Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 180

В то утро Клод, в который раз изучал материал, который для него любезно подобрала Ида, но не мог запомнить и двух слов. Все его мысли были заняты размышлением над странным поведением друга. В последние месяцы Дюран постоянно пребывал в каком-то крайне меланхоличном состоянии, но добиться от него ответа Клод так и не смог. Он и сейчас не надеялся на то, что Эдмон раскроет причину своего поспешного отъезда, но ожидание ответа стало чем-то вроде смысла жизни.

Устало вздохнув, Клод потер глаза и снова взглянул на текст, который пытался переводить. Это был, кажется, отрывок из какого-то романа. Клоду даже подумалось, что он читал его в переводе и может сказать, что было до переводимой им сцены и что случилось после. Сцена, сама по себе, была глупой и повествование могло совершенно спокойно обойтись и без неё, но автор отчего-то решил, что она необходима и только так читатель сможет составить правильное мнение о характере персонажа. Пустяковая ситуация, которая неожиданно показывала человека с такой стороны, с какой порой не показывали самые страшные жизненные потрясения и переживания. На мгновение Клод задумался о том, что, пожалуй, не встречал в литературе ничего более жизненного, что только мелочи способны показать истинную сущность человека, но тут же отбросил от себя листы с переводом и текстом, и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.

Скрипнувшая дверь возвестила о приходе управляющего, который почти неслышно приблизился к столу и, забрав поднос с завтраком, к которому Клод едва притронулся, положил на край стола конверт, запечатанный черным сургучом, и лаконично доложил:

— Почта, господин Лезьё.

Клод кивнул и, выпрямившись в кресле, поглядел на конверт. Несколько мгновений он смотрел на него, боясь дотронуться. Что-то не нравилось ему в том, как был запечатан и подписан конверт. Почерк был угловатым и резким, принадлежавшим другому человеку, а не тому, который каждый вензель выводил с поистине каллиграфическим изяществом. Желая избавиться от этого липкого и неприятного чувства тревоги, Клод быстро разорвал конверт и, бросив его на пол, развернул письмо.

«Клод, ты был моим первым и единственным настоящим другом, которого я без сомнения никогда не забуду. Я благодарен судьбе за нашу дружбу и надеюсь, что она тебя не слишком испортила»

Клод облизнул пересохшие губы и судорожно сглотнул: письмо начиналось в слишком пессимистичном тоне, который звучал странно даже от всегда мрачного Эдмона.

«Я слишком долго жил в свое удовольствие и теперь решил, что должен принести хоть какую-то пользу стране, которая спустила мне с рук столько мелких грехов. Я отправляюсь на войну с Россией»

Сколько об этом будут говорить в округе, Клод боялся даже вообразить. Человек, меньше всего производящий впечатление патриота, вдруг оставляет все и бросается в огонь войны так же внезапно, как и появился на Марне.

«На самом деле все конечно не так красиво. Жизнь, которой я живу, уже давно перестала приносить мне удовольствие, а жить по-другому я не умею, и уже поздно учится. В двадцать пять лет трудно искоренить в себе порок, а для меня почти не возможно, потому как я не вижу ничего, что могло бы изменить меня. Может быть, это сделает война. Во всяком случае, если я не вернусь, то все будут знать, что я умер более почетной смертью, нежели потеряв голову на эшафоте или задохнувшись в пьяном угаре в окружении шлюх. Не сомневаюсь, никто кроме тебя не пожалеет о моей смерти»

Неужели он, правда, не ценил себя и свою жизнь настолько, что мог такое сказать? Неужели в этом человеке, который, казалось, так любил жизнь, была так сильна подсознательная жажда смерти и ощущение собственной ненужности? Клод тяжело вздохнул, отводя взгляд в сторону. Плохим он был другом, если не смог этого понять. Эдмон не жалел сил и времени, чтобы помочь ему справиться со смертью брата, а он не оказал другу поддержку тогда, когда она, видимо, была ему нужнее всего. Несколько дней назад Эдмон был спокоен и весел, а теперь вдруг отправился на это героическое самоубийство, даже не объясняя, что столь внезапно произошло в его жизни. Внизу, под всем письмом, было красиво выведено:

«Передавай привет сестрам. Эдмон»

Клод бросил письмо и обеими руками вцепился в волосы, оглядывая комнату ничего не видящими глазами. Этот человек говорил так, как будто он разбил не свою жизнь, а лишь глиняную кружку. Под этими словами таилось куда больше, чем он мог выразить, Клод понять, а бумага вместить. Ужас разом охватил его, заставляя отчаянно забиться одну единственную мысль о том, что всё это какой-то очень дурной сон, что все это происходит не здесь и не с ним.

Клод ещё раз перечитал письмо. Затем налил в стакан воды из тончайшего стеклянного графина, звякнув горлышком о край стакана, и, залпом осушив его, снова перечитал письмо. Ему не верилось, что Эдмон может вот так все оставить и отправится воевать за интересы империи. Герцог Дюран, олицетворение спокойствия и непринужденной легкости, и тяготы военной жизни не могли стоять рядом ни при каких обстоятельствах. Клод даже не мог предположить, что должно было произойти с Эдмоном, чтобы он не просто подумал о таком, но и осуществил задуманное. В том, что это правда Клод не сомневался ни секунды: полученное письмо слишком уж походило на прощальную исповедь, а подобные розыгрыши сильно расходились с чувством юмора его друга.

Первым желанием Клода было немедленно отправиться в Париж, но, уже взявшись за ручку двери, он остановился, подумав о том, что Эдмон, скорее всего, уже находится в пути. Вряд ли письмо было отправлено так, чтобы получатель мог каким-либо образом помешать планам отправителя. Как будто всех свершившихся смертей было недостаточно, и для завершения картины требовалась ещё одна.

Нетвердым шагом Клод вернулся к столу и снова опустился в кресло. Слишком много было вопросов, на которые он не мог получить ответ. Решение Дюрана, скорее всего, не было минутным порывом, а значит то, что заставило его с такой поспешностью покинуть Марну, происходило здесь и происходило уже давно. Клод знал, что второго письма, которое хоть немного прольет свет на тайны, терзавшие Эдмона, не будет. Дюран, это чувствовалось по всему тону письма, прощался, и прощался навсегда и в самом деле намереваясь умереть, а он, Клод, не мог ничего с этим сделать.

***

В то самое время, когда Клод сидел в своем кабинете, уронив голову на руки, и мучительно рассуждал о судьбе друга, Ида сидела в саду «Виллы Роз» и, качала на руках малышку Диану. Сидевшая рядом Жюли с упоением напевала какую-то незамысловатую детскую песенку, глядя на небольших птиц, которые скакали по веткам старой яблони. Девочка устало закрывала и открывала глаза и в итоге вовсе уснула, ухватившись крохотной ручкой за край одеяльца, в которое была завернута. Картина была более чем идиллической, но мысли виконтессы Воле были далеки и от мирно спавшей племянницы, и от природы.

Жюли ничего не знала и Ида не представляла, как сказать ей о том, что отныне все кончено. Да, Жюли не хуже нее знала, что однажды это должно произойти, но одно дело было знать о том, что какое-то событие должно свершиться в далеком будущем и совсем другое — осознавать, что это будущее наступило. Даже не наступило, а случилось, как случается стихийное бедствие, когда природа сначала внезапно обрушивает свою мощь на людей, а затем так же внезапно уходит, оставляя людей в недоумении у разрушенных домов. Того, что отныне она брошенная любовница, Ида не осознавала, лишь знала, что случившееся ссора означала конец. Она молча смотрела на свою разрушенную жизнь. не осознавая, но точно зная, что она разрушена.

Виконтесса Воле чувствовала себя так, как чувствует человек, которому сниться дурной, но очень правдоподобный сон и он, не имея возможность очнуться, вынужден смотреть его до конца. Ей отчаянно хотелось открыть глаза и пробудиться, но следом за этим приходило понимание того, что с её пробуждением ничего не измениться. Она была опустошена и измучена. Уходя, герцог Дюран забрал с собой и сердце, и душу и желание бороться. Сейчас Ида де Воле-Берг, для которой не было ничего невозможного, была, как никогда близка к тому, чтобы сдаться.