Гнев Земли (СИ) - Шалагин Роман - Страница 10

– Согласен, - сказал Виктор, - Собаку возьмем?

– Почему бы и нет?! Хоть одно животное будет в здешних местах.

Часовский грустно усмехнулся:

– Да, дичи тут и зверья почти полвека нет, так местные говорят.

Когда «Тойота», развернувшись, поехала в обратную сторону, за ней сквозь мрачные сосновые дебри последовали три пары желтых огней.

Ворошиловка, 12:50.

Сожительницу Генки приводили в чувство минут двадцать, прежде чем та смогла произнести хоть слово. Райка была не из пугливых, еще в детстве на спор ночь на кладбище провела, теперь же без смущения и, не морщась, рубила головы петухам, резала свиней и овец. Но то, что она увидела в полдень на опушке леса, повергло ее в панический ужас.

От пастуха, по её словам, осталась лишь верхняя половина туловища с левой рукой, правая была отброшена на метров десять вперед от места гибели. Еще метров за семь из земли торчала голень с ботинком.

Вторая смерть, да еще такая изощренная, для деревушки в полсотни дворов – явление экстраординарное. Усилия по вызову участкового разом удесятерились. Путов еще не явился, да на него особенно никто и не надеялся. После россказней о стаде бегущих кошек и собак, что привиделось ему ночью, а так же выпитого стакана самогонки стало ясно – бульдозерист после вчерашней «белой горячки» отсыпается где-нибудь.

Директор карьера к тому моменту так мощно опохмелился, что вновь впал в алкогольное забытье. На счастье жена его в гневе начала лупить по лицу супруга, пребывающего в пьяной отключке, и заветная связка ключей выпала из заднего кармана брюк. Удивительно, но линия связи с райцентром оказалась не занятой, еще более невероятным оказалось то обстоятельство, что до полиции дозвонились с перовой попытки.

Закрытая территория НИИ атомной промышленности, 14:39.

Джип остановился у самой таблички: «Стой! Запретная зона. Государственный заповедник. Охота, сбор ягод и грибов строго запрещены». От столба в обе стороны тянулась колючая проволока, но не ржавая и ободранная, как это бывает на всех прочих секретных и особо охраняемых объектах, это была новейшая «егоза»[2].

– Они бы еще часовых выставили, - сказал Кирилл, кивая на вывеску.

– И поставили бы, не сомневайтесь, - заверил Часовский, внимательно разглядывая огромные листы подорожника, размером с гигантский лопух, - Но за неделю угробили бы тут целую роту.

Кирилл перевел удивленный взгляд с сосны, которая была закручена неведомой силой в спираль, на собеседника. Тот охотно пояснил:

– Здесь радиация превышает ПДК[3] в девять целых и шесть десятых раза. Пять – шесть часов непрерывного пребывания и лучевая болезнь обеспечена в той или иной степени. Если не верите, проверьте показания дозиметра.

– Я знаю, - тихо подтвердил Кирилл, трогая извитой ствол березы, обвившей одну из сосен.

– Откуда? – удивился Часовский, - Вы же никогда тут не были, кроме меня и военных, замеры никто не делает, я о них никому не сообщал, а военные чины тем более.

Кирилл грустно поглядел на тревожно принюхивающегося Цезаря:

– Мой отец бывал в эти местах четверть века назад. Он служил офицером в химвойсках…

– Теперь в отставке? – поинтересовался Часовский, оторвав плод шиповника, походивший более на гигантское уродливое яблоко.

– Нет, он умер, мне тогда едва шесть лет исполнилось… Лимфосаркома со множественными метастазами. Он и его подразделение замуровывали в могильники отходы ядерные, химические, производственные – всю гадость, что имелась в стране.

Часовский печально вздохнул:

– Значит, слухи о могильнике военных отходов имеют под собой основания.

– Да, это – правда, - подтвердил Кирилл, - Из офицеров и прапорщиков, что служили с моим отцом, уже не осталось никого в живых. Теперь все можно говорить и показывать. В последние годы близкий друг папы, смертельно больной, рассказал мне, чем они занимались тут в течение пяти лет…

– Чудные наверно места были когда-то, - с сожалением произнес Виктор, - А теперь просто радиоактивная свалка. Ты вернулся сюда из-за своего отца?

Кирилл ответил не сразу:

– Когда отца не стало, я решил стать военным, с седьмого класса готовился в Тамбовское училище РХБЗ. Мама все же отговорила меня от карьеры военного, плакала, боялась, что повторю судьбу отца. Я поддался уговорам и сходу поступил в медицинский, захотел выучиться на врача, чтобы бороться с неизлечимыми заболеваниями. Закончил институт с отличием, остался аспирантом в отделении гематологии[4]. Почти десять лет работы и работал и в отделении, и лаборатории, защитил кандидатскую, писал докторскую, хватался за теории, гипотезы, выдвигал свои… Никакой личной жизни, друзей, развлечений, бытовая неустроенность – только работа. Я без преувеличения могу сказать, что трудился как одержимый каторжник, ища панацею от онкологических заболеваний.

Я проиграл эту битву. Мне удалось в общем итоге спасти или продлить жизнь двум-трем процентам от общего числа больных лейкозами и лимфосаркомой, но остальные девяносто восемь умерли. Это были люди всех профессий и возрастов, в последнее время все чаще заболевают дети. Я бессилен что-либо изменить… Теперь я начал новую битву: ушел из медицины, решив, что если не могу одолеть саму болезнь, то буду пытаться устранять причины ее возникновения.

Часовский мягко покачал головой:

– Цель благородная, но…

– Неосуществимая? – вставил Кирилл, - Ты это хотел сказать?

Виктор тщательно раздавил жирного лесного клопа, твердого, будто из стали:

– Если взять конкретный район то, отбросив наследственность, вредные привычки, естественные факторы окружающей среды, единственной причиной высокой смертоносности и роста онкологических заболеваний, а также врожденных патологий и аномалий, будет крайне неблагоприятная экологическая обстановка. У нас нет полномочий на закрытие карьера, дезактивация и консервация могильника никому не нужна, как и очистка Мертвого озера, куда также сливали и сбрасывали отходы.

На отселение людей из этой зоны нет средств, да и куда отселять? Ведь до сих пор живут тысячи человек в Чернобыльской зоне, в местах, где прошло облако радиации после взрыва на «Маяке»[5]. Весь Урал – сплошная свалка отходов грязных производств и технологий. Вся Россия, быть может, кроме нетронутых пока районов Севера и Сибири, сплошная зона экологического бедствия… Плохо, что люди наши глупы и непросвещенны в вопросах экологии, в них я вижу сплошной пофигизм и наплевательство.

– То есть? – не понял последней фразы Кирилл.

– Несмотря на колючку и предупреждение, - пояснил Виктор, - Все жители Ворошиловки от мала до велика ходят в этот лес за грибами и ягодами. Слава Богу, хоть зверья нет, а то и на охоту бы валом валили. В городе здешние маслята и лисички со шляпкой размером с блюдце, клубника величиной с теннисный мячик, да малина дикая толщиной с палец стоят огромных денег. Раньше и скотину тут пасли, вон трава мне по шею, как в саванне. А как стали коровы телят двухголовых рожать и молоко бурое давать, перестали сюда скотину гонять.

– Неужели они не понимают, чем это чревато? – удивился Кирилл.

Часовский только пожал плечами:

– Я много раз пытался их уговорить, предупредить, запретить, даже запугать, но все мои усилия пропали даром. Одни меня пытались понять, но не поняли даже самого примитивного языка на уровне жестов, другие сочли дураком, третьи посылали подальше, четвертые заподозрили в мошенничестве, дескать, гоню их прочь, чтобы самому больше грибов и ягод собрат, да продать. Меня попросту высмеивали, говоря примерно следующее: «Какая еще радиация? Не вижу, не слышу, запаха и цвета нет, а дозиметр с цифрами для нас не указ».

– Да, - протянул Кирилл, - Нет более страшного врага для человека, чем он сам. Если он не захочет сам себя спасти, тут уже ничем не поможешь.

– Пошли отсюда, - предложил Виктор, - Мы пробыли тут и так слишком долго, нахватались доз.

– Пошли, - согласился Кирилл, - Наверно дождь скоро будет, небо совсем хмурое и ветер поднялся.