Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху - Калдор Мэри - Страница 17

Если Милошевич в совершенстве овладел техникой использования СМИ, то Туджман разрабатывал горизонтальную транснациональную форму организации масс. В отличие от Милошевича, у него было диссидентское прошлое: в начале 1970-х годов он провел какое-то время в тюрьме из-за своих националистических взглядов, хотя прежде был генералом ЮНА. У его партии (ХДС) было мало времени для подготовки к первым демократическим выборам, и она не контролировала СМИ. К тому времени, однако, Туджман уже мобилизовал поддержку среди хорватской диаспоры в Северной Америке. Он заявлял, что у ХДС были отделения в 35 крупных североамериканских городах, каждое с численностью от 50 до нескольких сотен членов, а некоторые — и до 2 тысяч членов. Коммунистические власти всегда относились к диаспоре с большим подозрением; считалось, что по большей части эмигранты — это бывшие уста-ши (хорватские фашисты военного времени). Тудж-ман потом признался, что его самым ответственным политическим решением было приглашение эмигрантов на конгресс ХДС в феврале 1990 года⁴⁹. Эта транснациональная форма организации была весьма существенным источником денежных фондов и предвыборных техник, а впоследствии оружия и наемников. Ею индуцировалась еще одна форма виртуальной реальности, возникающая из факта пространственно-временного дистанцированности членов партии из диаспоры, которые фактически навязывали современной ситуации образ Хорватии, относящийся к временам, когда они уехали из страны.

Процесс дезинтеграции и зарождения новой формы вирулентного национализма был наиболее полно выражен в Боснии и Герцеговине, которая всегда представляла собой смешанное общество. Дифференциация сообществ по религиозному признаку (православные, католики, мусульмане и иудеи) была институализирована еще во времена османского владычества посредством системы мил-летов, и этот, как его называет Ксавье Бугарель Д «институализированный коммунитаризм» в различных формах сохранялся на протяжении всего австро-венгерского правления (1878-1914 годы) и во времена Первой и Второй Югославий. Тем не менее в послевоенный период заключалось много смешанных браков, и логика коммунитаризма, преимущественно в крупных городах, была вытеснена новоевропейской светской культурой. Особенно силен югославизм был в Боснии и Герцеговине. Именно в этой республике «Ютел» было более всего популярным, и именно на этой республике остановил свой выбор Маркович, приступая к формированию своей реформаторской партии.

«Институализированный коммунитаризм» ^Бу-гарель отличает от политического и территориального национализма. Первый опирается на некий баланс между сообществами, который известен как комшилук (добрососедство) и которому угрожает политическая или военная мобилизация, что и происходило во время двух мировых войн. Повторное же возникновение политического национализма в конце 1980-х годов происходило, как и раньше, ввиду неких инструментальных причин. Согласно Бугарелю, это был отклик на общее недовольство на фоне неравномерного экономического развития и на углубление размежевания между экономической и научной элитой и отсталыми сельскими регионами. Это размежевание было особенно остро в Боснии и Герцеговине, и на протяжении 1980-х годов оно только усугубилось. Это был отклик также и на утрату правящей партией ее легитимности.

Проведенный в Боснии и Герцеговине за полгода до выборов 1990 года опрос показал, что 74% населения благосклонно относятся к запрету националистических партий. Однако же, когда выборы были проведены, 70% голосовавших поддержали эти партии. Данное расхождение можно объяснить, используя аргумент Бугареля. В основном люди страшились той угрозы комшилуку, олицетворением которой были националистические партии. Но как только началась политическая мобилизация, они посчитали необходимым сплотиться со своим сообществом. Впрочем, при этом нужно учитывать и другие факторы. С одной стороны, традиционно считалось, что Союз коммунистов в Боснии и Герцеговине придерживается жесткой линии и будет медленно приспосабливаться к той волне демократии, под действием которой находилась вся остальная Восточная Европа, — наиболее очевидную альтернативу коммунистам представляли националистические партии. Кроме того, Союз коммунистов был дискредитирован серией коррупционных скандалов в конце 1980-х годов. С другой стороны, скорость националистической мобилизации отчасти объясняется той ролью, которую играли Хорватия и Сербия. ХДС, националистическая партия хорватов, была, вообще-то говоря, ответвлением партии Туджмана, а СДП, националистическая партия сербов,— ответвлением Сербской националистической партии, основанной в Краине, той части Хорватии, где преобладали сербы. Помимо этого, активную роль в мобилизации националистических настроений (вместе с религиозными институтами) играли и «Матица хорватская», хорватский культурный центр в Загребе, и Сербская академия наук, ответственная за печально известный меморандум 1986 года, впервые излагающий сербскую националистическую программу.

На выборах победили националистические партии, сформировавшие некую неустойчивую коалицию, что неудивительно, учитывая конфликтующий характер их политических устремлений.

В частности, ПДД и ХДС неоднократно имели перевес голосов над СДП в Скупщине. Ненационалистические гражданские партии завоевали 28% голосов (в основном их поддерживали городские интеллектуалы и промышленные рабочие). Решение международного сообщества признать Словению и Хорватию — и любую другую бывшую югославскую республику при условии, что в ней будет проведен референдум и признаны права меньшинств (то, чем пренебрегли в хорватском и боснийском случаях), — приблизило войну. ПДД и ХДС предпочли самостоятельность, сербы же — нет.

Бугарель приходит к заключению, что противоречащие друг другу описания Боснии и Герцеговины то как страны толерантности и мирного сосуществования, то как земли страха и ненависти в действительности одинаково верны. Страх и ненависть не эндемичны для данной местности, однако в определенные периоды их мобилизуют в политических целях. Эта мобилизация «страха и ненависти» в конкретные периоды принимает особые формы и должна объясняться особыми причинами. Иными словами, новый национализм — это современный феномен, возникающий в недавней истории, черты которого сформированы нынешним контекстом. Более того, сам размах насилия может быть проинтерпретирован не в качестве следствия «страха и ненависти», но скорее как отражение трудности реконструирования «страха и ненависти». По выражению Живановича, либерала с независимыми взглядами, всю войну остававшегося в контролируемых сербами районах, «войне пришлось быть кровавой, ведь узы между нами были крепки»!⁸.

Иногда утверждают, что исламский национализм — это иной феномен, нежели сербский и хорватский национализм. Те, кто не разделяет господствующее представление об этой войне как о гражданской, зачастую полагают, что это была сербская и — в меньшей степени — хорватская агрессия. Без сомнения, агрессорами в этой войне были националисты из боснийских сербов, которым помогали и которых подталкивали сербские и югославские государственные власти, и именно они инициировали и наиболее систематично и масштабно проводили политику этнических чисток. Подобным же образом, хотя и в меньшем масштабе, их примеру следовали хорватские националисты, спонсируемые хорватскими государственными властями. При этом ПДД, исламская националистическая партия, всегда выступала за единую мультикультурную Боснию и Герцеговину. Впрочем, мультикультурализм для исламских националистов означал политическую организацию в духе коммунитаризма, отсюда попытки Изетбеговича организовать «приемлемые» этнические группировки, такие, например, как Сербский гражданский совет или Хорватская крестьянская партия. Кроме того, в ПДД проявлялись некоторые наклонности других националистических партий, такие как стремление ставить все институты под жесткий политический контроль или использовать СМИ для развязывания виртуальной войны против других сообществ: особенно назойливым в своих призывах к националистическому насилию был журнал ПДД «Дракон Боснии»⁵⁰. Комиссия экспертов ООН считает, что боснийские силы не принимали участия в этнических чистках, хотя и совершали военные преступления. Как бы то ни было, несомненно, что хорваты были изгнаны (либо сами решили уехать) из областей Центральной Боснии, захваченных боснийскими силами во время мусульмано-хорватского конфликта; то же происходило и с сербами в районах, захваченных в последние дни войны. Иными словами, это была сербская и хорватская агрессия, но в то же время и новая националистическая война.