Охота на орлов - Кейн Бен - Страница 3

На протяжении сотен лет триумфы служили основным развлечением и важнейшим событием, которым возвращающиеся с войны полководцы баловали народ Рима, но в правление Августа эти торжества оказались не в чести. Полный триумф не устраивался уже более трех десятилетий, и даже если б Тулл бывал в Риме, свидетелем этого зрелища он не стал бы. Причина, как все знали, заключалась в том, что на небосводе столицы дозволялось сиять только одной звезде – звезде императора.

Неслучайным было и то, что, когда Август наконец разрешил награждение триумфом, первым этой чести удостоился его преемник, Тиберий. Нельзя сказать, что у Тулла были возражения по поводу выбора Августом. Почти десять лет назад он служил под началом Тиберия в Германии и знал его как настоящего вождя, заботливо относившегося к солдатам. А большего от полководца и требовать нельзя, подумал Тулл, с неприязнью размышляя об Августе и несправедливом указе, запрещавшем им с Фенестелой приезжать в Италию.

С громким металлическим лязганьем появились дюжины запряженных быками повозок; все они были заполнены оружием и доспехами покоренных Тиберием иллирийских племен. Тысячи копий, мечей, кинжалов, несчетное множество шестиугольных щитов, шлемов. Гром рукоплесканий и приветственных криков стихал – демонстрация трофеев проходила довольно монотонно, повозки мало чем отличались одна от другой. Новый всплеск энтузиазма вызвал показ стендов с картами завоеванных земель и макетами укреплений, взятых солдатами Рима; для показа наиболее драматических эпизодов кампании провезли большие живописные полотна.

Неудивительно, что наибольший восторг и интерес вызвала демонстрация серебряных монет и драгоценностей. Одобрительным гулом встретил народ вереницы жертвенных животных – быков, овец и свиней, которых вели жрецы. Их осыпали благословениями, просили молить богов о покровительстве Тиберию. Тулла позабавили негромкие замечания некоторых острословов, рассуждавших о том, какой именно кусок жертвенного мяса они хотели бы заполучить себе.

Возбуждение толпы достигло предела с выходом первых пленных. Из складок туник извлекались гнилые фрукты, куски битой черепицы, осколки горшков и даже ошметки полусухого собачьего дерьма. Когда пленники подошли ближе, на них обрушился залп из всех этих метательных снарядов.

– Они же люди, а не животные, – возмутился Тулл. – И притом храбрецы.

– Мне ли забыть это? – Фенестела оттянул ворот туники, обнажив красный рубец у основания шеи.

– О, боги! – воскликнул Тулл. – Я помню тот день. Копье, да?

– Да. – Фенестела бросил злобный взгляд на ближайшую повозку. В ней везли пленных вражеских воинов; несмотря на обстрел гнилыми фруктами, они сохраняли на лицах гордое выражение, не гнули спины и смотрели на римлян презрительно. – А как по-моему, так подходящее обращение для этих сучьих выродков.

Настроение зрителей изменилось, когда пленных воинов сменили повозки с захваченными женщинами и плачущими детьми. Зрители отводили глаза, просили о снисходительном обращении с несчастными, бормотали молитвы. Тулл почувствовал, что его переполняет презрение к окружающим согражданам. «Эти люди взяты в плен на войне, которая велась от вашего имени, во имя Рима. Смотрите правде в лицо».

Настроение его сменилось при появлении знатнейших пленников, и среди них Батона из рода Дезидиатов, предводителя длившегося три года восстания. Широкоплечий, высокий, облаченный в полные воинские доспехи, Батон в ответ на рев толпы потряс поднятыми вверх кулаками. Опутывавшие его запястья цепи зазвенели.

– А этого казнят? – спросил Тулл у соседа, по виду преуспевающего торговца.

– Тиберий объявил, что он будет жить, потому что позволил нашим войскам уйти из окружения под Андретиумом, и сдался он на почетных условиях.

Тулл постарался скрыть удивление.

– Какой он великодушный, Тиберий…

– Боги благословили и сохранили его. Он решил, что Батон будет жить в Равенне, со всеми возможными удобствами.

– Ты слышал? – негромко спросил Тулл у Фенестелы, когда торговец отвернулся. – С грязным варваром обходятся лучше, чем с нами.

– Я больше ничему не удивляюсь, – скривился опцион.

Огорченный обидным открытием, Тулл, тем не менее, горячо приветствовал Тиберия, когда тот въехал на форум на колеснице, запряженной четверкой великолепных белых жеребцов. Народ разразился приветственными криками, воздух задрожал от рукоплесканий, криков и барабанного боя. Облаченный в пурпурную тунику и тогу полководца-триумфатора, с нарумяненным лицом, Тиберий в одной руке держал скипетр, в другой – лавровую ветвь. Мясистый подбородок и длинный нос не добавляли ему красоты, но в этот поистине принадлежавший ему день он выглядел вполне величественно. Позади Тиберия стоял раб, обязанностью которого было держать лавровый венок над головой триумфатора на протяжении всего праздничного действа.

– Тиберий! Тиберий! Тиберий! – скандировала толпа.

Вероятность того, что Тиберий узнает Тулла – второго когда-то представляли первому – и задастся вопросом, что центурион делает в Риме, была совершенно ничтожна, и все же Тулл опустил глаза, когда преемник императора проезжал мимо. Чего центурион не ожидал, так это того, что племянник Тиберия, Германик, с которым Тулл был тоже знаком, появится верхом на коне сразу за колесницей триумфатора. Лицо у высокого мощного Германика было спокойное, благожелательное; подбородок твердый, волосы густые, каштановые. Даже в обыденной жизни он производил на окружающих сильное впечатление, а в сверкающих позолоченных доспехах казался почти богом.

В какой-то момент Тулл поднял взгляд и обнаружил, что смотрит прямо на Германика, который не сводит с него глаз и хмурится. Мгновение спустя Германик отчетливо произнес:

– Я тебя знаю!

Тулл обомлел, словно новобранец, на которого заорал центурион. К его ужасу, процессия приостановилась по какой-то причине, и вместо того, чтобы проехать мимо, Германик осадил коня как раз напротив. Центурион было хотел пригнуться, развернуться и бежать, но силы оставили его.

Фенестела тоже увидел Германика и, отвернув лицо, вцепился в руку Тулла и прошептал:

– Пора убираться отсюда!

Прикосновение приятеля заставило Тулла очнуться.

– Ты! Центурион!

Он мог сделать вид, что не услышал, отвести взгляд в сторону и ждать, пока Германик с процессией двинется дальше, не успев отдать приказа схватить его. Мог попробовать бежать, бежать как крыса, застигнутая в сточной канаве, спасаться от преследования, но мог и остаться на месте и, как подобает мужчине, приветствовать Германика.

Не отвечая на отчаянный призыв Фенестелы, он расправил плечи и посмотрел в строгие глаза всадника:

– Ты обращаешься ко мне, господин?

– К тебе. Ты служишь на Рейне, ведь так?

– У тебя прекрасная память, господин, – отвечал Тулл, испытывая горячее желание провалиться сквозь землю. Если Германик вспомнит, о чем они с ним беседовали, то есть о ловушке Арминия и уничтожении войска Вара, то ему, Туллу, несдобровать. Нарушение императорского запрета – тяжкое преступление.

– Бежим! – горячо шептал Фенестела.

– Мы встречались там в прошлом году, – сказал Германик.

– Да, господин. Это честь для меня, что ты помнишь. – Краем глаза Тулл заметил, что колесница Тиберия двинулась. Центурион мысленно вознес молитву богам.

– Подойдешь ко мне, когда жертвы будут принесены. Встретимся перед курией.

– Конечно, господин.

Слабая надежда на то, что удастся улизнуть до назначенной встречи, тут же испарилась: Германик кивком головы отдал приказ двум преторианцам, и те сразу же направились сквозь толпу в направлении Тулла. «Вот дерьмо, – подумал центурион. – Он знает, что меня не должно быть ни в Италии, ни тем более в Риме».

– Уходи, – приказал Тулл Фенестеле. – Он тебя не заметил.

– Я от этих павлинов не побегу, – заявил Фенестела, рассматривая начищенные до блеска доспехи и шлемы преторианцев.

– Фенестела…

– Я останусь с тобой, центурион. – Фенестела упрямо выдвинул подбородок.