Герои и злодеи (СИ) - "Schneewolf" - Страница 45

— Я не ублюдок, не дурачок, и не уродец! Меня зовут Рамси, если ты вдруг забыл! Ты меня забрал, только, чтобы поиздеваться! — Рамси уже вконец осточертели все нелестные эпитеты, которыми его постоянно награждал отец, и с каждым словом он повышал голос. Последние слова болезненным эхом отозвались в голове, так, что он задержал дыхание, пережидая приступ боли и зажмурился.

— Я же говорю — идиот. Что ты разорался, если у тебя, итак, башка разбита? Будешь психовать, только хуже станет. Так, что успокойся и не выдумывай глупостей, — посоветовал отец и склонился над ним. — Медсестру будем звать? — решил проявить заботу он.

— Не надо, я ничего не выдумывал, не выдумывал! Это все, правда! — Рамси был не в силах держать эмоции под контролем.

Отец тяжело вздохнул, словно его на это вынуждают, и залепил ему пару таких звучных пощёчин, что у Рамси моментально занемела челюсть и он сразу же замолк.

— Успокоился, или ещё добавить? — поинтересовался Русе, и слегка встряхнул его за плечи.

— Не надо больше. Уходи, пожалуйста, — тихо пробормотал Рамси.

— Значит, мы с тобой договорились и ты будешь молчать? — на всякий случай хотел удостовериться Болтон-старший.

— Да, — разве у него хоть когда-то был выбор. А теперь, когда отец его чуть не угробил, так и вовсе стоит молчать.

— Столько проблем с тобой, уму непостижимо! — покачал головой Русе. — Лучше бы охотничью собаку завёл, а не ребёнка, хоть какая-то была бы польза, — произнёс он у дверей, и наконец-таки оставил сына одного.

Всё оставшееся лето Рамси провёл в больнице с тоской глядя в окно. Первое время нельзя было ни читать, ни смотреть телевизор, поэтому он развлекался, как мог. Отец навестил его ещё один раз, неделю спустя, видимо затем, чтобы убедиться, что он ещё не двинул кони. Принёс ему вещи и больше не появлялся, лишь звонил раза два за всё лето. Наверное, им обоюдно было противно общество друг друга.

Так, как Рамси немного придя в себя, уже начал сходить с ума от безделья, ему пришлось обратиться за помощью к одной из медсестёр. На его взгляд наименее зловредной из всех. По крайней мере, она с меньшим остервенением втыкала в человеческое тело иголки, и даже капельницу умела ставить так, чтобы кровь ни хлестала во все стороны. Не в её смену у него все руки были в синяках, и он долгое время думал, что так и должно быть. В общем, он попросил эту наиболее гуманную медсестру принести ему раскраски и пазлы, чтобы хотя бы чем-то себя занять. Он сказал, что отец в командировках постоянно, а больше ему попросить некого, и конечно, пообещал отдать ей деньги. Медсестра действительно оказалась сердобольной, и не отмахнулась от его просьбы и принесла всё, что нужно. На какой-то момент он ощутил, будто ему снова восемь лет. Именно в промежутке между восемью и десятью годами он увлекался раскрасками и пазлами. Жаль, конечно, что он совсем не умел рисовать, поэтому приходилось довольствоваться разукрашиванием готовых шаблонов. Когда его перевели в общую палату, то с такими же неудачниками, как и он, которых угораздило посреди лета угодить в больницу, они постоянно шпарили в карты. А играть он умел прекрасно с пяти лет.

На второй месяц ему разрешили и книжки читать, и выходить в больничный двор. И это всё же разнообразило скудный досуг. А иначе у него создавалось ощущение, словно он срок в тюрьме отбывал. Больницы и врачей он ненавидел всей душой. Эти места страданий и уныния, словно специально созданы для того, чтобы мучить и истязать людей. Наконец, его срок пребывания в этом «чудном» заведении подошел к концу, и отец приехал, чтобы забрать его домой. Рамси на прощание, отдал деньги своей спасительнице от скуки и одарил коробкой хороших конфет — она всё-таки неплохо к нему относилась.

Конец августа пролетел очень быстро. Рамси несколько раз ездил к приятелям-неформалам, но домой возвращался стабильно к девяти вечера. Со своего убойного тура он ни разу не пил, так, как боялся, что отец об этом узнает. Ему хотелось съездить к Бродяге вместе со всеми, но на ночь его никто бы не отпустил, и он даже не смел заикнуться об этом. Правда, в тусовке он снова начал курить, но хотя и опасался спалиться перед отцом — бросить всё равно не мог. Это помогало хоть как-то успокоить расшатаные нервы. Дома-то, конечно, он не курил и сигареты прятал наверх платяного шкафа в своей комнате. В общем, ничего не изменилось, словно он никуда и не ездил и не было никаких приключений.

На последней неделе каникул отец вечером пригласил его в свой кабинет. Рамси уныло поплёлся следом, припоминая, что плохого он мог натворить. Вряд ли отец его позвал затем, чтобы хвалить.

Болтон-старший расположился в своём удобном кресле за письменным столом. Барабаня пальцами по столу, он изучающим взглядом окинул сына.

Рамси плюхнулся на стул, и, съехав вниз по спинке, вытянул ноги, а руки сложил в замок на животе, и мило улыбнулся.

— Сядь нормально, ты, что в цирке? — возмутился Русе.

— Не знаю, а что я снова сделал не так? Меня что-то после больницы память подводит, — Рамси сел на стуле как полагается и состроил жалобную гримасу. «Играть в Светофора, так весело», — где-то на заднем плане белый медведь в военно-морской форме бил в барабан, и Рамси на пару секунд представив это, не мог больше сохранять несчастное выражения лица, и расплылся в широкой улыбке, уставившись в пустоту.

Русе вздёрнул брови и опустил уголки губ вниз, наблюдая за его гримасами. Подумал, что стоит всё-таки показать сына психиатру.

— Что с тобой такое? Прекрати паясничать! — потребовал он.

— А … не знаю, меня что-то память подводит после больницы, — вновь повторил Рамси, старательно делая вид, что только что очнулся.

— Ясно, ну если у тебя ещё будут проблемы с памятью, или опять мне будешь комедию ломать при посторонних, то мы с тобой поедем к доктору, он тебе такие лекарства пропишет, что быстро станешь молчаливым и послушным. Помнишь, дурачок, я обещал тебе это, когда ты мопед взорвал, за который, мне, к слову сказать, пришлось платить. Тихо, мирно, и никто ни о чём не узнает, — пообещал отец. — Понял меня?

— Не понял, — медленно протянул Рамси. — Меня что-то после больницы память подводит, — он понимал, что уже перешёл границу дозволенного, но просто не мог остановиться, а белый медведь продолжал неистово лупить в барабан. Рамси даже покивал, наслаждаясь ритмом, словно он на рок-концерте.

Русе поднялся со своего кресла и подошёл к нему. Рамси зажмурился, думая, что он опять ему влепит затрещину. Но отец взял его за руку и сказал спокойным, сочувствующим тоном:

— Вставай, сынок, обувайся, поедем в больницу.

— Нет, я не хочу, в какую ещё больницу? Я здоров, — Рамси замотал головой и выдернул руку.

— В психушку поедем, раз у тебя с головой проблемы, — пояснил отец.

— Не надо, со мной всё нормально, я просто пошутил, — признался Рамси и опустил глаза.

— Хорошо, раз всё нормально, тогда прекрати строить из себя клоуна и послушай меня. Ты меня так одолел своими выходками, что поедешь в интернат. Хотел в детдом — пожалуйста, скатертью дорога. Документы я отослал, а завтра поедем с тобой знакомиться с директором. И оденься по-человечески, а не как бродяга. Люди ещё подумают, что я ребёнку не могу нормальную одежду купить. Всё, можешь быть свободен, — отец выдал нужную информацию и вернулся к своему рабочему столу, намереваясь ещё поработать с бумагами.

— Да, отлично, папа! Тебя больше всего волнует, что о тебе люди скажут, — пробурчал Рамси у дверей.

— Что ты там сказал? — Русе уже погрузился в свои бумаги, и не расслышал монолог сына.

И тут Рамси, словно бес за язык дёрнул.

— Меня, что-то память после больницы подводит, — в четвертый раз повторил он, и мило улыбнулся, склонив голову набок.

— Да ты издеваешься сегодня надо мной? — изумился Болтон-старший.

А Рамси смеялся и бился лбом о дубовые двери отцовского кабинета, и никак не мог прогнать из головы марширующего белого медведя.

— Ну, что же сам напросился, — развёл руками отец и, отодвинув его с дороги, вышел прочь из кабинета. А вернулся с ремнём в руках. Рамси к тому моменту уже сидел на полу, он не думал, что можно и реветь и ржать одновременно, но у него это как-то получалось.