Год трёх царей (СИ) - Касаткин Олег Николаевич - Страница 15

Так или иначе — но кавалькада благополучно добралась до цели. Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор — обычный дом шестидесятых годов. Запахи — ладана — видимо недавно служил священник; каких то неуловимых — неразличимых лекарств, и кухни, вперемешку с запахом сапожной ваксы и выделанной кожи — так пахнет дворцовая кордегардия…

Словно стараясь оттянуть неизбежное (хотя именно так и было — но как признаться самой себе в этом?) Мария Федоровна — и вошла в одно из помещений — наугад..

В узком двухпросветном зале второго этажа царил сонный полумрак. На диванах расселись караульные с подсмены, вскочившие при ее появлении.

На столе в глубокой фаянсовой миске румянились творожники с изюмом. На столе — севрюжья икра в запотевшей стеклянной вазе, свежий каравай, и изрядный кусок хлебной ветчины, укутанный в мокрую льняную салфетку. Но конвойцы еще к трапезе не приступили — словно находясь в вялой полудремоте.

Она покинула помещение не отреагировав на приветствие.

Зато внизу, в кухне первого этажа было довольно оживлённо.

Вместо обычных дворцовых поваров — солидных и пожилых здесь ловко управлялся худощавый, юркий малый лет тридцати в красной рубахе и с короткой белой курткой поверх нее. Колпак ему заменяла белая косынка. Это и был знаменитый ныне на всю Россию Мирон Гурьевич Глотов — которому как раз недавно дали почти забытый придворный чин метрдотеля — между прочим двенадцатого класса по Табели о рангах. (Глотов сам и относил еду царю).

Ему помогали два поваренка и немолодая дородная тетка — серое платье и белый двусторонний немецкий фартук с кружевной оторочкой. Это была бывшая вице-губернаторская кухарка Марья Васильевна — царский повар взял ее в помощницы ибо у её прежнего хозяина имелись геморрой и желудочные колики — и она хорошо готовила блюда для недужных… Сейчас на подносе стоял второй завтрак для государя.

Каша — рисовая сваренная на свежем козьем молоке. Куринный бульон — крепкий и осветленный стерляжьими отжимками. Клюквенный морс в высоком стакане… При появлении вдовствующей царицы мундкохи^[5] истово поклонились — но та лишь принюхавшись к блюдам и оставшись видимо довольна качеством, покинула храм Кулины.^[6]

Поднявшись по парадной лестницы и пройдя за выстроившихся уже кавалергардов, Мария Федоровна наконец — то вошла в покои государя. Повелительный жест — и немолодая сиделка вспорхнула с низенькой табуретки и исчезла за дверью.

…Полумрак из за задернутых тяжелых штор, запах лекарств и все того же ладана, измученное лицо монарха на подушке. Мягкая бородка обрамляла ставшее почти иконописным лицо.

Мария Федоровна еле удержала слезы при виде сына…

Исхудавший, кости проступившие под обтянувшей лицо бледной кожей… Он всегда был такой жизнерадостный, улыбчивый…

— День добрый, матушка! — негромко приветствовал он гостью.

— Сын мой, — начала Мария Федоровна даже не присев.

Она едва ли ни всю дорогу обдумывала как начнет этот разговор но сейчас поняла — рубить нужно сразу и без долгих околичностей — ибо перед лицом всего что случилось перед лицом своего страдающего ребенка все экивоки и политесы будут не просто излишни но тошнотворны.

— Сын мой… Обращаюсь к вам и как к сыну и как государю — и к русскому человеку… Обращаюсь к вам как мать и как государыня всероссийская…

Это мой долг и как матери и как члена правящей династии. Затем последовала пауза с минуту наверное.

— Вы должны сложить с себя императорский сан, — выговорила твердо и спокойно Мария Федоровна. Мне тяжело это говорить… Видит Бог если бы я могла что-то сделать чтобы изменить случившееся…

Она не стала произносить вслух те мысли что посещали ее без малого всякий раз когда она видела старшего сына. Что предпочла бы погибнуть в тот день вместе с возлюбленным супругом — лишь бы ее старший сын и наследник престола был бы здрав и цел.

— Но как бы то ни было Ники вы стали императором не имея возможности им быть, — продолжила она. И значит — единственное то вы можете сделать ко благу России — это отречься в пользу брата. О том вас прошу как мать — и как императрица. У царствующих особ есть свои долги и обязанности — и первейшая — служение державе.

Бледное исхудалое лицо монарха вдруг озарила грустная и какая то по-особому светлая улыбка.

— Матушка, — вам не нужно было это говорить мне. Это я должно был сказать вам об этом первым. Не зря видать я родился в день Иова-многострадального… Быть по сему, — произнес после паузы Николай.

Пусть все подготовят к завтрашнему дню — я не знаю право как положено для отречения…

Бумаги, свидетели — наверное архиепископ должен присутствовать…

— Да конечно — сын мой, — произнесла Мария Федоровна и торопливо вышла. Разрыдаться она себе позволила лишь в передней, буквально упав на руки подоспевшего Павла Александровича…

Сего дня ровно в полдень в присутствии Матери вдовствующей императрицы Марии Федоровны, великих князей Павла Александровича, Владимира Александровича и высокопреосвященного Амвросия, Архиепископа Харьковского и Ахтырского, Государь Император Николай Александрович отрёкся от престола в пользу Регента Цесаревича Великого князя Георгия Александровича. Цесаревич Великий князь Георгий Александрович был провозглашен Императором Георгием Александровичем…

«Биржевыя Въдомости» 13.V.89

МАНИФЕСТ

Об отречении Государя Императора Николая Александровича от престола Российского и о сложении с себя верховной власти

Сообразуясь с советами приближенных Наших и заключениями врачебными, не в силах нести бремя государя всероссийского по недугу телесному, признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. В согласии с законом мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Георгию Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновению царю и помощи ему в державном правлении и дальнейшем шествии державы по пути благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Подписал: Николай

г. Харьков. 13 мая 1889 г.

МАНИФЕСТ

О восшествии Его Императорского Величества, Государя Императора Георгия Александровича на Прародительский Престол Российской Империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого Княжества Финляндского

По сложению братом Нашим Николаем Александровичем по тяжкой болезни Его Престола Всероссийского и согласно воле его Мы, в этот печальный, но торжественный час вступления Нашего на Прародительский Престол Российской Империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого Княжества Финляндского, приемлем священный обет перед Лицом Всевышнего всегда иметь единою целью мирное преуспеяние, могущество и славу России благо и устроение счастья всех Наших верноподданных. Всемогущий Бог, Ему же угодно было призвать Нас к сему великому служению, да поможет Нам…

На подлинном, Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано: «Георгий».

Начертав последние слова, Георгий Александрович Романов — уже семь часов как Царь отодвинул от себя исчирканный листок с манифестом о собственном восшествии на трон и с каким то остервенением отбросил перо. Он решил написать его сам. Не от того что не доверял придворной канцелярии и Герольдии. Просто в сочинении этого короткого документа и в шлифовке его официальных и торжественных фраз он пытался отвлечься от тяжести навалившегося на него. Да — это был очень тяжелый день. Конечно он знал — знал заранее — даже без разговора с матерью накануне, без заседания Регентского совета месяц назад, на котором все признали то что и та было ясно — надежды нет, и согласились — больной парализованный царь страной править не может. И пришедшая из Харькова в двенадцать часов тридцать три минуты телеграмма можно сказать оставила его равнодушным. Радости не было — да и какая может быть радость? Не было и облегчения — даже того невольного с каким приговоренный, измученный ожиданием, выслушивает судью…