Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 149

— Отец никогда не согласится на это, — наконец произнёс он. Клод резко остановился и мрачно взглянул на брата. Его напряженно сведенные к переносице брови слегка подрагивали, а в потемневших глазах мерцали отсветы огня в камине.

— И что же ты мне предлагаешь? Ждать, когда нам придёт известие о его смерти, а потом посыпятся письма от его кредиторов?

— Я не вижу смысла выкупать этот дом, — пожал плечами Жером. — Если мы лишимся его из-за долгов отца, то это будет наименьшая из потерь. Мы всегда сможем уехать в…

— Я не поеду в Авиньон! — неожиданно громко и зло крикнул Клод. — Мы не можем уезжать так далеко от Иды, от Жюли, от Моник, тогда, когда им может понадобиться наша помощь в любой момент!

— Я не говорю о том, что бы переехать завтра же, — спокойно ответил Жером. — Я полагаю, наш отец собирается жить ещё очень и очень долго. Лет двадцать, как минимум. Не думаю, что при деловой хватке Иды её положение за это время не изменится в лучшую сторону.

— Чем дольше наш отец будет жить, тем больше у него будет долгов, Жером, — Клод снова принялся измерять шагами гостиную. — Ты помнишь, в каком положении была Ида, когда умер дядя.

— Сейчас она вполне благоденствует.

— Среди наших родственников нет немецкого баронского рода, который считался бы одним из самых знатных в Европе, — печально усмехнулся Клод. — В конце концов, мы не выкупим этот дом ни в ближайшие месяцы, ни, возможно, в ближайший год. Если я сумею все устроить, то переговоры о покупке начнутся, в лучшем случае, к осени. За это время многое может случиться. Но моя поездка в Париж — это дело решённое.

— Ты как всегда драматизируешь, — Жером тяжело вздохнул и закатил глаза. — Мы, как и наши любимые кузины, никогда не останемся на улице.

— Я уже ни в чем не уверен, — мрачно проговорит Клод, останавливаясь у окна и глядя в вечерние сумерки. Он с каждым днем всё сильнее ощущал то, что его привычное окружение, его мир, разваливается на части и понимал, что не может, а возможно и не должен, это останавливать. Но легче от этой мысли не становилось. Скорее даже наоборот, она угнетала ещё сильнее.

========== Глава 44 ==========

О чем думала младшая Воле в тот день, когда медленно и неуверенно шла к «Терре Нуаре» не могла, пожалуй, сказать даже она сама, как не могла предположить реакцию на свой визит герцога Дюрана и Иды, если та узнает о нем. Разумеется, она знала, что сестра не посмеет возмутиться её поведению, так как это непременно повлекло бы за собой необходимость открыть собственные тайны. Рано или поздно Моник, конечно, собиралась добиться от неё признания, но не иначе, как публичного, чтобы на Иду тут же обрушилось осуждение общества всей своей мощью. Пока она ещё не думала всерьёз о том, чтобы открыть ужасную тайну сестры, но эта мысль мелькала у младшей Воле всё чаще, постепенно приобретая все более чёткие очертания решения. Но перед тем как собственноручно привести Иду к позорному столбу, Моник хотелось добиться для себя расположения герцога Дюрана. Возможно, не столько, потому что она сама была влюблена в него, а потому, что это привело бы в бешенство Иду и, возможно, заставило бы её страдать, а ради страданий средней сестры Моник была готова продать душу дьяволу. Ей хотелось лишить сестру всего, чего она могла её лишить: и положения в обществе, и мужчины, и надежд.

«Терра Нуара» встретила младшую Воле почти гробовым молчанием и холодным равнодушием. Дворецкий, сменивший на этом посту Пьера Ману и открывший ей двери и почтительно пропустивший в мрачный и темный холл, лишь осведомился о её имени и цели визита и, услышав, что зовут её Моник де Воле и прибыла она по личному делу, кивнул и скрылся за боковыми дверями. Оставалось только ждать, когда он вернется и проводит её в кабинет герцога или гостиную.

Оставшись в одиночестве, Моник, как и все, кто оставался один в холле «Терры Нуары» обратила взгляд на портрет герцога Дюрана. Тому, кто, подобно Моник не знал его, портрет часто казался неудачным, потому что изображал не надменного и холодного герцога, а уставшего и страдающего человека. Но тем, кто, как Клод и Ида, в достаточной степени знали Эдмона, портрет мог показаться бы великолепнейшим образцом портретной живописи. Видимо, и сам хозяин считал это свое изображение удачнее многих, раз повесил его там, где его мог видеть каждый посещавший его дом.

— Господин герцог готов принять вас, — от неожиданности младшая Воле вздрогнула и быстро обернулась на дворецкого, который стоял за её спиной. — Прошу проследовать за мной, госпожа Воле.

Теперь уже уходить было поздно и, тяжело вздохнув, Моник направилась вслед за своим провожатым в ту самую боковую дверь, за которой он скрылся несколько минут назад. За дверью оказался коридор и, так как гостиная не могла располагаться так далеко в доме, Моник справедливо рассудила, что Дюран примет её в своем кабинете. Эта комната представлялась ей таким же мрачным и темным местом, как и весь дом, и со стенами, непременно обшитыми темными деревянными панелями, какими непременно, по мнению младшей Воле, полагалось обшивать стены кабинетов.

— Сюда, пожалуйста, — проговорил дворецкий, останавливаясь и почтительно распахивая перед Моник дверь. Отступать было совсем уж поздно и младшей Воле не оставалось ничего другого, кроме как зайти внутрь. Комната и в самом деле оказавшаяся кабинетом герцога Дюрана поразила Моник тем, что оказалась просторной и светлой, с большими окнами, которые выходили на уже куда более ухоженный, чем несколько месяцев назад, парк. Деревянные панели, неразрывно связанные в сознании младшей Воле со словом кабинет, все же имелись. Эдмон, занятый каким-то бумагами, сидел за широким столом и, казалось, не обратил никакого внимания на визитершу, но Моник, если бы обладала должной наблюдательностью, могла бы заметить, что его глаза не бегают по строчкам документа, а направлены в одну точку.

— Господин Дюран, добрый день, — произнесла Моник, слегка склоняясь в легком реверансе. — Прошу прощения, если отвлекла вас от дел, но я…

— Прелестно, — проговорил Дюран, поднимая голову от бумаг. — Теперь, чтобы попросить в долг виконтесса будет присылать сестер?

— Я… — начала, было, Моник, желая продолжить оборванную фразу, но осеклась под его холодным взглядом. То, каким образом хозяин поместья встретил её, лишило её тех жалких остатков решительности, которые ещё были у неё.

— Да, вы, — спокойно кивнул Эдмон, откидываясь на спинку кресла и складывая тонкие пальцы в замок. — У меня, если быть честным, мадемуазель Воле, нет даже предположений по поводу того, что ещё могло привести вас в «Терру Нуару».

— Меня привели вы, — как можно более уверенно проговорила Моник, гордо приподнимая голову, словно желала посмотреть на собеседника сверху вниз. Герцог Дюран обреченно качнул головой, вспоминая, каким исполненным невыразимого благородства был этот же жест у Иды и, подаваясь вперед, сказал:

— Что бы вы ни желали мне сейчас сказать, подумайте трижды, стоит ли вам говорить мне это сейчас. Я подожду. И пойму, если вы уйдете, не сказав ни слова.

— До «Виллы Роз» три мили, — упрямо тряхнула головой Моник, — у меня было предостаточно времени подумать и предостаточно времени, чтобы развернуться и уйти, но я этого не сделала.

— Да, я вижу, — снова кивнул Эдмон, усмехаясь тому, что эта ситуация дежавю той, что однажды произошла на мосту через небольшую речку в окрестностях Вилье-сен-Дени. — Я знаю, что вы хотите мне сказать, но всем ли будет лучше, если я услышу это вас, и мои догадки перестанут быть только моими догадками? Может быть, некоторые вещи лучше оставить невысказанными?

— Если вы и так знаете, то какой мне смысл молчать? — с долей горького сожаления пожала плечами младшая Воле. — Я люблю вас.

Герцог Дюран тоже пожал плечами и, снова переплетя пальцы, откинулся на спинку кресла.

— Что ж, — ответил он, глядя прямо на Моник, которая почувствовала себя под его взглядом загнанной в западню жертвой, которая, зная о ловушке, вынуждена бросится прямо в неё, так как другого выхода нет, — любите, мадемуазель Воле. Я могу лишь пожелать вам удачи на этом тяжелом пути и напомнить, что этот крест вам придется нести самостоятельно.