Мент - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 71

• Предыдущая
• 71/107
• Следующая

Что слышали они в детстве? Сказки? Нет, они слышали мат, пьяные песни, лагерные воспоминания, стоны похмельные… С самых малых лет они уже знали, что все менты — козлы, суки, пидоры. Что все бабы — бляди, соски. Что работают лохи, а бьют не за то, что украл, бьют за то, что попался. С самых малых лет они знали участкового в лицо. И еще то, что участковый — гандон рваный. Знали, что пустую бутылку ноль-пять принимают за двенадцать копеек, а ноль-семь — за семнадцать. А молочную… впрочем, бутылок из-под молока в этих домах не бывало.

Конечно, эти пацаны ни в чем не виноваты. Но отвечать за подлость своих родителей будут именно они.

На Зверева смотрели шестнадцать пар глаз. Сашка знал, что все они обречены провести жизнь в тюрьмах и зонах. Если хотя бы один сумеет вырваться из этого круга — уже удача! Но рассчитывать на это не стоит, жизненный путь этих пацанов предопределен. Собственно, они по нему уже идут. А Звереву виден конец этого пути. Скорее всего, это будет колышек с номером на лагерном погосте. А может быть, и этого не будет… сожгут в крематории очередного безродного, помершего в подвале от водки, голода, туберкулеза. Или убитого в пьяной драке. Или замерзшего на улице опять же по пьянке. Или от передозировки наркотиков. Или… да все равно.

Или не все равно?

Если тебе, читатель, не все равно и ты хочешь спросить: А что делать? Как им помочь?… — мы ответим: НЕ ЗНАЕМ. Но, кажется, помочь им уже нельзя. Этого не смогло сделать даже относительно благополучное социалистическое государство. А кому же они нужны в обществе Победившей Демократии?

— Здравствуйте, детки, — сказал Зверев после паузы. Ответом ему было молчание. Шестнадцать пар глаз внимательно рассматривали чужого. В этом мире для них все были чужими.

— Здравствуйте, детки. Меня зовут Александр Андреевич. Я теперь для вас самый главный. Все, что я говорю, выполняется быстро и точно. Вопросы есть? Вот и хорошо.

После этого Зверев аккуратно застелил себе койку, поставил рядом сумку с вещами и отправился проведать Лысого. Детки остались под замком. Когда спустя сорок минут он вернулся обратно, его скомканная постель валялась на полу. На Зверева смотрели шестнадцать пар глаз. Ничего детского в них не было.

…Итак, постель валялась на полу, а на Сашку смотрели шестнадцать несовершеннолетних убийц.

— Кто, деточки, это сделал? — ласково спросил Зверев.

Ответом было молчание.

— Понятно… Ну а старший кто? Снова молчание. Агрессивно-злорадное, злое, наглое… со скрытым вызовом.

— Так кто же, деточки, старший?

— Ну… я, — сказал худой, жилистый пацан наколками. На вид ему было лет семнадцать. Темные глаза смотрели с ленцой. Зверев знал, что это напускное. Старший камеры сейчас напряжен и ожидает, что же предпримет Сашка.

— Подойди, — негромко приказал Зверев. Пауза… секунда… другая… третья. Затем старший не торопясь подошел. Зверев сильно ударил его кулаком в живот. Пацан охнул, схватился за живот руками и сел на пол.

— Сейчас, — сказал Сашка, — я схожу покурить. Ровно через пять минут вернусь. Все ясно?

Не дожидаясь ответа, он повернулся и пошел к двери с распахнутой кормушкой. Спиной ощущал ненавидящий взгляд. В коридоре он выкурил сигарету, перекинулся несколькими незначительными фразами с контролером, угостил его сигаретой. Одинаковые двери камер уходили в глубь коридора. За каждой дверью сидели малолетние воры, грабители, насильники и убийцы. Психопаты, токсикоманы, алкоголики. За каждой сидели обреченные на короткую скотскую жизнь мальчишки.

Ровно через пять минут Зверев вернулся в камеру. Его шконка была аккуратно застелена. На тумбочке дымилась кружка горячего чаю и… лежала конфета. Сашка сел на шконку, взял в руки кружку.

— За чай — спасибо, — сказал он.

Так состоялся переезд в детскую тюрьму. Само по себе это было, бесспорно, положительным моментом. Значительно лучше было питание. Расстегаев с пампушками, конечно, не давали, но в целом рацион малолеток отличался в лучшую сторону. Взрослые кураторы пользовались относительной свободой передвижения… о, это очень много значит в тюрьме. Это значит, что свой круг общения ты формируешь сам, ты можешь поиграть в настольный теннис, сходить в баню вне расписания… Поверьте, это очень много! То, что на воле представляется человеку естественным и незначительным, в тюрьме зачастую оказывается роскошью, привилегией, праздником.

На второй день пребывания в новой тюрьме Зверева ждала весьма приятная неожиданность. Вызвали Сашку в оперчасть. А в оперчасти его встретил Володя Петренко, опер, с которым Зверев был хорошо знаком. Работали когда-то вместе. Потом Володю перевели в Выборгский район. О том, что вроде бы позже он перешел в тюрьму, Зверев слышал, но забыл. Не виделись они года два. Вот как встретились.

Встретились — обнялись.

— Ну, Саша, не могу сказать, что рад тебя видеть в нашей епархии, но…

— А я тебя очень рад видеть. Даже в вашей епархии.

— Дурных вопросов не задаю… А если у тебя есть — спрашивай.

Зверев посмотрел на два телефона, стоящих слева от него. Петренко все понял.

— Вот этот — городской, — сказал он. — Набирай через девятку. А я, извини, в сортир сбегаю. На пять минут тебя покину.

Он собрал бумаги со стола, запер их в сейф, улыбнулся и вышел.

Желтоватый, под слоновую кость, телефон выжидающе смотрел на Зверева круглым глазом наборного диска… Набирай через девятку — Сашка протянул руку. За окном кабинета висело хмурое декабрьское небо, на подоконнике стояли вылепленные из жеваного хлеба фигурки… через девятку. Зверев выдохнул, как перед прыжком в прорубь, и взял трубку. Гудок… девятка… гудок. Две фигурки на общей подставке изображали бой гладиаторов. Бугрились тщательно вылепленные, покрашенные самодельным разноцветным лаком мускулы бойцов… Гладиатор Зверев быстро набрал номер. Гудок… еще гудок… еще. И Настин голос: алло… алло, говорите, я слушаю.

— Настя, — сказал он, и в трубке стало тихо. Клинок меча из хлебного мякиша рассек воздух. Орали трибуны… пот заливал глаза.

— Настя, здравствуй… это я…

— Ты? Откуда ты звонишь? — спросил Настин голос растерянно.

• Предыдущая
• 71/107
• Следующая