Красный Царицын. Взгляд изнутри
(Записки белого разведчика) - Носович Анатолий Леонидович - Страница 15

Повторяю, на тотализаторе Каменев играл с большим увлечением и азартом. Вероятно, его страстная натура и была причиной того, что он увлекся авантюрой и попал в русло большевистского потока.

В продолжение всей войны мне ни разу не довелось встречаться с Каменевым.

Грянул гром большевизма и я, волею судеб и моей секретной задачи, очутился в конце августа нового стиля 1918-го года в ставке тогда всесильного, а теперь тоже, судя по газетным известиям, арестованного[37] бывшего главкома большевиков латыша Вацетиса. Тут в приемной, полной разного сброда и насквозь пропитанной запахом крепкого табаку латышской носогрейки, я встретился с теперешним Главкомом, тогда в свою очередь ожидавшем инструкций и указаний от своего предшественника, от Вацетиса, как только что получивший восточный фронт против адмирала Колчака. Естественно, мы, как старые знакомые, немедленно разговорились. Я, как лицо, задача которого главным образом состояла в проведении секретных целей моей организации, попробовал прозондировать причины его службы у большевиков и взгляды вообще, из которых, конечно, я в этом был уверен тогда, первые — граничили с ошибкой или принуждением, а вторые были совершенно «контрреволюционны». К большому моему сожалению, начатый разговор мне не удалось довести до желанной определенности. В самый его разгар, когда из полунамеков можно было уже составить всю картину нравственного мучения переживаемого новым командующим восточным фронтом, его и его помощника вызвал Вацетис в свой кабинет.

Несмотря на этот перерыв разговора последней заключительной его фразой было определенное полусознание, что обстоятельства сильнее его самого и… тут последовал столь безнадежный взмах рукой, что, повторяю, снова не оставалось никакого сомнения в том, что сердцем и душой генерал Каменев в том месте России, где свободно и гордо развевается наше национальное трехцветное знамя…

Дальнейшие мои задачи вынудили меня немедленно покинуть Арзамас, где была тогда ставка Вацетиса и штаб восточного фронта, новых руководителем которого стал Каменев.

Следующий мой приезд в Арзамас был в начале октября нового стиля того же 1918 года. В данном случае я приехал на совершенно других основаниях и, если в августе я был в Арзамасе как поднадзорный и обвиняемый, который должен заботиться об оправдании, то в октябре все ходы и выходы для меня были открыты, ибо задача и пост, на который мне удалось пробраться, давали полную к тому возможность.

Помня настроение Каменева и желая завязать, если бы моя разведка в этом направлении была бы успешной, весьма полезную связь с командующим восточным фронтом, я снова попытался при свидании с Каменевым начать с ним разговор на так досадно прерванную тему.

Новый командующий фронтом принял меня очень радушно. Но, вероятно, заботы о фронтовых делах, а быть может и некоторая подозрительность и осторожность в его новом положении заставили его в этом случае вести разговор настолько уклончиво, что и со своей стороны, сердцем чувствуя, что по всему своему прошлому Каменев не может быть настоящим большевиком или сочувствующим их планам и замыслам, все-таки не мог решиться поставить ему для меня вопрос нужный, даже и настолько откровенно, как это было сделано мною, как это было сделано мною первую нашу встречу в приемной у Вацетиса. Весь тон одного нашего разговора был настолько грустен, что он казалось имел темой любимого умершего человека, имя которого каждый из разговаривавших боялся назвать. Дабы не сделать один другому жестокого нравственного страдания.

Я встал, простился и вышел. В то самое время, когда я прощался с Каменевым, его глаза, ясно и определенно, так же, как и во время первой встречи его губы, ясно и определенно говорили: «Да, тяжело. А еще тяжелее то, что я не могу быть откровенным и не могу сказать вам о всем том, что так волнует мою душу!»

Теперь Каменев поднялся на самую высокую ступень большевистской военной лестницы… Падать оттуда ему придется несомненно. Исход этого падения понятен каждому… И, как сейчас, я вижу грустное лицо, как сейчас, слышу грустные слова: «Тяжело. Ох, как тяжело!» Да, конечно, тяжело идти против своих убеждений. Еще тяжелее что чувствовать, что изменяешь долгу.

В данном случае я осмелился написать только мои личные впечатления и то, что чувствовал тогда своим внутренним я…

Дела Каменева в прошлом, настоящем и будущем покажут, насколько я был прав в своих предположениях, вернее в том, что я инстинктивно чувствовал.

В настоящее время телеграф принес известие, что этот новый «красный главковерх», бывший генерал Каменев, за боевые отличия получил, по представлению Цика, орден «Красного Знамени» 1-ой степени. Вне всякого сомнения, таковое известие весьма знаменательно и показывает, что все на свете меняется: вероятно изменились и воззрения самого Каменева. Привык ли он к своей новой должности, или случилось еще что-либо более сложное в его жизни и повлияло на него в сторону перемены его настроений, сказать весьма трудно, а гадать не стоит. Во всяком случае в лице нового главковерха «красных» мы имеем человека, политическую физиономию которого определить весьма и весьма затруднительно…

Это не латыш Вацетис, для которого Россия и русские звук пустой, а нравственный и умственный багаж которого сводился в словам: «люблю поесть, да и что же осталось теперь делать, как не есть — только одно и осталось»…

Это и не Павел Павлович Сытин, бывший генерал генерального штаба, весь моральный запас которого сводился к жажде наживы по вывозу и спекуляции на мануфактуре, а честолюбивые замыслы требовали достижения места «главковерха» путем какой угодно подлости…

Правду о Каменеве выяснит история, а пока будем довольствоваться тем, что говорят нам наши чувства.

Это было в 1918 году в самом начале октября по новому стилю. В это время Егоров только что принял балашовский участок.

Надо сказать, что этому участку не везло на начальство. С самого начала августа там начал свою карьеру П. П. Сытин[38], у которого на положении пешек, были отставной генерал Левицкий, который только плакался на свою судьбу, что Сытин не дает ему ничего делать, а остальные его окружающие совершенно его не слушают; временно сменил полковник Захаревич, тоже из отставки, который представлял собой тип забитого судьбою человека, единственное желание которого в настоящее время было получить деньги и угодить начальству в лице всемогущих комиссаров. Но, как первый, так и второй долго не удержались на своих местах, угодливость не всегда помогает.

Сытин совместно с Вацетисом задумали перегруппировку, и вот на место забитых судьбой «бывших» генерала и полковника революционная волна выносит новый тип. Тип приспешника революции. Это тип человека, всегда держащего нос по ветру, а вместе с тем, к счастью, весьма редкий, тип старого кадрового офицера, который, сообразно обстановка, как хамелеон, меняет свои убеждения. Одно его убеждение неизменно: он служит всегда той стороне и принадлежит к той партии, которая в данный момент главенствует, а кроме того и больше платит.

Командарм Егоров[39] — бывший полковник инженерных войск. Еде он служил раньше, я не знаю, но настоящие его убеждения, по тем слухам, которые про него ходили у комиссаров юга, являлись весьма гибкими.

С момента переворота Егоров стал открыто называть себя правым эсэром, но с течением времени и сообразно требованию моды он постепенно скатился до того, что стал ярым коммунаром, и, конечно, «большевиком», записанным в партию.

Нельзя сказать, чтобы его партийности особенно доверяли его «товарищи» комиссары. Они больше доверяют скомпрометировавшим себя лицам, нежели без меры болтающим языком, а этот командарм как раз принадлежит людям последнего типа.