дени, где конкуренцию могла составить только сестра мужа и собственная сестра, оставаться законодательницей было куда проще. В этот раз она решила облачиться в великолепное бело-голубое платье, отделанное синими атласными розами и тонким кружевом, которое всего раз надела в Париже, на вечер, который она посетила с мужем перед самым его отъездом.

Ида, которая даже не подозревала о том, что является соперницей сестры в следовании моде, так как совершенно не следовала ей и одевалась исключительно в то, что подчеркивало самые очевидные достоинства её внешности, не стесняясь называла Жюли ветреной и недалекой, поражаясь её способности думать только о нарядах, развлечения и о том, как бы заставить семью Лондор потратить очередную круглую сумму на свои прихоти. Ида не призвала почти ни одного модного веянья, считая, что истинная красота — это то, что прошло проверку временем. Не смотря на это, она действительно решила явиться на вечер в белом атласном платье, своём последнем приобретении, посчитав, что её возвращение в марнское общество должно быть поистине триумфальным.

Моник была бы счастлива следить за модой, но средняя сестра не отличалась щедростью, а внешность заставляла задумываться над каждой деталью своего гардероба. Неудачный цвет и фасон могли ещё больше изуродовать младшую Воле, и тогда можно было бы и не помышлять об удачном замужестве, а удачное замужество было единственным, что интересовало Моник. А рядом с Жюли и Идой, одна из которых отличалась невероятной красотой, а другая почти идеальным вкусом, за собственным внешним видом нужно было следить вдвойне тщательно. Поэтому младшей Воле оставалось только находиться в тени старших сестер и надеяться, что когда-нибудь ей перепадет отвергнутый ими лучик света.

Разумеется, для Иды и Жюли в этой ситуации так же находилось обстоятельство, омрачающее их светскую жизнь. Для Жюли это было почти полное отсутствие восхищенных взглядов и полнейшие равнодушие мужчин, которое не могла заменить женская зависть, особенно, если учесть, что смотрели эти мужчины не на кого-нибудь, а на виконтессу де Воле-Берг. Для Иды — шлейф поклонников, из которых в лучшем случае только трое могли снизойти до того, что предложить ей руку и сердце. Впрочем, иначе и быть не могло: на замужнюю женщину, коей являлась Жюли, никто не позволил бы себе взглянуть. Не в силу крепости моральных принципов, а единственно потому, что любому, кого маркиза Лондор пожелала бы видеть в своих любовниках (если бы всерьез задалась целью обзавестись таковым) пришлось бы иметь дело с матерью её мужа. Ида же, как невеста, не представляла собой решительно ничего в обществе, где каждый искал материальной и социальной выгоды.

Но, не смотря на все эти обстоятельства и понимание их наличия, все три сестры собирались на каждый вечер, в том числе и сегодняшний, так тщательно, как только могли. Иду эта тщательность особенно нервировала, так как она затягивала сборы, а Бонны жили примерно в пяти милях от «Виллы Роз» и осенний утренний дождь привел дорогу в непригодное состояние, и, следовательно, могло понадобиться больше времени на то, чтобы добраться к ним.

***

Средняя виконтесса Воле была невероятно пунктуальной и ненавидела опаздывать, но сегодня она все же опоздала. Пришлось сильно задержаться из-за Жюли, разбитая дорога тоже отняла время и в итоге они появились на вечере почти последние, хотя в этом была своя прелесть. Поднимаясь по парадной лестнице навстречу хозяевам, Ида с наслаждением чувствовала, что все взгляды направлены на неё и идущую рядом Жюли, а значит возвращение действительно стало триумфальным. За это она даже готова была простить сестре её красоту и разделить с ней лавры всеобщего внимания. Моник оставалось лишь скромно держаться позади и довольствоваться случайно пойманными взглядами.

— О, дорогая Жюли, мы рады вас видеть! Моник, вы сегодня очаровательны! Ида, нам так не хватало вас, молодые люди уже совершенно заскучали без вашего общества! — защебетала мадам Бонн, незаметно толкая локтем своего супруга, и заставляя того тоже поприветствовать только что прибывших гостий. Ида, лишь усмехнувшись этой обязательной вежливости, раскланялась с ними, сказав, что для неё всегда приятно посетить их скромные вечера, сдержанно, почти великодушно, улыбнулась Анжелике, сдержанно кивнула головой своим кузенам, стрельнула прекрасными глазками в нескольких направлениях и, довольная, отправилась подбирать добычу.

Нравилось ли ей это? Не совсем. Здесь все были одновременно и на одной стороне, и против друг друга. Каждый сам за себя, но в то же время готов подать руку ближнему, если это, конечно, не послужит в ущерб достижению его цели. И, казалось, никто этого не замечает. Каждый мнил себя святым, а остальных — лицемерными эгоистами и верил в то, что лишь его суждение истинно. Осознание того, что и она сама, и наиболее близкие ей люди тоже часть этого общества, только ещё больше угнетало.

***

Близнецы Клод и Жером Лезьё, два высоких сероглазых блондина, достаточно милые с эстетической точки зрения, являлись родными племянниками виконта Воле. Они были лишь на несколько месяцев старше Иды и с рождения являлись для неё самыми верными друзьями. Все трудности, выпадавшие на долю семьи, они переживали вместе, поддерживая друг друга так, как могли.

Если бы кто-то вздумал определить, кто из двоих братьев старше, то выбор бы, несомненно, пал на Жерома. Его меланхоличный характер, любовь к путешествиям, тишине и одиночеству прибавляли ему сразу несколько лет. Из окружающих никто не мог сказать наверняка, что он думает о том или ином вопросе, так как он предпочитал больше слушать и наблюдать, чем говорить. Впрочем, если Жером начинал говорить, то ограничивался самыми общими фразами, даже если он излагал свою точку зрения на что-либо. Удивительная замкнутость отталкивала от него любого, кто пытался приблизиться к нему, и со временем круг его общения сузился до брата и трёх кузин. И Жерома это ни сколько не трогало: он относился апатично абсолютно ко всему. Мало что действительно трогало его, мало что он считал стоящим внимания, мало что находил серьёзным. В своём равнодушии и безразличии он был почти жесток.