Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Хохоф Курт - Страница 10

Похоже, что взятие этой оборонительной линии расчищало дорогу на Днепр. Командир дивизии генерал Кох лично посетил наш полк, когда он стоял лагерем в зарослях кустарника вдоль одноколейки. Наибольшие потери понес 3-й батальон. Были убиты все командиры рот и 38 человек в 9-й роте. В течение двух дней мы шли маршем зачастую прямиком по полям под палящими лучами солнца. Всю тяжелую работу выполняли танки и авиация. Села до отказа были забиты солдатами разных родов войск. До нас постоянно доносился грохот от стрельбы артиллерийских орудий.

Куда нас направляли? Солдату это неизвестно. Ему открывается только небольшой, совсем крошечный кусочек происходящего. Нам казалось, что армия куда-то поворачивает. Поскольку мы находились на направлении главного удара, нам ничего другого не оставалось, как гордиться этим. Наша рота шла днем и ночью. Авратинские высоты остались позади нас, и местность, время от времени прорезаемая небольшими речушками с располагавшимися вдоль них деревнями, стала ровной как доска.

Было 4 часа утра. Выпала роса, и стало довольно прохладно. Мы завтракали в готовности к дальнейшему маршу. Нам выдали по ломтю черствого хлеба и по кружке горячего кофе. Пришлось воспользоваться своими запасами. У кого-то со вчерашнего дня оставалось еще сало, у кого-то мясо. Цанглер ускакал в штаб полка, поскольку предпочитал получать приказы из первых уст. Ездоки колдовали над седлами и упряжью, унтер-офицеры проверяли тормоза, готовность транспортных средств и наличие личного состава, осматривали багаж и чистоту орудийных стволов.

Внезапно прозвучала команда:

– Приготовиться к движению!

Мы быстро проглотили остатки завтрака и взяли лошадей под узду. Рядовые построились позади своих орудий.

– Приготовиться к посадке! – пронеслась вторая команда.

Всадники вставили левую ступню в стремя и взялись правой рукой за заднюю луку.

– Садись!

По этой команде всадники и возничие вскочили в седла.

– Марш!

Колонна медленно начала движение. Первые шаги всегда производили благотворное воздействие на застоявшихся за ночь лошадей. Мы тоже, еще не проснувшиеся как следует, быстро взбодрились. Предписанные уставом команды и движения всегда строго соблюдались. Это позволяло ощущать разумность совместных действий и принадлежность к чему-то великому. Отсутствие муштры в армии приводит к ослушанию и разложению.

В состав нашей роты входил санитар Циппс. Он был родом из Вестфалии. Его происхождение выдавали произносимые им гортанные звуки. Мы были с ним знакомы уже два года. Циппс принадлежал к католической вере и не принимал войну, являясь одним из тех немногих, которые испытывали от нее душевные и даже физические страдания. Отца у него не было, а мать воспитывала его в духе готовности к самоотречению. Остатки своего состояния она пожертвовала одному миссионерскому ордену в качестве вступительного взноса за своего сына. Орден в скором времени был запрещен, и его имущество подверглось аресту. У Циппса возникли проблемы с продолжением образования, поскольку он числился его членом. Он не сказал мне, к какому ордену принадлежал. Я не вызывал у него доверия. Он вообще готов был подозревать весь мир.

Циппс ехал на своем неуклюжем велосипеде рядом со мной.

– Ты можешь опробовать себя в серьезном деле, – как бы невзначай заметил я.

– В каком именно?

– Записаться миссионером в Африку или Китай…

– Да, там, по крайней мере, я буду знать, за что мучаюсь.

Как настоящий романтик, Циппс мечтал побывать с миссионерскими целями среди диких племен Юго-Восточной Африки.

– Здесь ты можешь великолепно попрактиковаться в обращении в веру. У нас в роте много язычников, но тебе пока не удалось обратить ни одного из них.

– Из вас никого невозможно обратить, – рассмеялся он, принимая мою игру. – Вы потеряли веру в сверхъестественное под гнетом слишком естественных обстоятельств.

– Циппс, ты же знаешь, что я католик.

Мне очень хотелось облегчить его душевные мучения, ведь он очень страдал от одиночества. Часто у меня складывалось впечатление, что Циппс плакал по ночам. Поэтому я продолжил наш разговор:

– Принимай войну как Божье испытание. Ведь Бог ее для чего-то допускает.

– Ты просто авантюрист, отчаявшийся человек, который, кроме войны, не видит иного выхода. Лично я нахожу ее омерзительной. Она – это ад на Земле. У тебя есть задатки военного, и поэтому ты прекрасно себя чувствуешь, когда надо скакать верхом и повиноваться.

– Не мне тебе напоминать, что повиновение и послушание являются смыслом жизни члена любого монашеского ордена. А для нас, военных, казарма – это тот же монастырь, балда ты эдакая. Так что разницы никакой нет.

– Только у военных послушание приводит к плохим последствиям.

– Это как посмотреть. Разве то, что мы сейчас делаем, не является своеобразным крестовым походом?

– Походом, где вместо креста свастика?

– Ах, брось. Кто здесь является национал-социалистом? К ним принадлежат служащие, боящиеся потерять свою должность, и маленькие люди, трясущиеся от страха за свою семью. Мы воюем не за Гитлера.

Циппс искоса посмотрел на меня и с вызовом произнес:

– Не вижу смысла во всем этом. Раненые, убитые, поджоги, сожжения… Для чего?

– Святой Августин[29] утверждает, что мораль не является мерилом истории.

– Как так? – печально произнес Циппс.

Двигавшиеся рядом сослуживцы с интересом прислушивались к нашему разговору. Кто с благоговением, а кто насмешливо.

– Если почитать его труды, то можно заметить, что в серости бытия он настоятельно пытается найти признаки сверхцивилизованного мира.

– Это как раз наш случай, – перебил меня Циппс.

– Об этом, как воспитатель, говорит и святой дон Боско.

– Ты читал его труды? – В глазах моего собеседника вспыхнули огоньки.

– Лучше поговорим об Августине. Его мысли яснее. Августин стремится через высокообразованный мир прийти к тому, что он называет Богом, к высшей правде. Вера обращается к Богу. Она является началом игры в вопросы и ответы современного человека с Богом. Августин, так же как и ты, спрашивает, как можно познать Бога, находясь внутри мира. Он постоянно возвращается к этому вопросу, словно пытаясь булавкой пронзить крупный алмаз. И вдруг ему это удается. Но как? Это мы никогда не узнаем. Он услышал голоса: «Возьми и читай!» И тогда открылась высшая реальность – достоверность существования Бога и его власть над миром. А реальность нигде не проявляется с такой очевидностью, как на войне.

Вот примерное содержание нашего с Циппсом разговора. На этой фразе он вынужден был оставить меня, поскольку дорога стала слишком узкой.

В нашей роте был еще один человек, закончивший среднюю школу. Это уже упоминавшийся унтер-офицер Блум, в прошлом страховой служащий из Карлсруэ. Он был убежденным холостяком, женоненавистником и пессимистом.

– Война – это безумие. Люди – дураки и поэтому проламывают себе черепа, – заявил Блум.

– Но войны вели очень умные люди, – возразил я.

Блум продолжал стоять на своем, заявляя, что война является большой глупостью. Он вступил в национал-социалистскую партию, будучи убежденным, что «глупость» закончится только тогда, когда над всем миром воцарится свастика. По его мнению, мир мог управляться только по системе REFA[30]. Блум был признанным нигилистом.

Циппс и Блум были единственными в нашей роте, имевшими хоть какое-то законченное образование. С Блумом я спорил в иронической, а с Циппсом – в утешительной манере. Но такие люди, как пекарь Эрхард и кадровый унтер-офицер Хан, были мне милее. Несмотря на свои грехи, они больше нравились Богу, чем черту.

Днем опять было очень жарко, хотя и пасмурно. Парило как в теплице. Прошло пять, затем шесть, семь часов, а мы все шли и шли без всякого отдыха, плетясь как улитки. Наш путь пролегал прямиком по полям. Видимо, из-за того, что дороги были запружены моторизованными частями. От передвижения в таком темпе ноги солдат уставали быстрее, чем при длительном, но быстром марше. К нашим сапогам, затрудняя движение, прилипли большие комки глины. Мы были все в поту. Люди щадили лошадей и не ехали верхом, поскольку после ночного ливня почву на полях развезло. Непрерывный марш длился до 10 часов вечера, но за все это время нам удалось преодолеть не более 10 или 15 километров.