Мои оригинальные рецепты (Часть-5) Салаты и закуски, Десерты и напитки - Абдуллаев Марат - Страница 25

Мы постояли некоторое время друг против друга, ничего не говоря. А потом, не сговариваясь, пошли пешком. Сначала мимо факультета и Пашкова дома в сторону Большого каменного моста. Потом – по улице Георгия Димитрова до Октябрьской площади. Потом – по маршруту тогдашнего 26-го трамвая по Шаболовке, Донским проездам, мимо больницы имени Кащенко до Загородного шоссе… Когда до знакомой пятиэтажки оставался квартал и стояла уже глухая ночь, Софья решительно повернулась ко мне:

- Дальше я пойду одна.

- Одна?! Да ни за что на свете!

- Они тебя точно убьют.

- А водички попить?

- Нет, Дундук. Я не пущу тебя в квартиру.

Она не двинулась с места, провожая меня взглядом, пока я не скрылся в темени кустов вдоль тропинки, ведущей к Загородному шоссе, и только тогда, покачиваясь на высоких каблуках, пошла в сторону дома. Тщательно укрываясь, я все же последовал за ней – на всякий случай. У детской площадки, той самой, где меня поколотили грузины, Софью поджидал крепыш. Я не слышал, конечно, о чем они говорили, поскольку от ближайших к площадке кустов расстояние было приличным, к тому же разговор шел на пониженных тонах. Но видел, как крепыш жестикулируя, пригласил Софью присесть на лавку, потом достал бутылку и стаканы, потом выпил, предлагая выпить и Софье, потом выпил еще, буквально навязав Софье очередной стакан. Так прошло ещё около часа. Наконец, в их беседе наступил какой-то перелом, Софья порывисто встала и направилась к дому. Крепыш, с минуту посидев, бросился за ней и буквально коршуном налетел на Софью со спины. Она громко вскрикнула. Или мне показалось, что громко, поскольку я уже несся к ней не разбирая дороги. Заметив меня, крепыш сиганул прочь, но, видимо, хорошенько ускориться ему не позволил алкоголь. Я бил его исключительно кулаками и исключительно в голову, и даже не столько бил, сколько молотил – в кустах жимолости, ощущая горький аромат её цветов и нещадную жесткость ветвей; в высоко поднявшихся лопухах репейника, в которых крепыш ползал на четвереньках, беззвучно принимая удары; в песчаной пыли дорожки, протоптанной пешеходами, чтобы срезать угол с разлинованных асфальтированных тротуаров. Бил до тех пор, пока крепыш сохранял возможность сопротивляться. И только потом дал ему уйти.

Через неделю со второй "партией" перебродившей мезги поступаем так же, как с первой: тщательно отжимаем шелуху, сок пропускаем через дуршлаг, достаем банку с первой порцией сока. К этому времени содержимое банки, если банку не взбалтывать, должно выглядеть как трехслойный пирог. Донный, "дрожжевой", слой, будет представлять из себя некое подобие черносмородинового желе, очень неплохого, кстати, на вкус. Следующий, самый обширный, слой - по сути дела уже вино, хоть и не готовое пока, но заметно просветлевшее. Наконец, верх нашего "пирога" - ни что иное, как осевшая и сгустившаяся пена с семенами смородины, о чем я упоминал выше. Нас, после недельного брожения второй порции сока, интересует только верхняя часть "пирога", которую  нужно осторожно снять подходящим ситечком или столовой ложкой и…

…выбросить. Как, впрочем, и шелуху мезги. Она нам больше не пригодится.

Затем отжатый и процеженный сок второй "партии" вливаем в банку, попросту смешав его с соком первой партии, ставим гидрозатвор и вновь на неделю оставляем вино "играть" - до образования того же трехслойного "пирога".

Через неделю снимаем ситечком поднявшийся "мусор" и осторожно, через мелкое сито, процеживаем будущее вино, стараясь не поднимать осадок, похожий, напомню, на смородиновое желе. Желе процеживаем отдельно, насколько это возможно, затем и будущее вино и то, что удалось отделить от желе, смешиваем, переливаем в банку, ставим гидрозатвор и примерно раз в три дня фильтруем вино до полного исчезновения осадка и прекращения брожения. В целом, до рождения молодого черносмородинового вина, это займет ещё две-три недели. Помним, что пока на дне банки будет образовываться осадок, вино не перестанет "играть". Тщательность и аккуратность - залог успеха в этом довольно несложном, хоть и кропотливом деле, друзья мои.

Что дальше? А дальше я вернулся к Софье.Софья была молчалива и пьяна. Я довел её до квартиры, открыл её ключом дверь и, усадив на кровать, отправился на кухню, чтобы смыть с себя кровь. Большие пальцы на обеих кистях были выбиты из суставов и прилично отекли. Кое-как зафиксировав пальцы обрывками кухонной тряпки, я умылся и вернулся в комнату. Софья спала. Дальнейшее со стороны выглядело, должно быть, и глупо, и смешно. Я снял с Софьи туфли, причем, поскольку руки дико болели, изощренным способом – ребрами обеих ладоней, работая ими как захватами. С юбкой и особенно блузкой возиться пришлось дольше, ибо пуговицы можно было расстегнуть только зубами. Белье я снимать не стал. Просто прикрыл Софью одеялом, выключил свет и, оставшись сидеть на краешке кровати, тупо уставился в пол.

Во мне боролись два чувства – любовь и вожделение, которые в том возрасте я упорно разделял, несмотря на противоречивость подобного подхода. Одно до поры до времени как бы отрицало другое, ибо любовь – это любовь: нечто поднимающееся из твоей же черной и не понятной бездны вверх, вырывающееся наружу и рассыпающееся, подобно фейерверку, разноцветными огнями, способными приподнять над твердью самые заскорузлые жизненные докуки. Сколь же ничтожными и приземленными казались при этом плотские устремления или даже мысли! И тогда я вдруг подумал, что неверно трактую вожделение. Что у этого чувства, называемого ханжами «грязным», есть и обратная, затененная, сторона, сущность которой известна, может, каждому, но не каждый способен эту сущность понять. Потребность ощутить вкус женщины, в которую влюблен. Вкус уголков её полуоткрытого рта с терпким ароматом нарастающего дыхания. Вкус пульсирующей за мочкой уха жилки, усиливающийся от особо нежного прикосновения. Вкус наливающихся вишневым цветом сосков, готовых раскрыться, как только коснешься ладонью упругого основания груди.

Вот, ведь, что такое любовь. Это ещё и жажда ощутить вкус.

Видно, повинуясь больше не собственным каким-то толкованиям, а упомянутой жажде, я очень осторожно коснулся губами уголка Софьиного рта. Она ответила на это мое движение. Потом еще. И еще. 

Будучи не уверенным в том, что она спит, я некоторое время всматривался в её затененное и от того казавшееся очень спокойным лицо. Кажется, она все же спала. Я не помню, как снял с нее белье, продолжая движение с краешка губ на щеку, со щеки – на пульсирующую жилку под ухом, а с жилки – прямым ходом к левому соску груди, который действительно напоминал готовый разорваться бутон. Руки доставляли нестерпимую боль, и я мог ощущать Софью только губами, что окончательно притупило мое осознание остального мира. В тот момент он был сосредоточен на не столько бессознательном, сколько недоуменном теле, почти забывшем прикосновение мужского дыхания.

И все же, сделав над собой невероятное усилие, я остановился. Ибо Софья спала. Осторожно прикрыв дверь, пока не щелкнул язычок замка, я вынес с собой в едва тлеющее июньское утро слабый аромат Софьиных поцелуев и волос – совершенно новый для меня, словно она действительно была не обыкновенной женщиной, а небожительницей.

Пожалуй, на этом я поставлю точку. Ибо дальнейшее касается только меня и, конечно, Софьи. Что до черносмородинового вина, это, поверьте, удивительный напиток, пробуя который, не сразу понимаешь, что именно бьет в голову - слабенький алкоголь, характерная для смородины кислинка, её же, смородины, аромат или… былое. Которое у каждого своё. Приятного аппетита!