Ближе, бандерлоги! - Бушков Александр Александрович - Страница 39

Лаврик — так и не снявший куртки — появился в сопровождении улыбавшейся во все сорок четыре зуба официантки через восемнадцать минут. К тому времени Мазур прикончил вторую рюмку (что в сумме составило всего-то граммов пятьдесят), отпил кофе, а пирожное так и не тронул. Остановившись у его столика, Лаврик демонстративно постучал указательным пальцем по стеклу часов и без малейшего волнения сказал по-английски:

— Старина, у нас совершенно нет времени…

— Черт, я и забыл… — приняв чуточку смущенный вид, ответил Мазур.

Расплатившись с официанткой (чаевых, по европейскому обычаю — десять процентов), Мазур вслед за Лавриком быстренько поднялся наверх. Швейцар с его курткой выскочил из-за стойки, явно собираясь облачать. Мазур, коему это было не в новинку, повернулся спиной и привел руки в соответствующую позицию. Небрежно сунув старикану рубль, вышел на улицу. «Шестерка» Лаврика стояла у входа, и Мазур моментально подметил, что вместо триколора у ветрового стекла сейчас красовался бланк с печатным текстом, печатями справа и слева и красной полосой наискосок. Он быстренько сел в машину, так и не прочитав текст, — но и без того было ясно, что это какой-то спецпропуск-«вездеход», — Лаврик человек запасливый, да в этих условиях такая бумажка, пожалуй что, необходима.

Безусловно, Лаврик метеором не несся, но превышал дозволенную скорость километров на двадцать, порою цинично нарушая правила, — и сколько ни попадалось патрулей, в том числе и гаишников, остановить их не пробовали ни разу.

— В двух словах изложи, — сказал Лаврик, не отрывая взгляда от дороги.

— Ну, если в двух… — усмехнулся Мазур. — Вместо съемки отвезли куда-то на окраину и всерьез пытались хлопнуть сзади из «макарки». Не знаю уж, в спину или в затылок, но этакие тонкости ни к чему… Я забрал ствол и уехал на их тачке…

— Все страньше и страньше… — сказал Лаврик сквозь зубы.

— Мы на базу?

— А куда же еще? Самое время австралийцам, как писал Пикуль по другому поводу, раствориться в роковой пропащности. Меня никто не тревожил, но наверняка могли и потревожить в скором времени… Ничего, мы исчезли элегантно. За номера я честно расплатился, все вещички забрал, свои и твои, даже полбутылки вискаря, что у тебя оставался, прихватил — не бросать же такую благодать… Как сказал бы Тарас Бульба, не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим сынам…

Мазур не стал спрашивать, как это Лаврик ухитрился попасть к нему в номер без ключа — за пятнадцать лет привык, что от Лаврика можно ожцдать и более сложных фокусов…

На базу их пропустили беспрепятственно — матрос с автоматом за спиной распахнул створку, сплошь покрытую пещерной живописью бандерлогов, сразу после того, как Лаврик зашел на КПП…

Как не однажды в жизни случалось, Мазур, удобно устроился в мягком кресле — правда, годочков креслу было не менее двадцати — некое приятное облегчение: как всегда, когда он после выхода оказывался дома. Уж здесь-то безусловно был дом, и ни одна сволочь не могла их тут достать…

Незнакомый капитан второго ранга, очень быстро появившийся у ворот, устроил все моментально — словно ждал подобного визита (возможно, и такой вариант был заранее предусмотрен). Отвел их в комнату на третьем, последнем этаже ничем не примечательного домика, стоявшего чуть на отшибе от других, гораздо побольше, казарменного вида. Домик, судя по всему, был не казармой, а чем-то вроде помеси канцелярии с гостиницей.

Две железных стандартных койки, пара кресел, тумбочки, стол и телевизор, опять-таки солидного возраста. Вскоре принесли одежду — не офицерскую форму, а две пары «гадов», матросских башмаков, клеша, тельняшки и матросские бушлаты без погон и нарукавных знаков специалиста на рукавах. О чем-то кратенько пошептался с Лавриком, кивнул Мазуру и исчез.

Они быстренько напялили клеша и тельняшки, упаковав цивильную одежонку в сумки. Мазур понимал, что в таком маскараде есть смысл и практичность. Что в армии, что на флоте порядки одинаковы: этакую вот, чуть странно одетую парочку, принято в упор не замечать. Если шляются такие — значит, так надо, никто не полезет с расспросами и сплетничать ни с кем не станет. Так надо — и все тут…

Мазур отдыхал душой. Лаврик — наоборот. Он сидел в кресле, прямо держа спину, перебирал струны раздобытой где-то гитары и негромко напевал одну из тех песенок, которые любил выкапывать неизвестно откуда:

С бездумным времяпровождением это не имело ничего общего — Мазур давно знал, что порой Лаврик именно таким образом настраивает себя на работу, нешуточное напряжение ума.

Потом он решительно отложил блямкнувшую гитару, закурил и сказал, чуть пожав плечами:

— Скажу тебе по совести: я пока что ни черта не понимаю. Это неправильно, насквозь неправильно. Профессионалы так себя не ведут. Даже если бы он не просто заподозрил тебя в работе на кого-то еще, а немыслимым чудом узнал о твоей подлинной физиономии, ни за что не стал бы такое устраивать. Никаких серьезных тайн ты не выведал. В таких случаях профессионал поступает как раз наоборот: пылинки с тебя сдувать будет. Установит слежку, подсунет микрофоны куда только возможно, постарается тебя превратить в канал для передачи дезы… Это азбука. А он — профессионал. В истории с польским микрофончиком вел себя как раз так, как и следовало ожидать от профессионала. И вдруг… Это насквозь неправильно, — повторил он убежденно. — Ты совершенно точно уверен, что это была не жесткая проверка?

— Совершенно, — сказал Мазур. — Случались они в жизни… При жесткой проверке, согласись, ствол тычут под нос. А эта редиска, никаких сомнений, собиралась пальнуть мне в спину. Ну, или в затылок, невелика разница. У него рожа стала характерная, стянутая — как у человека, который вот-вот выстрелит в другого — уж он-то, ручаться можно, не профессионал, видывал я такие рожи…

— Хорошо, — сказал Лаврик. — Будем исходить из того, что тебя завалить собирались всерьез. Но опять-таки это насквозь неправильно, даже в случае полного разоблачения. Значит, нужно искать что-то другое, это тоже азбука… А что тут может быть другое… За что тут можно зацепиться… Переберем в уме все возможные варианты, их не так уж и много, если прикинуть…

Он откинул голову на спинку кресла, затуманенным взглядом уставясь куда-то сквозь Мазура. Мазур сидел смирнехонько и помалкивал — прекрасно понимал, какая работа сейчас происходит у напарника в голове, как он лихорадочно и хватко перебирает варианты, обдумывает версии, прокачивает все детали…

— Зацепки-зацепочки… — пробормотал Лаврик, блуждая взглядом по комнате. — Если прикинуть, я пока вижу только одну… Может, я дурак, а может, и нет… Значит, пока ты чуть не до рассвета кувыркался с госдеповской лисичкой, фотоаппарат оставался у тебя в комнате?

— Ну да, — сказал Мазур. — А о чем тут было беспокоиться? Никто не свистнул бы, да и пленка в нем чистая…

Лаврик проворно вскочил, сграбастал фотоаппарат со стола и направился к двери, бросив через плечо:

— Ухожу на четверть часика — а если я все же не дурак, то и на полчаса. Поскучай пока, ящик посмотри, что ли…

Оставшись один, Мазур включил черно-белый телевизор, первый канал — именно по нему в случае чего и мог последовать экстренный выпуск новостей, что в последнее время случалось нередко. Подумал, глядя на насквозь знакомых с детства персонажей «Бриллиантовой руки»: а ведь стервочка Беатрис, очень похоже, знала, что ее очередной любовник уходит в последний рейс. Вполне возможно. То-то и мордашка была грустноватая — не научилась еще все же владеть лицом так мастерски, как это получалось у Деймонда. Не пыталась чему-то помешать или предупредить его — такое бывает только в кино, а у нас реальная жизнь на грешной земле — однако полностью эмоций сдержать не смогла. Вполне возможно… Стерва. А впрочем, стервозность тут ни при чем — ну, работа у девки такая, что поделаешь, паскудная у нас у всех работа, не она ж все это задумала, а значит, и сердиться всерьез на нее не стоит. Да и на «социолога» тоже — ничего личного, просто работа, Мазур и сам, когда того требовали приказ или ситуация, безо всяких моральных терзаний клал иных персонажей серьезной игры…