Гоблин - Денисов Вадим Владимирович - Страница 15

Широко распахнув одну створку, я театрально заметался, затем сымитировал побег за угол, и тут же под прикрытием открытой двери вернулся в подъезд вдоль стены, взбегая на третий этаж в одну из пустых квартир. Закрылся на засов, притих и стал ждать. Патрульные немного растерялись, но в мой побег полностью не поверили, все-таки заглянув в подъезд. В принципе, я мог бы легко глушануть всех троих. Но это же немыслимо! Представляете ситуацию, в которой вам придется валить советских, то есть своих, людей? С другой стороны, если бы патрульные меня там повязали, то после допроса с пристрастием гарантированно шлепнули бы в течение суток, вот что я понял в эти тревожные секунды. И даже если меня прямо перед шлепкой перенесет в мою реальность, то многодетной семье не поздоровится.

Я понимал, что обмануть их не удастся. Все книги о приключениях попаданцев в Великую Отечественную — графоманское вранье. В каждой исторической эпохе существует просто невообразимое количество идентифицирующих мелочей-маркеров, узнать и освоить которые можно, лишь наследственно проживая в этом времени, причем оседло. А любая фальшь тут же бросится в глаза, что позволит быстро отличить чужого от своих.

Никакой легенды не подвести, ни-ка-кой… И действительно, вдумайтесь: почти двухметровый лосяра болтается по ночному Ленинграду, осажденному городу, живущему в особом режиме, а не сидит, как положено, в промерзших окопах, обороняя колыбель Революции от врага. К тому же он отменно ухожен и откромлен, на удивление розовощек, здоров, как испанский бык, и от него пахнет дорогим парфюмом, чего не может быть в принципе. Роль запахов в этих ситуациях вообще очень велика.

А еще у него на кармане висит диковинный складной нож, а на плече — современный тактический рюкзак с еще более диковинной снедью. Короче, все ясно — шпион фашистский, стенка, пуля, общая могила.

Мне несказанно повезло. На улице раздалась захлебывающаяся на морозе, но громкая трель милицейского свистка, у парней сразу возникла новая задача, оставившая их в живых, а у меня появился печальный и очень тревожный опыт. Стало понятно, что лихому пападанцу из двадцать первого века вообще не стоит лишний раз попадаться здесь кому-либо на глаза.

К моему удивлению, подопечные меня уже ждали, они тоже запомнили прошлый визит.

Второй раз я крепко удивился, сняв с плеча рюкзак и вывалив его содержимое на большой старинный стол в гостиной, где находился камин, это было главное жилое помещение. Непостижимым образом из комплекта исчезло все импортное и современное моей эпохе. То есть протащить через барьер я смог лишь самые простые и примитивные продукты типа тушенки, хлеба, сахара и так далее. Никаких сникерсов и кетчупов, майонеза в пакетах и красивого ассорти из плавленых сыров. В итоге на столе оказались три банки тушенки и кирпич белого хлеба. Ни йогуртов, ни марокканских мандаринов. О лекарствах я, урод, почему-то не подумал, так что уроки продолжались.

Темнело, камин был горяч, но уже еле светился, тяжелые светомаскировочные шторы почти полностью прикрывали большие окна. За классически заклеенными серыми бумажными полосками окнами лучи мощных прожекторов мистически обшаривали ленинградское небо, порой натыкаясь на аэростаты заграждения. Один раз по набережной проехал бортовой грузовичок, затем торопливо прошла пара прохожих, торопясь успеть домой до наступления комендантского часа, а я варил примитивный суп из тушенки с травами. Картошка, лук… Да ничего больше не было! Ничего из действительно нужного и проходящего по параметрам переноса я с собой не взял! Выручили всякие травы, которых у хозяйки нашлось достаточно, запасы остались с мирных времен. Так что сухого укропа я набуздырил в варево будь здоров. Варил сам, потому что женщина собиралась сверхэкономно разделить каждую банку тушенки на три дозняка, а мне нужно было подкормить их как можно быстрей и эффективней. Слышали бы вы, как она стонала, когда я безжалостно сбрасывал в кастрюлю сразу весь говяжий жир! И тут возник еще один важный момент. Женщина попросила меня не варить слишком долго.

Запах! Сука, запах!

Даже на последнем этаже он представлял определенную опасность. Вылетающий в вентиляцию аромат настоящей горячей готовки мясного блюда был способен поднять с кровати полумертвого, уж что-что, а запахи еды голодные люди различают с очень большого расстояния. Его могли почувствовать даже из соседнего дома или с набережной. Этот запах пищи отныне жил отдельно от города, такие запахи там не летают. Они стали чужими.

Дальше — еще хуже. Не могут обычные люди, проживая в блокадном Ленинграде, да еще и самой тяжкой зимой, спокойно готовить на дому супчики на мясе из воистину золотой тушенки, это недостижимая мечта, небывальщина! Неоткуда им было ее, тушенку, взять! Собака, я никогда не думал, что тушенка такая пахучая! Если соседи по подъезду почуют запах, то вполне вероятен визит, а потом донос, обязательный арест, разборки… Да и сама тушенка необычная вообще-то, на жестяной крышке вытеснен год выпуска.

Откуда взялась, товарищ, а? Я прикидывал, не стоит ли брать ту, что хранится в стеклянных банках, предварительно сняв бумажные этикетки, но и тут скрывалась засада. Встречались ли в том времени именно такие банки, с подобной маркировкой на дне, что произойдет, если при простейшей экспертизе проверяющие отправят запрос на завод-изготовитель? Который еще не построили…

Мусор тоже непросто утилизировать: приметную тару просто так на помойку не выкинешь, лучше вообще ничего не выбрасывать, сжигая все возможное в камине.

Вот такие неожиданные, непривычные опасности. Криминал, впрочем, тоже вероятен, тут за еду вполне могут убить. Так я узнал, что лучше ничего не жарить, не запекать и стараться не использовать в готовке ароматические продукты. Полный ужас. Голодные прятки!

Больше всего меня бесила собственная беспомощность в попытках сделать нечто большее, нежели помощь всего одной семье. Ну и что, что много прочитал по теме? Лишь теперь, познав этот страшный мир изнутри, со всеми его изнанками и скелетами в шкафах, я увидел пусть и спящими глазами, но очень образно, мне открылось чудовищное очевидное — Михаил Сомов тут даже не пешка в чьей-то игре. Он — кусочек антиматерии, запросто способный не просто взорваться при контакте, но и уничтожить все вокруг и всех соприкасавшихся с ним.

Я не мог нагрузиться продуктами, как верблюд, хотя и был готов к такой ноше, не мог заявиться в ближайший домовой комитет, жилконтору или в местный совет. Кто таков, оголец, откуда такие ништяки? Как бы мне ни хотелось, не было ни малейшей возможности расширять зону помощи территориально, хотя сам визит к опекаемой семье занимал совсем немного времени. Хождения, а уж тем более блуждания с выискиванием по улицам города и высматриванием нужных окон были противопоказаны категорически.

И даже в этом подъезде руки были связаны! На третьем этажа была еще одна жилая квартира с окнами, выходящими во двор-колодец, и там последние дни доживала старушка, к которой очень редко приходили какие-то дальние родственники. На предложение помочь еще и ей моя хозяйка лишь мрачно покачала головой, уверенно заявив, что та обязательно расскажет обо всем родне, это верный провал.

В случае с опекаемой женщиной надежно работал материнский инстинкт: я твердо знал, что уж она-то точно ничего и никому не расскажет. Делать нечего, мне пришлось постепенно смириться, начав помогать только одной семье, а из вылазок позволять себе лишь процедуры охранного сопровождения хозяйки, когда Она ходила за талонами и на отоваривание. Здесь тоже были свои тактические нюансы — например, женщину нельзя было раскармливать, так, что ли… Это сразу бросится в глаза всей очереди, цвет лица и запахи прежде всего. Дикость!

В дорогу Она вынужденно надевала специальное старенькое пальто, спрятанное глубоко в кладовой, которое гарантированно не могло пропахнуть вкусными запахами готовящейся еды. А я выработал специальную походку городского дурачка, научился быть горбатым, резко уменьшая рост, а передвигался уродским шагом, чуть ли не гусиным. Четыре сотни метров по набережной, а устаешь так, будто десяточку с полной выкладкой пробежал на норматив… Зато в этой, вполне органично выглядевшей связке из голодающей старшей сестры и великовозрастного инвалида молчаливые люди в очередях не обращали на меня никакого внимания. Да и я близко не совался.