Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Хохоф Курт - Страница 4

Нас разбудил рев моторов самолетов, пронесшихся на крутом вираже чуть ли не над нашими головами. В утреннем небе под лучами восходящего солнца шла битва между «мессершмитами» и русскими летчиками.

При свете дня дело пошло быстрее. Мы вышли на шоссе, вдоль которого была проложена летняя дорога для движения тракторов и прогона скота. Шоссе было вымощено булыжником. У нас так выглядели дороги лет двадцать назад. Мы построились и двинулись на восток. Наша пехота была уже далеко впереди, а русские еще дальше.

В селениях нас встречали как освободителей. Русские нарушили польские аграрные устои, национализировав землю, что имело смысл в отношении помещиков. Но как только они стали превращать крестьян в рабочих, сразу же утратили ореол борцов против капиталистов. Навстречу нам выходили мужчины с хлебом и солью, женщины щедро угощали нас молоком, а девушки надевали свои лучшие наряды. Повсюду развевались украинские флаги. Мы вынуждены были смотреть представления, которыми украинский народ хотел выразить перед немцами свое предвкушение грядущей свободы. С присущим побежденному противнику унижением местные жители утверждали, что Красная армия плохо одета, слабо вооружена и практически не имеет налаженного снабжения. Но что касается дисциплины, то она по-варварски строга.

Мы жадно ловили каждое их слово, нас интересовали все детали, касающиеся таинственного противника. Но вскоре выяснилось, что все сведения были далеки от действительности, поскольку являлись своеобразным выражением ненависти, страха и злословия. Не соответствовали действительности и географические понятия. Для польских крестьян Киев был недалеко, польское значение слова «Украина» ассоциировалось у них с русской Украиной. Они не разделяли польскую и русскую части этой территории, воспринимая ее как единую страну, имеющую одни расовые корни, язык, религию и историю.

В городах отношение к нам было иное. Мы проследовали через Радехов, пустой, разграбленный и унылый во всех отношениях. Жители его покинули. Здесь шли бои. При выходе из города мы увидели стоящие поперек траншей восемь или десять русских танков, напоминающих искореженные жестяные банки. Их экипажи состояли из трех или четырех человек. Танкисты не смогли выбраться наружу и уже мертвыми продолжали сжимать кто пулемет, кто рычаги управления, кто ручку наведения. Одни были изранены, на других обгорела только форма, а некоторые обуглились полностью. Мертвенно-белые руки и лица, напоминающие восковые маски, бритые затылки и вздувшиеся на жаре животы производили удручающее впечатление. Похоже, они стали жертвами серийного бомбометания по движущейся колонне.

За Радеховом раскинулся городской парк с широкими протоптанными тропинками. Мы заехали в него и стали занимать оборону, так как пришло сообщение, что со стороны Лемберга были замечены танки противника. Наша главная линия обороны проходила по восточному краю парка. Ближе к ночи мне вновь было поручено разыскать командный пункт на шего полка, который должен был находиться где-то в лесу. Я сбился с направления и оказался в расположении нашего левого соседа. Там мне подсказали дорогу, и я, оседлав свой велосипед, немного проехал и натолкнулся на разведотряд нашей 2-й роты.

– Как ты здесь очутился? – спросили меня.

Пришлось объяснять, что к чему. Они сильно удивились и раскрыли мне глаза на то, что вместо того, чтобы ехать в тыл, я направился вперед в сторону противника. Настала моя очередь удивляться:

– Странно, но мне не довелось увидеть ни одного русского!

– Охотно верим, – откликнулся унтер-офицер. – Однако имей в виду, вся местность так и кишит разведгруппами русских. Давай мы отметим тебе на карте дорогу.

Услышав, что у меня нет карты, он только покачал головой, а затем рукой указал правильное направление. Вскоре после этого мне повстречался Хайне, с которым мы пили на брудершафт в Санлисе. Только потом я наконец добрался до командного пункта полка. Цанглер был уже там. Он с ухмылкой поприветствовал меня и пригласил в палатку к курьеру. Похоже, ему было радостно видеть хоть одно знакомое лицо. Цанглер предпочитал проводить время с курьерами, а не с офицерами.

Как командир 13-й роты[15] нашего полка, он должен был выполнить очень ответственную задачу. Как всегда, Цанглер сразу же бросился ее исполнять, вместо того чтобы дождаться соответствующего приказа. Неудивительно, что отношение к нему было как к извозчику или девушке по вызову.

К этому следует добавить, что в то время взводы артиллерийской роты находились обычно в батальонном подчинении. Поэтому командиру роты пехотных орудий было трудно пробиться в майоры. (К концу войны применение в войсках тяжелого вооружения претерпело изменения. По примеру русских оно стало концентрироваться на направлениях основных усилий. Стал накапливаться соответствующий опыт, но в военных школах его так и не преподавали.)

В полдень артиллерия стала ставить заградительный огонь перед выдвигающимися русскими танками, стреляя с позиций, располагавшихся позади парка. От грохота орудий можно было оглохнуть. Стрельбу корректировала авиация. Юго-восточнее начали подходить наши танки и полк «Герман Геринг»[16]. Это была великолепно оснащенная и полностью моторизованная воинская часть, личный состав которой был облачен в летную форму. В ней насчитывалось больше техников, чем солдат, гордых и высокомерных, получавших в качестве пайка шоколад. Да, да, шоколад, черт побери! Об этой части был снят даже фильм, который показывали в «Вохеншау»[17]. Оставалось только позавидовать службе этих солдат, носивших длинные волосы, сидевших на складных стульчиках и слушавших радио.

По краю парка развернулось бесчисленное количество орудий. В 300 метрах впереди прямо в голом поле окопалась пехота с противотанковыми пушками. Мне стало страшно. Перед нами на 2 километра простиралась пашня, полого поднимавшаяся к холму. Оттуда и ожидалось появление противника.

Мы с Эрхардом болтались без дела и решили, на свой страх и риск, завоевать себе лавры героев. Мы соорудили связки гранат и вскарабкались на дерево. Когда с горки смотришь на море, кажется, что горизонт расширяется. У нас произошло то же самое – края пашни отодвинулись на восток, и мы увидели спускающиеся с холма танки. И тут раздался страшный грохот, над головами послышался свист, и ветки угрожающе зашелестели. Затем наступила гробовая тишина. Мы чуть ли не кубарем скатились с дерева и лихорадочно стали копать себе глубокий окоп.

Стали приближаться русские танки, похожие на громадных улиток. Покрутив башнями, они на мгновение останавливались, изрыгая пламя, и двигались дальше. Мы насчи тали около 30 машин. Пехота их не сопровождала. Наши орудия на краю парка открыли огонь. Танки накрыло облако дыма, песка и пара. Когда оно опустилось, на пашне без движения осталось стоять 20 объятых пламенем машин. Это придало нам храбрости.

Некоторые танки беспомощно крутились на месте на одной гусенице. Над их башнями показались белые полотнища.

– Они капитулируют! – закричал кто-то.

Но тут с гребня холма стала спускаться новая глубоко эшелонированная группа танков. Машины постоянно меняли направление движения, чтобы в них было труднее попасть. Из первой группы некоторые наклонили белые полотнища. У русских это означало: «Отбуксируйте нас!» Вторая группа надвигалась на нас, продолжая стрелять, но была накрыта вторым мощным залпом со стороны парка. Когда дым от разрывов рассеялся, часть их осталась безжизненно стоять, но оставшиеся 16 танков быстро наехали на пехоту и стали ее утюжить.

– Внимание! – закричал Эрхард. – Один движется на нас!

– Приготовься! – отозвался я, бросаясь на дно окопа с ручной гранатой в руках. И вовремя. Над головой со страшным лязгом проехала многотонная машина.

Над нами свистели пули. Это из кустарника строчили наши пулеметы. В это время в башню головного русского танка попал снаряд. Второй получил пробоину сбоку, а третьему перебило гусеницу. Они загорелись. Все это было заслугой орудия, замаскированного в кустарнике невдалеке от нас и до поры до времени молчавшего. Теперь оно стреляло снова и снова. В результате были подбиты 6 танков. Одни получили пробоины в борту, другим снесло башню. Через 8 дней за этот подвиг наводчик, ефрейтор из Аугсбурга, был награжден Рыцарским крестом. Это была первая наша награда.