Тёмная потерна (СИ) - "Луми Йоханнес" - Страница 71

— Мы считаем, наш челоуэек не прав был, его уже наказали. Если у вашего челоуэка нэт претензий, то у нас тоже нэт. Я вам гаварю, женщину и вашего челоуэка никто из наших преследоуать нэ будет. Это маё слово.

Все посмотрели на меня.

— Её продал вам один…

— Эта мы сами решим! — оборвал меня ваххабит. — Если вы кипишь-шмипишь разводить нэ будете, всо тиха будет.

А мы не будем. То есть, я точно не буду. Нет, руки у меня чешутся отрезать пару яиц, но я справлюсь с зудом. После моих заверений, что вопрос исчерпан, мы скрепили сделку рукопожатием, и бородачи отбыли восвояси, видимо в свой притон в деревне. А ко мне обратился Паламарчук.

— Ну что, Константин, давай сюда твою пленную княжну.

Вот оно! Началось! А что делать? Одну проблему, с ваххабитами, вроде как решили, а вот вторую… Ладно, нужно как-то за пару секунд ввести Машу в курс дела и выработать общую стратегию.

— Я подслушивала вас, так что не трать время! — зашептала она, едва я открыл дверь своей каморки.

— А…

Ну что за женщина!

— С чурками всё понятно, что с этим козлом Жунусовым? И что с тобой будет? — затараторила она, пока я разевал рот, словно выброшенная на берег рыба.

— Пока молчи! — оформил я, наконец, свои мысли в словесную форму.

Нет ничего хуже, чем несогласованность действий.

— Попробуем выжать по максимуму из этой ситуации, в крайнем случае, у меня есть деньги, поселим тебя в гостинице, пока я отсюда не выберусь. Только не обостряй ничего!

— Я обострять?! — вспыхнула она.

— Ты, ты! — я, всё же, не удержался от поцелуя, после чего потащил неожиданно свалившееся на меня счастье за собой.

Выглядела моя женщина, честно говоря, далеко не лучшим образом. Бланш на щеке приобрёл десяток оттенков фиолетового, с переходом в неприятно-жёлтый. Из одежды мы смогли подобрать лишь комплект нательного белья, те самые кальсоны и рубаху, что вызывало в ней целый поток язвительности каждый раз, когда я пытался всё это стянуть с неё. Поверх исподнего она нацепила обычную солдатскую хэбэ, только слегка маловатую, так что запястья и лодыжки торчали сантиметров на десять. В избе, служившей нам караулкой, было тепло, но она носила ещё меховой «жилет-душегрейку» и меховые тапки-бахилы на войлочной подошве, довольно скользкие, из-за чего была вынуждена передвигаться коньковым ходом.

— Здравствуйте, — произнесла Мария, сложив руки на груди так плотно, что я понял — она боится ещё больше, чем я.

И немудрено — по сути, она сейчас была полностью во власти этих людей, вернее Паламарчука.

— Здравствуйте, здравствуйте, — поприветствовал её Николай Николаевич, буквально раздевая глазами. Хмырь был ещё тот ходок, но, насколько я знал, предпочитал пышногрудых дам.

— Здрасьте, — сказал Коля Крысин и, будучи большим джентльменом, добавил, — присаживайтесь.

И указал даме на табурет. После чего, уже без приглашения, уселся и я, причём так, чтобы мы касались друг друга коленями. На короткий миг мы обменялись взглядами, и Маша едва заметно подмигнула мне. Я ей ответить тем же не мог, ибо для этого нужно два органа зрения. Но взглядом попытался передать — всё будет хорошо! Хотя сам в этом был далеко не уверен. О-очень не уверен!

— Ну что, рассказывайте, как до такой жизни докатились? — по-отечески добро предложил Паламарчук, по привычке огладив свои усы.

Поскольку уточнений, кто именно должен был начинать рассказ, не было, начал я. Изложил всё как есть, убрав из повествования лишь ненужные детали. Поехали в деревню за продуктами, на обратном пути увидели явные свидетельства угрозы жизни для человека, приняли меры для спасения. Всё.

Николаи переглянулись, затем старший откашлялся и посмотрел на Марию.

— Так всё было?

— Да, — коротко ответила она, но, потом, добавила, — если бы не ваши люди, я бы замёрзла насмерть.

— Так уж и насмерть? — усомнился Паламарчук.

— А вы сядьте голым на мотоцикл и покатайтесь на морозе. Да, ещё сутки поголодайте в подвале.

— Голой? — оживился Николай Николаевич.

— Так точно, — подтвердил я, — возили девушку совершенно без одежды, связанной. Фашисты, одно слово!

— Совсем охуели, — пробормотал поражённый Паламарчук, — гхм, извините. В общем Мария…

— Александровна, — подсказала девушка,

— Да, Мария Александровна, вам нужно будет написать, как всё было.

— Написать — что? — ледяным тоном спросила она.

— Как всё было, кто, когда, при каких обстоятельствах вас, гхм, привёз в деревню, что было здесь. Про незаконное лишение свободы напишите, ну и про, гхм-гхм, про то, что потом… случилось. Всё подробно, ничего не скрывая, как на исповеди.

— Вот я и спрашиваю — что мне писать? — опять спросила Маша. — Как назвать документ? Исповедь?

— Кх-х! — подавил смешок Паламарчук, что я счёл хорошим признаком. Возможно, у нас есть шанс.

— Считайте, что пишите объяснительную, — подсказал ей Крысин.

— На чьё имя? — продолжала допытываться Маша.

Коли сурово посмотрели на меня. А я-то чего?

— Маш, — решил я, всё же, чуток разрядить ситуацию, — напиши просто — я, такая-то, такая-то, настоящим сообщаю следующее. А сверху оставь место для «шапки».

— Так пойдёт же? — это уже вопрос к Паламарчуку.

— Угу, — кивнул он головой, — и ты тоже, Константин, пиши.

— А я уже, — сообщил я, — вот.

И достал из командирской сумки-планшета, положенной мне по статусу, несколько листов бумаги.

— Ага, — пробурчал Николай Николаевич и снова огладил свои усы, — уже, значит?

— Так точно, — чуть молодцевато ответил я.

— Ты, давай… это, Марию… Александровну проводи к себе, пусть она там пишет, в спокойной обстановке, а мы тут побеседуем с тобой. Ручка-бумага есть?

— Есть, — подтвердил я, — только карандаши.

— Карандаши? — задумался шеф. — Надо бы чернилами, но… ладно, пусть пишет так.

Он скривился, рассмотрев, что мой рапорт тоже карандашом написан. Конечно, это создавало некие проблемы в плане исправлений или приписок, но писать чернилами на такой бумаге было натуральной пыткой. Официальные документы, конечно, заполнялись только ими, и подписи ставили только чернилами, но большинство внутренних документов писали вот так, карандашиком.

После того, как я оставил Марию наедине с бумагой и воспоминаниями, Паламарчук приступил к экзекуции. Но, к моему удивлению, проходила она вяло, и все претензии сводились к тому, что я не известил руководство об инциденте. На что я, в общем-то, справедливо, возразил, что не считал инцидент столь значимым, что ради него гонять туда-сюда бронетехнику. Тем более, что мы со дня на день ожидали проверку. Ну а как, в самом деле, я должен был, по мнению боссов, поступить? Прыгать в «Скаут», забирать с собой большую часть отделения и пилить в Вышинский? Другой связи у нас нет, увы.

— Не посчитал он, — пробурчал Паламарчук, — а вот Мамед посчитал! Тут же помчался к Валиду с докладом, Заза аж сам на встречу с Ромодановским приехал!

Во как! Дерьмо уводило в вентилятор?

— И… что на этой встрече? — полюбопытствовал я.

— Что на встрече, что на встрече? — забухтел Николай Николаевич. — Нет, Костя, я не спорю, ты поступил как мужик! Я бы и сам из-за такой ба…э-э…женщины горло бы вырвал. Но надо же думать!

— А я и думал! — перешёл я в атаку. — Мне что, помощь ему нужно было предложить? Может, водой её облить, или обрезком шланга отхлестать?

— Ну, ты не передёргивай! — оборвал меня шеф. — шлангом! А нос ты ему нахрена сломал? Хотя…, — тут он сжал немалых размеров кулак, — я бы и сам вмазал. Ну а мотоцикл нахрена повредили?

— Так а что было делать, Николай Николаевич? Он встал поперёк дороги, девчонка синяя уже, этому уроду морду в кровь разбили, мы сами без верхней одежды остались. Твари вот-вот набегут, надо было когти рвать, тут уж извините. Он ствол достал — значит враг. И человека надо было спасать!

— Ствол достал? — насторожился Паламарчук. — Ты написал про это?

Он забегал глазами по моим каракулям, но, видимо, относился к тем людям, кто может или читать, или разговаривать, два дела одновременно для него уже слишком.