Невеста для демона страсти (СИ) - Борисова Алина Александровна - Страница 7

— Благодаря ему я сейчас здесь, — упрямо пытаюсь я продолжать, не поддаваясь эмоциям. — И все, что вы делаете сейчас со мной, — тоже благодаря ему.

— И вот это? — он целует на самой границе трусиков. — И вот так? — повторяет он поцелуй на другой ножке, но все в такой же опасной близости от самого сокровенного. — И за этот жест ты тоже поблагодаришь его? — его пальцы неожиданно проходятся по ткани. По тонкой полоске ткани, расположившейся у меня между ног.

— Прокляну, — испуганно выдыхаю я. Касаться меня здесь — это… Это слишком! Слишком смущает… и пугает… и будоражит… Деус, я даже не думала, что это место настолько чувствительно!

— Герцога? — его пальцы снова скользят там, неспешно, уверенно, обводя контуры и рисуя замысловатые узоры. — Прокляни, Роуз, прокляни, я не против. Ах, он поганец! — его ладонь охватывает всю промежность, пальцы чуть надавливают, исторгая из моего горла толи всхлип, толи стон.

Я чувствую скольжение грубой ткани внутренними сторонами разведенных бедер — это он приподнимается выше, чтоб опалить мне губы очередным поцелуем — медленным, чувственным. Одной рукой он придерживает меня за затылок, чтоб непрестанное раскачивание кареты не заставило наши губы разомкнуться, другой продолжает поглаживать между ног, нащупав там место настолько чувствительное, что я совершенно теряю голову. Мне не стыдно и мне не страшно, я забыла, кто я и кто он, где мы, зачем мы здесь — все неважно, кроме его губ на моих губах и его пальцев, ласкающих меня там.

Я не сдерживаю очередного всхлипа, и его язык проникает мне в рот — так резко, что это напоминает стремительное нападение змеи. Тут же исчезает — и снова стремительный выпад, и еще, а после — просто головокружительные скольжения, к которым я пытаюсь приноровиться, поймать его, сжать, ощутить хоть что-то во всей полноте. А он ускользает. Он вроде здесь, но опять ускользает. И даже губы его отрываются от моих, и я тянусь за ними, не желая отпускать, стремясь только к одному — продолжить.

— Горячая у меня девочка, — хрипло шепчет он, позволяя мне коротко коснуться его губами, и вновь отстраняясь. — Ты ведь знаешь, что я сделаю с тобой, да, Роззи? — его пальцы, кружащие по моей промежности так конкретны, что просто не возникает сомнений, о чем он.

— Нет, — выдыхаю испуганно. Или все-таки предвкушающе? Потому что я знаю, знаю… Ну, примерно. Мне в общих чертах рассказывали. Только это надо делать ночью, на супружеском ложе, на котором потом рожать, а здесь, так… — Вы же не станете… Вы же не будете это сейчас…

— Нет, моя птичка, — легко соглашается он, — конечно же нет… Сначала я сниму с тебя трусики, — добавляет, выдержав паузу, достойную лучших актеров королевского театра. — Я ведь предупреждал мою девочку, верно? Лишние аксессуары в этом наряде только помеха. Перегружают ансамбль. Портят общую идеальную картину, — его руки скользят мне на ягодицы, захватывают тонкую ткань и резко дергают в тот момент, когда раскачивающаяся на ухабах карета заставляет меня очередной раз чуть подпрыгнуть.

Я успеваю только вскрикнуть, а трусики уже на бедрах. Треск разрываемой ткани — и они спадают с меня, скользнув прощальной лаской по ногам.

Я не просто замираю — я даже дыхание задерживаю от ужаса. Тонкая ткань была, конечно, слабой защитой, но хотя бы от его взоров она меня защищала. А теперь я, полуопрокинутая на сиденье, с ногами, широко разведенными и задранными выше головы, раскрыта полностью, а он смотрит. Смотрит. Да, едва ли он отвернулся.

— Прекрасная белая роза, — негромко произносит мой мучитель после паузы, показавшейся мне вечностью. И я не сразу понимаю, о чем он. — Тысяча и один лепесток, что создали твои юбки вокруг маленькой заветной сердцевинки, — поясняет он тоном, в котором сквозит любование. — И сама сердцевинка, состоящая из таких нежных, таких желанных лепестков.

— Вы извращенец, вам говорили? — хрипло выдавливаю, осознав, на что он так поэтично любуется.

— Да, часто, — спокойно соглашается этот тип. — Просто в наш век разучились ценить первозданную красоту… Как думаешь, Роуз, тебе будет приятно, если я поцелую тебя туда?

— Нет! — я думала, он просто не сможет смутить меня еще больше. — Что вы? Это же…

— Это приятно, Роззи. Это просто очень приятно.

И он в самом деле поцеловал. И, не отстраняясь, начал ласкать — языком, губами. Меня бросило в жар, удовольствие тягучими волнами расходилось от той точки, что он так умело будоражил своими безумными прикосновениями. Бесконечная тьма перед глазами кружила вихрями бездонного космоса, и яркие, нереальные звезды вспыхивали то и дело — не то перед моим незрячим взором, не то в глубинах моего тела. Они жгли меня, распаляя все сильнее, порождая жажду большего, поднимая все выше к неизведанным, недостижимым прежде вершинам. И я хотела туда, я рвалась — все выше, выше…

Он отстранился, вызвав мучительный стон.

— Нет!.. Вы не можете… Не должны… Не исчезайте… — умоляла я почти в беспамятстве, потому что знала — он может, может. Просто сделать полшага назад и перестать быть. Моя вселенная ограничена осязанием, то, чего я не чувствую — не существует.

— Сейчас, моя девочка. В этот полет мы отправимся вместе. Я с тобой.

Его левая рука обхватывает меня за поясницу, его правая… Он снял, наконец, перчатку? Хоть одну… Не перчатку — понимаю уже в следующий миг, когда его естество — большое, горячее — вдавливается в меня медленно, но неотвратимо. Наваждение схлынывает, он раздвигает собой мою плоть так сильно, что хочется кричать от боли, кажется, он просто разорвет меня, там не может поместиться столько! Со мной, видимо, что-то не так, я не гожусь для этого, я слишком маленькая… Или это он слишком большой? Но это несовместимо, мы не подходим…

Он остановился на миг, дойдя до преграды, чуть потянул ее, отступил. И резко ударил, сметая ее и врываясь в меня до совершенно немыслимых глубин, наполняя меня собой, нет, переполняя меня. И замирая, давая мне возможность хоть немного привыкнуть к его присутствию.

— Сейчас, Роззи, — хрипло шепнул он мне, — сейчас опять будет хорошо. Чуть-чуть потерпи, и ты вновь почувствуешь.

Чувствую. Его толчки внутри меня — сначала медленные, осторожные, а затем все быстрее, резче. Пружинящая на рессорах карета задает ему ритм, и он ловит его, сливая все движения в одно, а боль уходит, боль давно ушла, есть лишь жар нетерпения, и стремление вновь подняться к звездам, и ураган, взметающий меня ввысь, и взрыв сверхновой, за которым приходит тьма. Ощущений нет. И я тоже не существую.

Скрип колес. И мерное качание кареты. Кажется, мы едем медленнее. Или это я воспринимаю все медленнее, возрождаясь вновь из небытия. Приятная истома во всем теле. Счастье — беспричинное, но всеобъемлющее, гнездящееся, кажется, в каждой клеточке моего естества. Губы сами расползаются в довольной улыбке: как хорошо. Кажется, я могу ехать так вечно. Моя голова лежит на мужском плече. Сукно под щекой достаточно грубое — значит, не светский кафтан, а военный мундир. А сидеть удобно. Ну, еще бы, его колени мягче скамейки. На скамье он устроил мои ножки — все еще босые, но зато вместе, и не связанные. А руки, которые меня обнимают, все еще в перчатках, ну что за эстет? А перчатки белые, как я и предполагала.

Белые?

Резко вскидываю голову и моргаю, не в силах поверить чуду: я вижу! На мне нет повязки! Он снял!

— С пробуждением, Роуз, — знакомый голос. До сладкой дрожи, до жара внизу живота. — Все хорошо?

— Темно. Почему так темно? — я смотрю на него в упор, а вижу лишь смазанный силуэт. Гладко выбрит. Кажется. Волосы светлые. Вроде.

— Я задернул шторки на окнах. Не хотел, чтоб яркий свет тебя потревожил. Да и вредно тебе сразу из полной тьмы на яркое солнце. Пусть глазки пока привыкнут.

— Откройте, — требую я, даже не пытаясь смягчить интонации. — Я хочу вас видеть.

— Ты, помнится, собиралась на ощупь, — улыбку в голосе слышу, а на лице разглядеть не могу. — Так изучай. Или теперь побоишься?