Мент - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/107
• Следующая

Восемь человек сидели на корточках неподвижно, сцепив руки на затылках, перед каждым на снегу лежали сумки или котомки — весь нехитрый скарб заключенных, который они могли взять с собой в зону. Ветер хлестал колючим снегом по покрасневшим лицам зэков, но никто не роптал и не шевелился — за разговоры и движения можно было запросто получить прикладом по хребту от конвоиров — они переминались с ноги на ногу совсем рядом, взяв в кольцо каре из восьми этапников.

Конвой, кстати говоря, почти никогда не бьет зэка в лицо — зачем следы оставлять, если можно садануть сапогом под ребра или прикладом в брюхо?

Притом, надо добавить, что конвоиры если и бьют этапников, то не от злобы и не для развлечения, а, скорее, по служебной необходимости. Прием и размещение зэков в «Столыпине» — процедура нервная, и, как правило, осложнена жестким лимитом времени — ведь если «Столыпин» уже прицеплен к поезду (обычному пассажирскому составу), и на какой-нибудь станции нужно принять новеньких, то уложиться нужно в те считанные минуты, пока поезд стоит на станции. Ради зэков нарушать расписание никто не будет, а потому малейший сбой может обернуться проблемой. Чтобы сбоев не возникало, необходима выверенная четкость и слаженность действий при строжайшей дисциплине. Упаси Бог кому-нибудь из зэков в этот момент замешкаться, шагнуть в сторону или попросить о чем-нибудь вертухая, удар прикладом — самый действенный и быстрый метод объяснения заключенному его неправоты… Вот когда всех разместят, когда состав тронется, когда страсти утихнут под успокаивающий перестук колес — тогда конвоиры сами могут спросить у зэков — не надо ли чего, чтоб дорогу скоротать… Но это все будет только после того, как поезд тронется.

«Столыпин», стоявший на запасных путях у Финляндского вокзала, никуда не опаздывал — до отправки состава на Волш оставалось еще несколько часов. В принципе, вагон стоял так, что автозак вполне мог подъехать вплотную к дверям «Столыпина» — так, чтобы зэкам даже не надо было бы и на землю спрыгивать, но… Начальник конвоя, симпатичный, подтянутый прапорщик внутренних войск, решил, что имеющийся запас времени можно использовать для тренировки личного состава — мало ли какая обстановка потом сложится — конечно, принять этапников дверь в дверь — и проще, и быстрее, но ведь не на всякой же станции автозак к «Столыпину» может вплотную подъехать. Да и зэкам полезно проветриться перед долгим путешествием — в «Столыпине» они еще не раз помечтают о глотке свежего воздуха, особенно первоходы, которых на общий режим отправляют — те, как обычно, будут преть в своих клетушках, как сельди в банках…

Дело в том, что на этапе положено строго соблюдать принцип раздельного содержания разных категорий осужденных — особистов[1] нельзя сажать вместе с первоходами, приговоренными к общему режиму; отдельные клетушки предоставляются также женщинам, малолеткам и так называемым бээсникам — то есть, бывшим сотрудникам правоприменительной системы. Вот и получается часто, что в «Столыпине» едет, как барин, в отдельном купе один мент, рядом — парочка особистов, затем трое малолеток, далее — две женщины, ну а потом уже — общий режим — этих, бывает, по восемь-девять человек в одну клетушку запихивают…

Начальник конвоя «Столыпина» принял запечатанные в серые казенные конверты личные дела восьми зэков, быстро просмотрел их. Все конверты были одинаковыми, и лишь на одном стояла карандашная пометка б/с. Прапорщик хмыкнул, окинул взглядом каре осужденных и прикинул, кто бы из них мог быть бывшим сотрудником. Скорее всего — во-он тот, здоровый, крайний слева в первом ряду. Он и одет добротно, и два баула перед ним на снегу стоят — вполне внушительного вида…

Этапник, на которого смотрел начальник конвоя, поднял голову — во взгляде осужденного не было затравленности, тоска — да, была, а страха и забитости — не было… Проверяя свою догадку, прапорщик громко скомандовал:

— Осужденный Зверев! Ко мне, с вещами! Когда здоровенный зэк, перед которым на снегу стояли два баула, выпрямился, начальник конвоя удовлетворенно усмехнулся — вот что значит опыт, вычислил-таки бээсника влет, проинтуичил безошибочно.

Между тем осужденный ловко подхватил свои сумки и быстро, но без суеты, преодолел короткую дистанцию до «Столыпина». Остановившись перед прапорщиком, зэк отрапортовал глухо:

— Осужденный Зверев Александр Андреевич, статья сто сорок восьмая, часть третья…

Начальник конвоя посмотрел на Зверева с интересом — статья сто сорок восемь (да еще часть третья) — это ведь самая что ни на есть боевая бандитская статья — вымогательство в составе организованной группы. Что ж ты, хлопец, наколбасил такого, что тебе шестерку влепили, — с интересом подумал прапорщик, а вслух спросил негромко и с едва заметными нотками сочувствия в голосе:

— Ты кем был-то, ментом или зеленым? А? Или прокурорским? А может, комитетчиком?

В вопросе прозвучала извечная ревность внутренних войск ко всем остальным составляющим правоприменительской системы — офицеры и прапорщики внутренних войск хоть и относились к МВД, но носили обычную общеармейскую форму, за что их и называли зелеными сотрудники милиции, придумавшие даже шутливую присказку мент зеленому не кент. Впрочем, именно милиция была все-таки наиболее близкой родственницей внутренним войскам. Комитетчиков, сотрудников прокуратуры и судей вэвэшники вообще не переваривали…

Зверев глянул на прапорщика исподлобья. В его серых прищуренных глазах мелькнул какой-то странный огонек:

— Уголовный розыск, капитан.

— О-о, — протянул начальник конвоя и неожиданно улыбнулся. — Сыскарь, значит? А как влетел-то?

Зверев невесело усмехнулся, искорки в его глазах погасли:

— Да… Долго рассказывать… В деле все написано…

— Понятно, — кивнул прапорщик и добавил почти по-свойски. — Ладно, давай, загружайся… Если чего нужно будет — вызовешь меня через бойца, когда тронемся…

— Спасибо… — тихо ответил бывший капитан и полез по лесенке в вагон.

«Столыпин» был еще пуст. Солдат-конвойщик открыл Звереву дверь в его купе. Осужденный шагнул в темную клетушку и огляделся. Там, где в настоящих купе предусмотрено окно — была глухая стенка. Дверь клетушки представляла собой металлическую раму, затянутую сеткой Рабица — с обязательной кормушкой посередине. Вагонная камера сияла чистотой, если слово сияла вообще можно было применить в данном конкретном случае — как ни крути, а выделенное бээснику помещение навевало мысли довольно угрюмые… Четыре жесткие полки не радовали излишествами — ни одеял, ни матрасов, ни подушек, ни, тем более, постельного белья этапнику не полагалось.

• Предыдущая
• 3/107
• Следующая