Джим Хокинс на острове с сокровищами (СИ) - Никатор Александр - Страница 11

Внезапная атака быстроходных галер и галеасов, хлопки малокалиберных пушек, крики «Алла» и попытки взять европейскую флотилию на абордаж.

Всё было странно и, по мнению Джима, несколько глупо: залпы с судов антипиратской коалиции привели эскадру галер в панику и та, потеряв два своих корабля, тут же немедленно удалилась прочь.

Преследование особо не удалось из-за противного европейским парусникам ветра и наличия вёсельного движителя у противника, что помогло проигравшим корсарам Берберики, вскоре после своей внезапной и неудачной вечерней атаки, скрыться в полутьме быстро наступающей ночи.

Для самого Джима этот бой запомнился новым раненим: когда он по приказу нёсся с сумкой с пакетами пороха в ней, что бы передать взрывоопасный порошок ему указанным номерам орудий, на нижней палубе — Ганс, внезапно оказавшийся прямо возле него, как только подросток скатился опрометью с трапа и побежал далее, нанёс короткий, подлый удар палкой с железным крючком в левую ногу Хокинса и тут же, как жест добивания, попытался провести новую атаку своим оружием, нацеленную в голову мальчишке.

От удара в лицо Джим защитился взмахами рук и благодаря задымлённости и некоей атмосфере отрешённости и заведённости, что охватывала пушкарей после их первейшего же залпа. Канониры возле Ганса его толкнули и он не смог исполнить свой удар как планировал.

Бранденбуржцу удалось быстро свалить подростка на палубу, но он замешкался с повторной атакой и та не достигла цели полной мерой: Джима ранило, но не так сильно что бы он не смог сбежать.

Хромающий юнга отнёс выданный ему порох и предупредил «своих» бомбардиров, что Ганс ему мешает выполянять свои обязанности и если он опоздает, а то и вовсе не сможет донести заряд к пушкам… — Джим указал на свою окровавленную левую штанину и показал короткий рваный шрам на левой скуле.

— Не ной! — проорал ему старший бомбардир орудия и пинком прогнал прочь, за новой порцией пороха.

Однако что то прокричал и находящемуся невдалеке Гансу, погрозив ему увесистым кулачищей и гарантировав, что тот станет звездой в итальянской опере, после того как немцу оторвут что лишнее, как некий, совершенно неизвестный Джиму, редкоголосый певец.

В дальнейшем, при скором отступлении галер берберийских пиратов и коротком их преследовании — Ганс уже не приставал к Джиму и не пытался внове его искалечить.

Однако ночью, лёжа в гамаке, сам подросток понимал что ожидание новой подлости уже не за горами и в следующий раз немец будет изобретательнее и возможно, более удачлив.

Левая нога Джима ужасно болела, лицо кровоточило и подросток, ворочаясь в своём гамаке, постоянно мысленно решал как ему избавиться от столь, ставшего неконтролируемым уже никем, врага. Карцер его не успокоил, калечить юнгу он точно готов и видимо не только калечить…

Утром, Джим осознал что пора ему действовать самому, на опережение, как было когда он только попал на судно и заставил старшаков, в первую же свою ночёвку на «Саффолке», себя уважать.

Особо вариантов не было и он стал ждать нового ближайшего боя, что бы там расквитаться со своим, столь странным, обидчиком.

Уже через сутки предоставилась возможность подростку привести план в действие: флотилия подошла к небольшой прибрежной крепостицы из кирпича, что выстроили римляне или сами берберы, кто разберёт, и что охраняла небольшую гавань — где находилось с полтора десятка галер и шебекк местных торговцев и пиратов.

Офицеры скомандовали атаку и вскоре все европейские суда начали планомерный обстрел с безопасного расстояния, почти что совершенно не готового к подобному обороту событий, берегового укрепления и галер в гавани, чьи команды прятались сейчас где то на берегу, в хижинах поселения.

Вновь оглушающий грохот сотрясал корабль, вновь Джим мчался в пороховой погреб, получал там кожаную сумку с четырьмя шёлковыми пакетами и бежал вниз, на указанные ему при учениях номера орудий.

Первые две пробежки были в основном безопасны, так как Ганс лишь нехотя лягался, но иных действий не предпринимал.

Однако потом, видимо видя что сражения как такового не случается и происходит лишь планомерный расстрел новыми, более мощными, европейскими орудиями пиратской крепости на берегу, у которой на вооружении не было достаточно дальнобойных орудий что бы внятно отвечать напавшим на неё кораблям, часть канониров «Саффолка» откровенно заскучала и относилась к происходящему не столько как к сражению, скорее увеселительному турниру, кто как красивее и разрушительнее «распишется» на развалинах крепостьицы.

Активизировались и потуги немца устроить что новое Джиму. Он попытался опять достать подростка палкой с крюком на конце.

Когда это не получилось — начал кидать в Джима тяжёлые дубовые бруски, бывшие при бомбардирах для упоров, на случай люфта их орудий.

Несколько деревяшек пребольно ударили Хокинса по голове и один раз он чуть было не растянулся на палубе, под одобрительный гогот стоявшей тут же орудийной прислуги.

Когда Джим бежал в десятый или одиннадцатый раз, со своим грузом на нижние артиллерийские палубы, внезапно он услышал странный одиночный свист и тут же, словно кто слегка чуток толкнул «Саффолк» в левый борт, но не сильно, а так, игриво и по дружески пихнул локтем.

На нижнем уровне стоял бардак: зияла небольшая рваная брешь в борту, носились в воздухе деревянные стружки и пыль вперемежку с дымом.

Семь бомбардиров, возле пушек к которым был приписан и так ненавидимый подростком бранденбуржец — валялись раненными на палубе или хрипели, отплёвываясь кровью и держась руками, у кого они были целы, за переборки.

Сам Ганс, к удивлению и негодованию Хокинса, стоял почти что невредимый и лишь непонимающе озирался пытаясь разобраться: почему его любимая пушка стоит вывернутая кем боком, а кореша, из орудийной команды, развалились, измызганные собственной кровью, на полу нижней палубы.

Видимо у немца был шок от удара или контузия от громкого взрыва возле него, но в остальном он почти не пострадал.

Джим не стал терять времени, видя что пока все заняты перезарядкой своих пушек и особо не обращают внимание на пострадавших канониров, решив видимо ими заняться чуть позже, после очередного залпа по крепости что наконец то неожиданно огрызнулась — подросток в мгновение, прыжком пантеры подскочил к своему мучителю и схватив того за длинные, но очень грязные, спутавшиеся и редкие, сальные волосы — начал бить, со всех своих подростковых сил, головой Ганса о то орудие которое немец и обслуживал.

Пяти чётких ударов с замахом вполне хватило, что бы голова жертвы лютой ненависти юнги Хокинса превратилась в подобие фарша, с осколками черепа и поджарый, словно палка, бранденбуржец — свалился на палубу, в кампанию к остальным своим умирающим товарищам.

Джим бил с остервенением и ненавистью, вкладываясь полностью в каждый замах и толчок лбом Ганса о бронзу ствола пушки.

Буквально через мгновение после того как тело немца свалилось на палубу, уже набежали бомбардиры.

Однако они не стали ни о чём спрашивать юнгу, а лишь деловито обчистив карманы, валявшихся тяжелораненными сотоварищей по нижней артиллерийской корабельной палубе, шустро начали выбрасывать их тела, даже тех кто был ещё жив и пытался что то невнятно говорит — через артиллерийский порт сбитого вывороченного орудия, прямо в море.

— Чего ждать? Кто их лечить будет? — спокойно говорил один из главных распорядителей подобной «уборки» на судне, толстый усач, на полголовы бывший ниже Джима. — Скорее скинем доходяг и жмуров — и нам не так опасно, с их свороченной «дурой», будет: прикрутим и закрепим её, да и наши «пороховые обезьянки», ноги себе не переломают, на кишках валяющихся на палубе людей… И да! Гарри! Смой всё это дерьмо водой из ведра и насыпь немного песка, только на чистую доску палубы! Понял меня?

Хокинса никто ни в чём не обвинял и не ругал. Он спокойно пробежал далее, словно бы ничего и не произошло, привычно отнёс порох «своим» орудийным расчётам. Получив стандартный нагоняй и подзатыльник за опоздание.