Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 34

Пустота не ответила, и герцог Дюран сделал большой глоток вина, отправляясь в очередной круг.

— Я всегда был только позором для всех вас, — тяжело вздохнул он, снова останавливаясь. — Вздумай я жениться на ней, ты бы сказал, что и этим я лишь навлеку бесчестье. Условности, отец. Ты ведь тоже их презирал, только по-своему. Ты любил мою мать, а я люблю виконтессу Воле. Мы бы нашли, о чём поговорить, если бы ты не умер, конечно.

Эти монологи, обращённые к духу покойного герцога де Дюрана, были для его сына, когда он находился в подобном состоянии, обычным делом. Более того, во время подобных излияний он, сам того не замечая, говорил чистую правду.

— Будь я тем, чем ты меня всегда видел, — Эдмон сделал ещё один, не менее большой глоток, — я устроил бы в её честь не Рождественский бал, а вакханальную оргию с богослужением и жертвами Дьяволу.

Пространство снова ответило молчанием, и Дюран, изменив траекторию своего движения, подошёл к зеркалу и прижался горячим лбом к его холодной, гладкой поверхности. Постояв так около минуты, он слабо и грустно рассмеялся. Подумать только, он, герцог Дюран, всегда считавший себя ещё более неприступным, чем замок Хохостервиц*, влюблён и признаёт это с таким леденящим спокойствием. Возможно, он сам пожелал полюбить её. Возможно, это было тем, что суеверные обыватели зовут судьбой.

Комментарий к Глава 12

*Замок в Австрии, который считается самым неприступным в Европе. Ни разу не был завоёван.

========== Глава 13 ==========

Было утро, снег искрился под лучами утреннего солнца. Жюли, которая и так обычно вставала поздно, сегодня еле проснулась. Потянувшись, она повернула голову к окну и посмотрела на луч света, который проникал между неплотно задернутыми гардинами. Сегодняшний день обещал очередную ссору между средней и младшей виконтессами, причиной которой должна была стать вчерашняя «шутка» первой. Маркиза Лондор потянулась рукой к колокольчику, чтобы позвать Люси, но замерла, услыхав лёгкие шаги Иды по коридору. В этот же миг рядом хлопнула дверь спальни Моник. Жюли затаила дыхание в предвкушении представления и, зло ухмыльнувшись, устроилась поудобнее среди подушек.

— Ида! — голос Моник дрожал. — То, что ты вчера сделала… Это возмутительно! И непростительно! Благовоспитанной даме не пристало так себя вести!

— Не понимаю, о чем ты, — холодно ответила Ида, и по этому холодному тону Жюли поняла, что теперь её сестра не признает свою вину, какие бы неопровержимые доказательства ей ни предоставили.

— По-твоему, я так глупа, что ничего не понимаю, и надо мной позволено издеваться? — Моник была готова разразиться рыданиями.

— Да, — тон Иды нисколько не поменялся, и Жюли даже представила эту картину так ясно, как будто тоже стояла в коридоре. — Или ты ожидала услышать от меня другой ответ?

- Конечно, ожидала! — Моник была близка к тому, чтобы упасть в обморок.

— Зря.

— Ты — мерзкое чудовище! Как ты могла со мной так поступить! — младшая Воле уже заливалась слезами, опершись плечом о стену.

— Моник, ты пока только несколько раз меня оскорбила, но так и не объяснила, в чём суть моего проступка, — спокойно возразила Ида.

— Что обо мне теперь будут говорить? — причитаниям Моник, казалось, не будет конца. — Ты хоть имеешь представление о том, насколько ты меня унизила перед всеми?

— Ни малейшего. Моник, у меня сейчас нет на это времени, поговорим позже, когда ты, наконец, сможешь внятно объяснить, в чём состоит моё преступление, — Ида развернулась и пошла к лестнице, подбирая юбки.

— А что будут говорить о тебе? Ты об этом подумала? — бросила ей вслед Моник.

— Обо мне всегда что-то говорят, — с ледяной улыбкой произнесла Ида и, гордо подняв голову, продолжила свой путь.

Жюли продолжала молча смотреть на дверь. Похоже, военные действия начали приобретать более разрушительный характер. А началось всё с совершенно бесполезного и глупого соперничества из-за Дюрана, которое в свою очередь началось из-за лихорадочной погони Иды за деньгами. Жюли дернула за шнурок звонка и снова вытянулась на кровати. Ей были безразличны надежды и чаянья обеих сестёр: этот человек любил только себя и не намерен был этой любви изменять. Но пусть они упиваются этой враждой сколько угодно: женщины, соперничающие за любовь мужчины, всегда выглядят жалко и достойны лишь сожаления.

За завтраком в столовой царила невероятная тишина. Ида и Моник сидели за столом vis-à-vis* и так, как будто одна для другой не существовала. Младшая Воле все ещё пребывала в расстроенных чувствах, о чём ясно говорили её покрасневшие глаза, а средняя виконтесса была невозмутима и спокойна, как мраморное изваяние. Жюли, которая оказалась словно меж двух огней, предпочитала тоже хранить молчание и делать вид, что и понятия не имеет о ссоре сестёр, хотя Моник утром кричала так, что, наверное, было слышно даже в Париже. В душе она поддерживала Иду, но прекрасно знала, что вскоре ей придётся слушать жалобы Моник на нерадивую сестру. И действительно, как только завтрак был окончен, и Ида вышла за дверь столовой, гробовая тишина была нарушена.

— Она совершенно не чувствует себя виноватой! — раздражённо заговорила Моник, сжимая в кулачки лежавшие на коленях ручки. — Как она вообще додумалась до такого? Как можно было меня так унизить? Что обо мне теперь будут говорить люди?

— Я думаю, люди поймут, что Ида сделала это не из-за заботы о тебе, — как можно мягче ответила Жюли. — Ты — добропорядочная молодая девушка, тебя вряд ли когда-нибудь кто-то здесь осудит.

— Подумать только, они все танцевали со мной, потому что она их попросила! — не унималась Моник. — И как ты думаешь, от кого я это узнала? От герцога Дюрана! Он словно посмеялся надо мной, когда сказал об этом!

— Уверена, что именно это он и сделал.

— Он не так плох, как вы все считаете! — воскликнула младшая Воле, ударяя всё ещё сжатым кулачком по столу.

— Моник, он — не ангел Господень, — покачала головой Жюли. — У него это написано на лице и весьма заметно, хочу тебе сказать.

Моник готова была метать гром и молнии.

— Ты веришь всем этим сплетням, которая распускает мадам Бонн? — негодующе проговорила она, сжимая в руке салфетку. — Это же ложь! Этого не может быть!

— А ты что-то очень яростно его защищаешь, — улыбнулась Жюли, и Моник прикусила губу. — Да, он не самый плохой человек на свете, несомненно, есть ещё более отъявленные негодяи, но он и вполовину не так хорош, каким пытается казаться. И из-за такого человека уж точно не стоит соперничать с Идой.

Моник резко вскочила из-за стола и, опершись на спинку стула, несколько мгновений смотрела на Жюли, испепеляя её гневным взглядом.

— Ты просто меряешь всех людей своей меркой, — наконец произнесла она глухим голосом. — Если ты такая, то это не значит, что все вокруг такие же.

Прежде, чем онемевшая от такого оскорбления Жюли нашлась, что ответить, Моник, громко хлопнув дверью, вылетела из столовой. Она готова была собственными руками убить любого, кто посмеет ещё раз сказать ей, что герцог Дюран на самом деле недостойный всякого внимания человек.

Моник вбежала в гостиную, так как в библиотеке, которая была, несомненно, более уединённой комнатой, наверняка сидела Ида, и, устало упав на диван, откинулась на спинку. Какое Жюли дело до того, кому её нелюбимая сестра отдала своё сердце? Как она могла подумать, что Моник опустится до такой низости как соперничество с Идой? Младшая Воле устало прикрыла глаза, прикусив губу. Но простить сестре её отвратительный, ужасный поступок она не может. За это публичное унижение Ида должна ответить. Сознание девушки медленно проваливалось в тёмную пустоту.

***

Дни медленно тянулись, превращаясь в недели, жизнь пошла своим обычным размеренным темпом столичного пригорода. Ничего не менялось, да никто и не хотел ничего менять. В сущности, здесь никто и не жил: все лишь приезжали отдохнуть от жизни, от Парижа, с его суетой и огнями, сплетнями и интригами. Жители как обычно прогуливались утром по улицам городка, когда была хорошая погода, а если было хмуро или шел снег, сидели в своих гостиных и кабинетах с книгами и чашками чая. Сегодня было похоже на вчера, а завтра (любой бы поставил на это тысячу франков) будет похоже на сегодня.