Дурная кровь - Даль Арне - Страница 64

— Расскажите, — сказал Йельм.

Дженнингс наклонился вперед. Он принял решение.

— Вы правильно сделали, что не предали это дело огласке. Это было бы катастрофой. I’m the good guy^[71]. Можете мне не верить, но я делаю доброе дело. Плохими средствами, но хорошее дело. Это противно, но необходимо. Я заставляю врагов говорить.

— Почему Эрик Линдбергер был для вас врагом?

Дженнингс, не мигая, смотрел в глаза Йельма. В его взгляде промелькнуло какое-то новое чувство.

— Подождите с этим вопросом. Я должен обдумать последствия.

— Хорошо. Как все это началось?

Дженнингс набрал воздуху, подвинулся вперед и заговорил:

— Я не знаю, понимаете ли вы, что такое патриотизм. Я отправился на войну, чтобы убежать от отца. Мне было семнадцать. Poor white southern trash^[72]. Я был еще ребенком и убивал других детей. Я заметил, что имею талант убивать. Другие это тоже заметили. Я быстро повышался по службе. Вдруг меня вызвали в Вашингтон, и я оказался лицом к лицу с президентом. Тогда мне было чуть больше двадцати. Мне поручили командовать во Вьетнаме тайным подразделением, которое напрямую подчинялось президенту. Гражданские специалисты обучили меня пользоваться новым оружием.

Я стал экспертом. И должен был обучить других членов группы. С гражданскими специалистами общался только я. Всегда только я. Но я не знаю, кто они. После войны мне сказали: “Если понадобитесь, найдем”. И продолжали платить зарплату. Это было очень странно. Когда я вернулся с войны, я был конченый человек. Не мог даже с женой общаться. Все чувства были убиты. Я мучил сына. Потом они опять объявились. Нашли меня.

— ЦРУ? — спросил Хультин. Йельм удивленно посмотрел на него.

Дженнингс медленно покачал головой.

— Пока не будем говорить об этом, — ответил он. — Как бы то ни было, тогда я понял, чего от меня ждут. В это время, в конце семидесятых, холодная война вступила в новую фазу, я не буду углубляться в объяснения, но это действительно была война. Над нами нависла угроза, и возникла потребность в информации. Информация была нужна, как воздух. Другой стороне тоже. Я начал успешно разрабатывать людей, за которыми велось наблюдение. И профессиональных шпионов, и перебежчиков. Ученых, которые продавали государственные тайны. Советских агентов. КГБ. Я получил очень много жизненно важной информации. Кому-то пришла в голову гениальная идея представить это как дело рук сумасшедшего, так я превратился в серийного убийцу, такова была моя легенда на случай, если я попадусь. И меня действительно раскрыл агент Ларнер. Вы даже представить не можете, сколько труда положил этот человек, чтобы вычислить “Крутую команду”. Он стал угрозой национальной безопасности. На политическом фронте ситуация начала успокаиваться. Брежнев умер. Советский Союз разваливался, на первый план вышли другие враги. Теперь я мог бы принести больше пользы в каком-нибудь третьем государстве, которое в будущем станет посредником в торговле между западом и востоком. Заодно пора было покончить с Ларнером, выставить его на всеобщее посмешище.

— Вы бежали. Оставив свои зубы и живого человека в горящей машине.

— Для этого потребовалось много недель подготовки. Ночные работы в скрытом от посторонних глаз месте. Опытные помощники. Сложное оборудование. Отличный зубной протез. Замаскированный советский агент с вырванными зубами. Потайное отверстие в земле, чтобы было куда спрятаться с несколькими помощниками и переждать сутки-двое. Сделать можно всё, даже невозможное, только это требует больше времени и подготовки.

Йельм чувствовал, что устал. И не удержался от вопроса:

— Ради каких идеалов вы работаете? Какую жизнь защищаете при помощи насилия?

— Жизнь, которой живете вы, — ответил Дженнингс, не раздумывая. — Не я, а вы. У меня жизни нет. Я умер во Вьетнаме. Вы думаете, ваши свободы и привилегии даются вам просто так? Думаете, Швеция нейтральна и находится вне альянсов?

Он сделал паузу, разглядывая стену, потом перевел взгляд на Нурландера. Во взгляде Нурландера читалась неприкрытая ненависть, но Дженнингсу это было не в новинку, и он сделал вид, что ничего не замечает.

— Где Гуннар Нюберг? — вдруг спросил он.

— Лечит сломанную руку. А что?

— Меня еще никому не удавалось сбить с ног. И так обмануть. Я принял его за простака.

— Он переживает за Бенни Лундберга. Он сидел с Бенни, когда тот нечеловечески страдал. Его тепло спасло Бенни жизнь. Но вам это, наверно, трудно понять.

— Тепло спасает лучше, чем холод. Но холод тоже иногда нужен. Иначе на земле воцарится вечный холод.

— Это и есть причина вашего интереса к Линдбергеру? Вечный холод? Атомное оружие? Химическое оружие? Биологическое? Или причина — “Линк коуп”? Компьютеры? Системы управления атомным оружием? Саудовская Аравия?

Дженнингс улыбнулся своим мыслям. Похоже, ему, несмотря ни на что, нравилась шведская полиция, особенно Пауль Йельм.

— Я все еще не принял окончательного решения. Я бы мог попросить вас связаться с одной инстанцией, но пока не буду этого делать. Это рискованно.

— Вы понимаете, что за вами числится двадцать убийств и одно покушение на убийство? Вы преступник. Враг человечества. Вы разрушали чувство достоинства, которое воспитывалось в людях тысячелетиями. Или вы думаете, что можете в любой момент отсюда уйти? Выбираете момент, чтобы встать со стула, освободиться от наручников и свернуть мне шею?

Дженнингс снова улыбнулся своей особенной, не доходящей до глаз улыбкой.

— Люди не должны превращать других людей в машины для убийства.

Йельм и Хультин переглянулись. Им вдруг сделалось страшно. Рядом с ними была машина для убийства, которую сдерживали только тонкие железные кольца наручников.

— Вы не убиваете полицейских, — твердо произнес Йельм.

— В каждой ситуации я взвешиваю плюсы и минусы. Побеждает та альтернатива, где больше плюсов. Если бы я убил этого полицейского, вы бы не обращались сегодня со мной так мягко. И тогда у нас возникли бы проблемы.

— Еще скажите, что заранее готовились попасть в тюрьму!

— Эту возможность я не исключал, хотя в моем списке альтернатив она находилась на пятнадцатом месте. А после прихода Нюберга — на семнадцатом. Потому-то я и оказался не готов. Операция была проведена блестяще.

Дженнингс опять закрыл глаза и взвесил все “за” и “против”. Потом сделал молниеносное движение и освободился от наручников.

Первым выхватил пистолет Чавес. Хольм была второй. Нурландер третьим. Сёдерстедт промедлил. Хультин и Йельм не двигались.

— Хорошая реакция, — сказал Дженнингс и указал на Чавеса. — Как вас зовут?

Чавес и Нурландер подошли к нему с поднятыми пистолетами. Йельм на всякий случай тоже поднял свой пистолет. Все трое держали Дженнингса под прицелом, пока Хольм и Сёдерстедт застегивали наручники, на этот раз гораздо крепче.

— Я прошел месячный курс избавления от наручников, — спокойно объяснил Дженнингс. — Так что будет лучше, если мы постараемся понять друг друга.

— Ладно, — сказал Йельм. — Будем считать, вы свой ход сделали. И как же выглядели ваши плюсы и минусы в апреле восемьдесят третьего?

Дженнингс быстро что-то прикинул в уме. Потом улыбнулся. Но улыбка тут же пропала.

— Я понял, — сказал он.

— Что вы поняли?

— Что вы неплохой полицейский, Пауль Йельм. Очень неплохой.

— Почему вы написали письмо жене?

— Слабость, — безразлично ответил Дженнингс. — Чистый минус. Но последний.

— А как же эпизод с Нюбергом?

— Это мы еще увидим, — загадочно ответил Дженнингс.

— Мы нашли письмо почти полностью сожженным в квартире Ламара.

— Тогда вы и узнали мое имя?

— К сожалению, нет. Иначе Бенни Лундберг не лежал бы в Каролинской больнице. Зачем вы написали свое имя? Разве не все равно было Мэри Бэт, как вы себя назвали? Вы проявили ребячество. А Ламар из-за этого приехал сюда и нашел свою смерть.

— Я прощался с теми остатками прошлой жизни, которые у меня еще сохранялись. Письмо следовало сразу сжечь. Она отомстила мне и не сожгла письмо.