Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 194

— Держаться вместе? — со слезами выкрикнула Моник, поворачиваясь к нему. — Вы держитесь вместе, если вам угодно, а я не собираюсь бросать вызов обществу! Если она хотела, чтобы я приняла ее сторону, то она не лгала бы мне столько времени! Меня здесь никто не уважает, так почему я должна быть с вами? Я и мои чувства ни для кого из вас ничего не значат, хотя я вам такая же сестра, как и Ида! Мои чувства значили бы для вас так же много, будь я на её месте?

Ида невольно вздрогнула, вспоминая о разговоре с Клодом, который она не могла забыть, как не пыталась. Тогда она забыла о своей неприязни к сестре и всеми силами, как могла, отстаивала её свободу и её чувства. Она даже упоминала тогда репутацию семьи, которая теперь, по странной иронии, была разрушена ею самой. Клод был прав, говоря, что все тайное становится явным, но она наивно полагала, что сможет хранить тайну вечно, если в неё будет посвящен только узкий круг людей.

— Ты не справедлива к своей сестре, — резкий голос Клода, который сейчас не был похож сам на себя, вырвал её из задумчивости. — Если бы твоя судьба не волновала её, то она навряд ли бы пожертвовала своей честью ради вашего благополучия.

— Своего! — выкрикнула Моник, снова смахивая с ресниц слезы. — Ради своего благополучия! Её интересовали только её собственные чувства и удовлетворение собственного тщеславия! И я надеюсь, что теперь она довольна, потому что мне она, в который раз, не оставила ничего! Взгляни на неё! Она же даже не считает эту связь постыдной!

— Определись, дорогая сестра, что ты не можешь мне простить: разрушенную репутацию или то, что я отобрала у тебя мужчину, которого тебе вздумалось любить, или как ты называешь это своё чувство, — не выдержала виконтесса Воле. Если упреки со стороны Жюли и Клода она смогла бы выдержать, то упреки со стороны Моник, поведение которой могло разрушить их репутацию ещё раньше, выводили её из себя. Она отстаивала свободу своей сестры не для того, чтобы та упрекала её в том, в чем не смогла преуспеть сама. Пожалуй, это было тем, что злило виконтессу Воле более всего.

— Я не могу простить тебе тебя! — в отчаянье воскликнула Моник и, со всем трагизмом, на какой только была способна, выбежала из гостиной, прижимая руки к груди, едва не задев все так и продолжавшую стоять в дверях Иду. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только стуком каблуков младшей Воле, по которому можно было догадаться, что она убежала в свою комнату, где намеревалась заливаться слезами в одиночестве. Жюли молча сидела на диване, сосредоточено глядя на сложенные на коленях руки, и весь её вид говорил о том, что она не довольна исходом этого разговора.

— Она не имеет права так говорить, — зло проговорил Клод, глядя в пол темным, мрачным взглядом. — Она должна быть хоть немного тебе благодарна!

Он и вправду считал, что Моник должна быть благодарна своей сестре уж если не за безбедную жизнь, так за то, что та проявила завидную твердость, отстаивая её право на доброе имя. Она готова была даже разорвать все связи с ним, с тем, кого считала куда более близким человеком, чем Моник, и все ради того, чтобы получить в ответ подобную неблагодарность. Младшая Воле имела меньше всего прав обвинять Иду в чем бы то ни было. Оправдания для младшей кузины Клод не видел даже в том, что та якобы была влюблена в Эдмона и теперь ревновала к сестре, которую и без этого ненавидела.

— Пусть это будет на её совести, — тяжело вздохнула Ида, опускаясь в кресло. — Я не могу никого заставить быть благодарным мне, потому что я поступила не так, как следовало бы поступить. Хотя бы потому, что поступила так не из жажды благодарности.

— Надеюсь, теперь ты убедился, что твой друг отнюдь не так хорош, как ты думал? — произнесла Жюли и в её голосе отчетливо послышались презрительные нотки. — Человек, которого ты называл умным и не лишенным достоинств, смог без малейших угрызений совести сделать подобное предложение кузине своего лучшего друга.

— Жюли, — отрывисто бросила Ида, замечая, как с каждым словом маркизы Лондор темнеет лицо Клода. Он даже не знал, мог ли после всего этого назвать его другом и мысленно осекался после того, как это слово проскальзывало в его мыслях. Разочаровываться в людях быстро Лезьё не умел, а потому ему нужно было время, чтобы герцог Дюран превратился из лучшего друга во врага, хоть это слово и казалось слишком громким. Насчет мыслей и чувств Эдмона у Клода было слишком много сомнений. Конечно, он не мог назвать причину, но последние месяцы его друг совершенно точно находился в состоянии постоянного декаданса. Да и внезапный самоубийственный патриотический порыв, если Эдмон и в самом деле отправился на войну, хорошо сочетался с этим состоянием. О том, что каждое слово герцога Дюрана было ложью, думать не хотелось, тем более что ему предстояло услышать это еще не раз.

— Отчего же, пусть говорит, — как можно спокойнее проговорил он. — Что же поделать, если мы, каждый по своему, ошибались в этом человеке.

Однако Жюли, получив позволение говорить, отчего-то замолчала и снова опустила взгляд на свои руки. В гостиной снова воцарилась неприятная, давящая тишина.

— В конце концов, я тоже могу ошибаться, — наконец произнесла Жюли, неопределенно пожимая плечами. — Откуда нам знать, что творилось в голове этого человека?

— Мне нужно подумать обо всем этом, — неопределенно качнул головой Клод и потер переносицу, закрыв глаза. Где-то в глубине душу ему хотелось, чтобы это было если не ужасным, отвратительным сном, то хотя бы игрой его воспаленного разума. Но ни гостиная “Виллы Роз”, ни мрачная Ида в кресле, ни Жюли, сложившая руки на коленях, никуда не исчезли. Все услышанное им было правдой.

— Я заеду к вам завтра, — добавил Клод, не дождавшись от кузин ответа. — Я подумаю обо всём ещё раз, а вы попытаетесь поговорить с Моник, и тогда мы все вместе решим, что следует делать.

— Будем ждать тебя к обеду, — мрачно усмехнулась Ида. — Я намереваюсь устроить маленькое торжество в честь того, что мне больше никому не надо лгать.

Клод несколько обреченно вздохнул: его кузина была неисправима.

***

Медлить больше было нельзя. Доблестной французской армии передался боевой настрой англичан, жаждавших схватки, и теперь, когда в войне уже, по сути, не было необходимости, они желали её так же яростно. К счастью и радости солдат в Варне получили известие о том, что на южном берегу Дуная, близ Констанцы, остался отряд русских численностью не более десяти тысяч человек. Именно поэтому де Сент-Арно, собрав всех своих заместителей и адъютантов, обсуждал уже фактически решенный вопрос об уничтожении врага. Эдмон, тоже обязанный присутствовать на этом собрании, держался в стороне от обсуждения настолько скромно, насколько мог. Сделать это было относительно легко, так как все были поглощены обсуждением возможного наступления.

Обсуждение продолжалось уже несколько часов, и порядком уставшие от жары офицеры спорили друг с другом на повышенных тонах, совершенно не обращая внимания на маршала, который со странным спокойствием наблюдал за происходящим. В данный момент внимание было сосредоточенно на Ромини, который, со свойственной южанам экспрессивностью и периодически переходя на родной итальянский, спорил с кем-то из старших офицеров, доказывая нецелесообразность преследования врага.

— No, no (Нет-нет), десять тысяч вражеских солдат не стоят того, чтобы их преследовать. Если в Париже будет заключен мир, то наше impresa senza senso (бессмысленное предприятие) принесет множество ancora vittime senza senso, не менее бессмысленных жертв, — горячо воскликнул Ромини, отчаянно жестикулируя. — Мы потеряли достаточно людей от болезни.

— Вот именно, Ромини, мы потеряли людей от болезни на войне, — настойчиво и устало повторил офицер, качая головой. — Наши солдаты отправились на войну и не поучаствовали ни в одном бою. Это не добавляет престижа французской армии.

— Вы не добавите ей престижа этим рейдом, al contrario (напротив), — продолжал настаивать Ромини. — Всему миру будет очевидно, что это совершенно ненужная демонстрация, quasi colpisce (почти парад). Per l’esercito francese sarà una vergogna ancora più grande di inazione (Для французской армии это будет ещё большим позором, чем бездействие). Il pestaggio è nulla di eroico (В избиении нет ничего героического)…