Обреченность (ЛП) - Картер И. С. - Страница 3

— Нет! Мама!

Мой пронзительный крик разрывает заднюю поверхность моего горла, повреждая кровеносные сосуды, и наполняющая их жидкость с металлическим привкусом выливается из моего рта.

Ветка, заостренный конец которой вонзился мне в грудь, сначала проткнула кресло передо мной. Вокруг все алое, кресло повреждено веткой, практически разорвано, корпус машины поврежден. Прежде, чем ветка разорвала надвое сиденье, она разорвала на части мою маму. Она находится с другой стороны этого кресла, её тело уничтожено веткой размером с маленькое дерево. Её кожа повреждена, кости сломаны, сердце разорвано в клочья, и её жизненные силы окрашивают речную воду в красный цвет.

Я хочу умереть.

Я хочу закрыть свои глаза и последовать за своей мамой.

Я жду, когда прибывающая вода украдет моё последнее дыхание и унесёт меня отсюда.

Я уже на краю сознания, ледяная вода плещется у моих губ, когда стекло слева от меня разбивается. Закрываю глаза, надеясь, что это предвещает наступление смерти, и делаю один последний вздох.

Приглушенные слова: «Оставь суку здесь гнить», «Забери девчонку. Её можно всегда продать», — вторгаются в мои последние мысли, но жгучая боль в моей груди, заставляет меня заикаться и глотать воздух перед тем, как отступить в приветливую черноту моего разума.

— Фей, ты слушаешь меня, девочка? — глубокий тембр голоса моего отца выталкивает меня из моих мыслей.

— Да, сэр, — я вглядываюсь в его красивое лицо, слишком привлекательное для мужчины, чья сущность запятнана черным.

— Я сказал — пришло время. Коул прибыл, чтобы потребовать невесту, — блеск в его прекрасных голубых глазах цвета океана можно было принять за радость, но гнусный серый туман, который просачивается из его пор, сообщает мне совершенно противоположную истину.

— Да, сэр, — я даю единственный ответ, который могу. Мне уже поведали, что ждет меня, и мне бы не хотелось, чтобы он снова повторял те слова для удовольствия садистов-мужчин, окружающих нас.

Он наклоняется, обнажая в усмешке свои зубы цвета слоновой кости.

— Не разочаровывай меня, девочка. Я рассказал тебе твои супружеские обязанности. Я ожидаю увидеть свидетельство твоей пролитой девственной крови к утру.

Он пронзает меня своим сиянием, но я прекрасно знаю, когда надо показать слабость.

— Отсасывай и трахай его каждой дыркой, что у тебя есть. Ты принадлежишь ему. Он может использовать твою невиновность так, как пожелает, — его глаза мерцают от злобы. — Надеюсь, что в твоих венах бежит кровь твоей шлюхи-матери. Это должно прийти к тебе, как твоя вторая природа, — если мой отец когда-либо хотел меня ранить, он знал только один способ, как это сделать, — упомянув мою мать, но не сегодня, сегодня вечером я была невосприимчива к его ядовитым колкостям; мне нужна была моя сила для другого противника. Я, возможно, и боялась моего отца в течение последних десяти лет, но теперь у меня был другой господин, чтобы подчиняться, тот, кого я никогда не встречала, но слышала рассказы о нём, и если истории правдивы, его порочность вполне соответствовала порочности моего отца, если не превосходила ее.

— Да, отец.

Он ненавидел, когда я так называла его. Он не любил напоминаний, что я была его плотью и кровью. Он скорее предпочитал быть моим повелителем, чем родственником.

— Не облажайся, девочка, — глумится он, и рукой хватает меня за предплечье и болезненно сдавливает в предупреждении. Я киваю через боль и разворачиваюсь без его помощи, выпрямляя спину и направляясь к двойным дубовым дверям в дальней стороне бального зала.

Гости устремляются через открытые двери — всем не терпится добраться до своих мест — для того, чтобы стать свидетелем гвоздя программы. В нелепой инсценировке патриархальной гордыни, мой отец идет рядом со мной, согнув свой локоть, чтобы вести меня под руку. Я как послушная раба беру его под руку и приближаюсь шаг за шагом к моему предстоящему бракосочетанию.

В банальном спектакле разврата и обыденности я вижу, как мой отец кивает мужчине в дверях атриума (Прим. Атриум — центральное пространство общественного здания), и сразу же откуда-то изнутри большой комнаты раздается звук, как будто маленький оркестр начинает играть свадебный марш Мендельсона.

Я представляю, как многие невесты чувствуют порханием бабочек в низу живота, услышав музыку, объявляющую об их прибытии.

Я испытываю ужас. Он пронизывает мою кожу, наводняет кровь и просачивается в кости.

Музыка, возможно, и объявляет о начале моей новой жизни, но это чувствуется скорее как погребальный звон. Я уже практически могу ощущать на губах, как моя жизненная сущность неспешно покидает мое тело во время следующем судорожного вздоха.

«Не показывай слабость».

«Не позволяй им победить».

«Будь легким ветром».

«Растворись».

Слова моей матери прокручиваются в моей голове, в то время как я предпринимаю бессмысленные попытки скрыться глубоко в себе, где я могу быть просто наблюдателем, а не участником. Ничего не выходит, тем не менее, слова пролетают по кругу всё быстрее и быстрее в моей голове. Каждый шаг вперед ощущается тяжелее, чем предыдущий; как будто я двигаюсь через патоку, пока мой разум участвует в гонках, предпринимая неудачные попытки восстановить некоторое подобие мира.

Каждый из присутствующих поворачиваются, чтобы видеть мою гибель. Их холодные пристальные взгляды и жадные глаза ощущаются, как миллионы острых как бритва булавочных уколов на моем теле. Мои обнаженные руки начинает покалывать, искушение сбежать подальше от этого чувства заставляет мои пальцы подергиваться, движение, которое не остается незамеченным моим отцом. Его рука, что обернута вокруг моей, с силой стискивает мои пальцы, пока мои суставы не начинают хрустеть, немедленно успокаивая спазмы и увлекая мои мысли подальше от ненасытной толпы, что забила коридор, по которому я прохожу.

Хотя мой пристальный взгляд устремлен прямо вперед, я не сосредотачиваюсь ни на чём, даже на мелких деталях, таких, как, например, показушные цветочные композиции или декоративные ленточки. Ничто не интересует меня. Даже сильный запах больших столовых свечей, которые горят в конце каждого прохода, не представляют для меня никакого интереса. Я всё осознаю, но не больше и не меньше, чем понимание, что необходимо переставлять ноги, чтобы сделать следующий шаг.

Когда мы внезапно останавливаемся в конце прохода, это шок для меня. Я сосредотачиваюсь на священнике, который стоит передо мной и что-то произносит. На нем претенциозная ряса, его глазки остановились на моём декольте, не на моём лице. Настоящий мужчина Креста. Но не его присутствие потрясло меня до глубины души.

Мужчина, стоящий справа от меня. Мужчина, которого хотят поглотить мои глаза, несмотря на здравый смысл, говорящий мне не смотреть на него. Я заставляю свои глаза уткнуться в пол, сосредоточиться на его ногах, обутых в дорогие черные итальянские ботинки, которые насмешливо сияют мне в ответ. Все это время тьма переплетается вокруг его ног ядовитыми нитями, заключая в оболочку саму суть его души.

«Сам Дьявол стоит передо мной».

Его аура простирается по всему небольшому пространству между нами, взывая ко мне, соблазняя меня, чтобы украсть мою душу, несмотря на мою видимую силу. Зов слишком мощный, и я поднимаю свои глаза к его лицу.

Его лицо.

Он — полная противоположность моих ожиданий.

Как выглядит Дьявол?

Темный, греховный, соблазнительный, такой неправильный, верно?

Он не такой.

Человек, стоящий передо мной, носит маску ангела. Если этот человек — Дьявол, то он украл лицо у Господа.

Кристально чистые светло-голубые глаза, отросшая, но идеально подстриженная бородка — светлого, золотисто-коричневого цвета, соответствующая золотистым волосам, которые слегка взъерошены и падают вниз ниже плеч мягкими волнами.

Его черный костюм резко контрастирует с чувственной мягкостью его черт, и если этого недостаточно, чтобы вызвать бушующий хаос ярости перед моими глазами, то густое ядовитое облако, которое охватывает его, сделает это.