Девушка из Англии - Уэбб Кэтрин - Страница 7

Джоан кивнула, и он обнял ее, прижав щекой к влажным волосам на груди, погрузив в облако своего чудесного запаха. В такой физической близости, пока еще непривычной, даже запретной, удивительно сочетались успокоение и опасность.

– Я все исправлю, – сказала она приглушенным голосом.

– Конечно. – Он приподнял ее подбородок и слегка поцеловал. Скромное, но ласковое прикосновение нераскрытых губ. – У тебя всегда все получается.

– Тебе нужно одеться до коктейля, Рори.

Джоан отвернулась, пока он вытирался, и принялась крутить на пальце обручальное кольцо. Оно принадлежало бабушке Рори – квадратный топаз и два крошечных бриллианта на потертом золотом ободке – и подходило ей идеально, как будто было сделано на заказ.

Пост министра иностранных дел на протяжении многих поколений занимал британец – с тех самых пор, как на рубеже XIX–XX веков были подписаны первые договоры между Англией и султанатом. Задачей этого чиновника, известного как вазир, было направлять султана во всех вопросах внешних связей и торговли, консультировать и советовать, но не распоряжаться. И конечно, от него требовалось держать британское правительство в курсе всего происходящего. Обед подавался в представительстве ровно в восемь, но они собрались в четверть восьмого на галерее второго этажа, где вазир Роберт Гибсон налил им щедрые порции джина с тоником. Галерея представляла собой огромное пространство, где в горшках росли шестифутовые олеандры, утопающие в розовых цветах, и фиолетовые бугенвиллеи ниспадали застывшими потоками с покатой крыши. Отсюда открывался вид на запретную территорию, границу которой никто из них не мог пересечь без особого султанского разрешения: на востоке, за городом, за мысом Рас-аль-Хадд[24], берег поворачивал на юг и тянулся на сотни миль, до самого Адена[25] вблизи пролива Баб-эль-Мандеб[26], ведущего в Красное море. Горы и пустыня, сухая пыль. Просоленная морскими ветрами прибрежная равнина, куда каждый год ненадолго приходят муссоны[27] и где тогда расцветают цветы и растет трава. Земля с древней душой, такой чужой и странной, что Джоан чувствовала, как алчет ее, глядя на страну, простирающуюся за парапетом галереи. Алчет познать ее и не готова смириться с мыслью, что, возможно, этого никогда не случится. Она взглянула на Рори, который болтал с хозяевами. На нем был летний костюм, волосы зачесаны назад и уложены. Она улыбнулась. Он удивил ее, когда так легко согласился поехать с ней в Аравию. «Аравия? Звучит потрясающе». Он знал, как долго она грезила о том, чтобы совершить подобное путешествие, и какой несбыточной казалась ее мечта до самого последнего момента. Потом они шутили, что медовый месяц обычно бывает после свадьбы, но у них все выйдет по-другому. Рори работал на своего отца. Его семья владела в течение нескольких поколений скромными аукционными залами. Они продавали немодную мебель и неуклюжие серебряные изделия, перекочевавшие к ним из гостиных умерших родственников их клиентов, поэтому молодому человеку было несложно получить отпуск. А Джоан не работала вообще. Ее уволили с должности секретаря в типографии за месяц до поездки за то, что ее неоднократно ловили за чтением книг, когда ей полагалось печатать счета-фактуры. После увольнения они с матерью жили на скудную вдовью пенсию, и одним из возражений Олив против того, чтобы потратить наследство на дальнее путешествие, была дороговизна этой затеи. «Выбросить на какую-то глупость деньги, которых на полгода хватило бы нам двоим и на еду, и на отопление!» Всякий раз вспоминая, как пугали ее мать пришедшие по почте счета, на которых зловещими красными буквами было написано «срочно оплатить», Джоан чувствовала себя виноватой. Прежде всеми семейными финансами заведовал отец. Олив сосредоточенно изучала цифры, словно боясь в чем-нибудь ошибиться, и ее пишущее перо с трепетом парило над чековой книжкой. Но какой бы неблагоразумной ни казалась ее поездка, Джоан знала, что она необходима. Рори как-то раз спросил, чем ее привлекает Аравия. Почему из всех мест в мире, где она не была, ей так хочется побывать именно там. Это было шесть лет назад, еще до того, как у них начался роман. Рори заглянул в их тесную гостиную, чтобы посидеть с Джоан, пока Даниэль переодевался перед вечеринкой. Она читала «Южные ворота Аравии» Фреи Старк[28], в то время как злобные порывы ветра бросали в окно капли британского дождя, а в воздухе витали ароматы уксуса и горчицы. На кухне, где мама укупоривала в бутылки чатни[29], который они вместе с ней готовили все утро, запах стоял такой резкий, что было трудно дышать. Когда Джоан не работала в школе верховой езды, где помогала ухаживать за лошадьми ради выпадавших иногда на ее долю бесплатных уроков, она все время читала об Аравии. В ее комнате висели портрет Т. Э. Лоуренса[30] и портреты живущих в пустыне шейхов, найденные в старых книгах, вместо вырезок из журналов с фотографиями Джонни Рэя[31], которыми были увешаны стены спален у обыкновенных девушек. Но когда Рори спросил ее, почему она так хочет в Аравию, ей пришлось подумать, прежде чем ответить. Все началось, конечно, с отца, который читал ей сказки из «Тысячи и одной ночи», но в этот дождливый день, казалось, ей было легче рассказать Рори об Аладдине. Это был конь, подобного которому Джоан никогда не видела. Она и другие чумазые девчонки, работавшие в конюшне, стояли, разинув рот в благоговейном восторге, когда он с цоканьем вышел из трейлера на двор. Ах, как дрожала от напряжения каждая его мышца и как высоко он взмахивал хвостом, осматриваясь вокруг! Маленькие копытца, казалось, приплясывали на бетонной дорожке. Хозяйка, надменная девушка по имени Аннабель, с самого начала дала понять, что конюшни Бродбрук годятся только на время, пока она не найдет для своей лошади более подходящее место, где меньше колючей проволоки и не валяется шпагат от рулонов с сеном. И где будет не так много луж и малорослых, но кусачих пони.

Аладдин был огненно-гнедой масти. У него были длинная грива и белая полоса на морде, словно высеченной резцом скульптора, а также изогнутые полумесяцем уши, которые почти соприкасались кончиками, когда он их поднимал. Он был, безусловно, самым великолепным созданием, которое Джоан доводилось видеть, и когда Аннабель сказала, что он чистокровный арабский скакун, девушка поняла, что Аравия не должна обмануть ее ожиданий. Она представлялась местом, где можно скакать прямо на мерцающий вдали горизонт, а не плестись рысью кругами по мокрому двору, видя перед собой круп передней лошади. Местом, где кожи касается шелк, а не влажный колючий джемпер. Где нет ни грязи, ни дождя, ни давящего серого неба и сонных предместий. Местом чистым, теплым, красивым, полностью и всецело иным, не таким, как жизнь, которую она вела до сих пор. И только тут Джоан ясно поняла, как сильно ей хочется, чтобы ее жизнь изменилась.

Громкий смех Роберта Гибсона оторвал ее от мыслей о прошлом. По его просьбе Джоан в этот вечер сняла слаксы, которые предпочитала носить, и переоделась в простое льняное платье с зеленым пластиковым поясом. Ее кожаные сандалии с толстым ремешком и пряжкой напоминали ей о школьных годах. Их никак нельзя было назвать элегантными, но мать выбрала их для нее в качестве подарка в дорогу, и она не решилась протестовать. Здесь, в Омане, они, однако, пришлись к месту и выглядели не такими неказистыми. А кроме того, она всегда чувствовала себя школьницей рядом с человеком, которого привыкла называть «дядя Бобби». Роберт Гибсон был крупный мужчина и всегда выглядел безупречно. В его внешности проскальзывало что-то львиное. У него были светло-зеленые глаза и экстравагантные светлые усы, загибающиеся к самым ноздрям широкого носа, который почти не сужался к переносице. Поредевшие и поседевшие волосы он гладко зачесывал назад. Единственная причина, по которой он не стал ее крестным отцом, состояла в том, что Дэвид Сибрук был ярый атеист и вообще не захотел, чтобы Джоан и Даниэля крестили. Роберт имел привычку встать рядом с Джоан, положить огромную ручищу ей на плечи и сжимать их, пока та не чувствовала, что ее суставы вот-вот заскрипят в знак протеста. Он проделал это в тот же вечер, когда они встретились вновь. Самое раннее воспоминание Джоан о нем было связано как раз с такими объятиями и с тем, как она тогда испугалась. Ей исполнилось всего пять лет, а отец только посмеялся над возмущенным выражением ее лица. Если Роберт выпивал до этого три рюмки или больше, он, стиснув ей плечи, выпрямлялся в полный рост, и тогда ноги Джоан отрывались от пола. Такое обращение больше подходило ребенку, чем взрослой девушке, но ей оно все равно нравилось. Ей нравилось думать, что после смерти отца в мире все же сохранилась его частичка. Возможно, что-то осталось в прахе, который мать держала на каминной полке у себя дома, в сентиментальной эбонитовой урне со свечами по обеим сторонам, но там не было его сущности, его души. И потому ей казалось, будто душа эта продолжает жить в его старом друге Роберте и в его грубых объятиях.