Прогулка по Дальнему Востоку - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон" - Страница 19

Этот «Царственный город» опоясан третьей стеной, выкрашенной в темно-красный, почти фиолетовый цвет, — это святое святых: Запретный город, или Лиловый город.

Едва вы переступите первую стену, как будете удивлены до крайности — домов нет! Внутри Красной стены заключен только лес, — лес кедров, кипарисов, туй и ив… По всему лесу рассеяны там и сям необычайные искусственные уголки… Довольно высокая горка, которую называют «Угольной горой» (тоже недоразумение) и очень большое озеро с затейливыми берегами; через это озеро, знаменитое Озеро лотосов, перекинут мост из белого мрамора, изогнутый причудливо, но гармонично и красиво.

Озеро, горка, берега и лес — все это создано руками человека… Мы прогуливаемся одиноко в гигантском саду, в роскошном меланхолическом парке, который создали для себя китайские императоры шесть столетий тому назад, подобно тому, как Людовик XIV создал Версаль за двести тридцать лет до нашего времени. Мы прогуливаемся здесь, как в Версале… потому что китайские императоры, как и Людовик XIV, не запрещают больше подобных прогулок. Но, как и в Версале, будем хранить должное уважение к месту… В чаще кустарников прячутся миниатюрные храмы, киоски, маленькие дворцы… Идем все дальше, пока внезапно не вырастет перед нами четвертая и последняя стена, пурпурная или лиловая стена. Было время, когда сюда не проникал никто… Но мы войдем, так как последний из Гоанг-Ти, Сын Неба, сошел со своего трона. Здесь жили властители Китая. Здесь в 1900 году во время боксерского восстания жил некоторое время Лоти и оставил нам в «Последних днях Пекина» необычайное описание этого Лилового города.

Но впереди нас ждут еще более чудесные вещи, чем этот дворец, который в конечном итоге пережил только три династии, — три, а их было двадцать одна. В Китае вообще нет очень древних дворцов, — ибо китаец никогда не любил строить вечного и всегда пользовался хрупкими материалами: казалось, — он не хотел передавать грядущим поколениям свой дух, свои познания и мечты иначе, как в письме.

«Это, — сказал Гюго (он подразумевал книгу), — убьет то!» (он говорил о строительстве). За пятьдесят веков до Гюго китайцы уже разделяли его мнение.

Во всем Пекине, за исключением одной башни, которую называют Башней колокола и которая восходит, по-видимому, ко временам династии Ю-ан, то есть приблизительно ко временам Марко Поло, остальные древности относятся к последней или предпоследней династии, что соответствует в нашей истории временам Людовика XIV или Генриха IV. Все это относительно ново, как вы видите!

Однако и китайцы тоже желали передать кое-что в вечность, подобно древним египтянам, — свои могилы; и, в частности, могилы своих императоров.

Не так давно мы осматривали с вами последнее жилище основателя династии Мингов. Ему каких-нибудь пятьсот лет, не более; тоже не слишком глубокая древность! Но двинемся в глубь Китая, туда, где затерялась древняя столица Син-наан… Неподалеку от этой столицы мы найдем могилу великого китайского императора, современника Ганнибала, императора «Первого», императора, присвоившего себе титул «Начало», — Тзин-Чеу Хоанг-Ти, того самого, который уничтожил феодальный строй и сжег старые книги.

Недавно эту могилу, насчитывающую двадцать два века, посещала французская миссия. Вот описание ее, что дал в своей прекрасной книге Виктор Сегалей[14].

Три холма… Три холма, поднимающихся единой массой, гордо рисуясь на бледном небе; а справа и слева пологий спуск, теряющийся за горизонтом.

Несмотря на циклопическое основание, это не игра природы, а памятник восьмисот тысяч человеческих дней, воздвигнутый во славу Единого Короля Т'син, императора Первого.

И тут искусственные насыпи…

…Да! Если вы придете еще через десять тысяч лет, то увидите, что ничто не изменилось в этой живописи; разве только рыжий тон, который позолотит кисть времени, но не более…

Нужно проникнуть в могилу…

…Оставим земную поверхность; вот мы уже по ту сторону ее, но не во мраке, — мы следуем по пути души к сердцу памятника. Длинный коридор со сводами, освещенный только на противоположном конце, в пятистах шагах, желтыми огнями: отблески их легли позолотой на стенах, вырвали из мрака бесчисленные сцены, вылепленные по бокам; все облицовано старым, как мир, кирпичом. Потрогайте его. Неужели вы не чувствуете, как родственен кирпич земле и, несмотря на свою декоративность, насколько он интимнее камня в обстановке могилы?

Они тянутся, теряясь из вида, эти тысячи маленьких фигурок, величиной с ладонь, твердо намеченные полурельефом. Одни возле других тесными рядами, не заслоняя друг друга, они громоздятся в три этажа.

Величиной с ладонь! А когда-то каждый их жест потрясал империю и отдавался далеко за пределами! Здесь присутствует только Он один. Его высокие дела заполнили все пространство. Смотрите! — Вот чудесное рождение, вот победы, вот триумф Т'сина… Здесь из государства было вылеплено одно целое, здесь целые государства стерты в порошок и замешаны в одно тесто! Каждая сцена проста и отчетлива.

Здесь молодой король, едва достигнув совершеннолетия, объявляет, что каждый, противящийся его постановлениям, будет сначала обезглавлен, затем сварен, а затем его выслушают… быть может.

Здесь уже кипит котел, плаха приготовлена и ждет головы. Но молодой король первым подает руку ослушнику, поднимает его и делает своим советником.

Здесь мы видим, как он бичом хлещет по камням, из которых течет кровь, и приказывает окрасить в кроваво-красный цвет скалу, которая не хочет покраснеть.

Здесь из уважения к своей почитаемой, хотя недостойной матери, он убивает в Ган-Тан'е всех лиц преклонного возраста, бывших свидетелями его рождения и хранивших о том воспоминания…

Здесь, наконец, он решает стереть за собой все прошлое. Он делает костер из всех старых книг и закапывает живыми их толкователей. Он отрекается от всех предшественников, достойных и недостойных.

И он объявляет себя «Началом», императором «Первым».

«Владелец всех пространств, известных под небом, неистовый господин живущих, он желает быть господином самой смерти; он объявляет, что в печах его варится золото, годное для питья, Вино Радости, дающее бессмертие.

Чтобы получить рецепт этого снадобья, он посылает в моря бесчисленные корабли с сотнями тысяч мореходов.

Но он сгорает от нетерпения, лекарства приходится ждать и ждать, и ему изготовляют панацею, еще более действенную, составленную из киновари и сулемы, — которая очищает тело еще при жизни, делает его вездесущим, дает жизнь в Духе, бытие.

Он отваживается принять чашу… Он пьет……И вот перед нами гробница…

Мы вошли в подземелье, освещенное желтыми лампами, оставив позади коридор, в котором слишком много изображений… Это прекрасных пропорций куб с бронзовым полом, отлитым одной плитой.

…Но вы уже не слушаете больше; вы склоняетесь над величественным саркофагом… Вы хотите видеть, что в нем?

Да, загляните в него, саркофаг пуст…

Найдутся люди, которые расскажут вам, что пять лет спустя после его смерти и погребения, великая могила была разграблена восставшими ордами, труп изрублен на куски, а драгоценности разграблены… и что мы не первые проникаем сюда… Слова! Могила пуста, это правда, — но ведь Китай полон Им, управляется его законом, объединен Его единой волей.

А что касается его самого, то он не здесь или там, — он не пожелал долго пребывать в гробнице, вот и все!

Поэт солгал. Он никогда не знал „печали побелевших костей“. И, кто знает, может быть, панацея была хороша, и Он не умирал вовсе.

Так велик был он при жизни, что одно имя Его „Чеу-Хуанг-Ти“ потрясает землю и заставляет ее расступиться… Назад! Назад! — скорее из гробницы…»

Да! Таков этот вечный Китай, господин столь необычайной истории, таких преданий, преданий, чтимых всем многомиллионным народом… И от этой истории, этих преданий, тысячелетний и чудесный, он оттолкнется, как от трамплина, навстречу новому великому и светлому будущему!