Тень Императора (СИ) - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 19

Женщины же местные, будучи не вправе украшать себя волосами, пускаются на иные ухищрения. Айоги носы костяными палочками протыкают и зубы смолой чернят. Замужние мемфиски по две дюжины обручей медных на шеях носят, подбородок подпирающих, отчего шеи их дюже долгими становятся. Ранталуковы невесты наносят на щеки себе в день свадьбы раны и шрамами от оных всю жизнь гордятся. Особливо ж разнятся меж собою свадебные церемонии и установления, о коих надлежит поведать отдельно.

Ранталуки, посвященные в воины, семью заводят, лишь сорока лет достигнув и получив на то от старейшин своих дозволение. Однако живут они со своими избранницами до той поры невозбранно, токмо что чад приживать не могут. В полную им противоположность мемфи сие за позор почитают и девицу, до свадьбы невинность утерявшую, меж двумя буйволами за ноги привязывают и придают лютой смерти через разрывание надвое. Мужчину-соблазнителя они при том всего лишь из становища гонят, и позволено ему искупить свою вину и к единокровцам возвернуться, украв из львиного логовища детеныша либо приведя с собой похищенную в соседнем племени деву, никем дотоле не тронутую.

Среди ихорачей обычай иной бытует - тамошние девы себе мужей сами выбирают и живут с ними на пробу в одном шатре. И коли приглянутся молодые друг дружке, так и продолжают жить вместе, пока ребенок родится, опосля чего свадьбу устраивают. А ежели нравами не сойдутся - расходятся восвояси и сызнова пару себе искать могут. Одначе расторгнуть сыгранную свадьбу никак уж неможно, ибо рождение ребенка почитается ими как одобрение брака предками, коих ослушаться никоим образом нельзя.

Айоги же тем любопытны, что мизинец невесте в день замужества отрубают и многоженством своим хвалятся..."

Эврих остановился, чтобы размять державшие перо пальцы и обдумать, как пояснее и покороче изложить мысль о том, что каждое из племен ухитрялось объяснять свои обычаи самым разумным и убедительным образом. Так, скажем, выкуп, положенный платить у айогов за невесту, воспринимавшийся аррантом как оскорбительная "покупка" жены, очень, по его мнению, схожая с покупкой рабыни для ведения хозяйства, самими айогами трактовался совершенно иначе. По их словам, это не покупка и даже не компенсация того ущерба, который несет семья невесты, теряя рабочие руки. Скорее это материальное выражение благодарности жениха родителям невесты за то, что они вырастили и воспитали такую замечательную девушку. В глазах айога взять себе жену без выкупа - все равно что украсть из шатра её родных лучшее украшение, самую большую драгоценность. Но кто захочет обворовывать своих близких, причинять горе и наносить обиду тем, в ком его избранница души не чает? Ну и, разумеется, традиционный выкуп является гарантией того, что жених в состоянии содержать своих жен и не собирается заставлять женщин тяжко трудиться, дабы жить за их счет.

Потрогав шрам на левой щеке, Эврих постарался восстановить в памяти разговор с родичами обезноженного айога, состоявшийся через день после того, как тот пришел в себя. Тогда он, помнится, задал вопрос, как относятся родители-айоги к тому, что помимо их дочери у её мужа будет ещё одна или две жены. И с изумлением услышал, что те не только радуются такой возможности, но часто даже помогают зятю собрать выкуп для того, чтобы он мог ввести в свой шатер новую жену. "А как же иначе? - последовало неожиданное, но вполне логичное объяснение. - Если родители любят свою дочь, то, конечно же, не хотят, чтобы, пока её муж пасет стадо, она одна делала всю оставшуюся на её долю работу: собирала хворост и кизяк, готовила пищу, обихаживала детей, прибирала в шатре и обшивала семейство. Много жен, много рабочих рук, да и есть с кем словом перемолвиться, пока супруга нет дома".

Сколь ни поразительны были на первый взгляд чужие обычаи, в каждом из них, безусловно, имелся глубокий смысл. Раз уж матери-мемфи сами ратуют за наказание блудливых дочерей смертью, то какое право имеет вступаться за них чужеземец? Разговорившись об этом с одной из пожилых женщин, Эврих узнал о том, что всем мемфи, да и другим скотоводам известно: у белого буйвола и белой коровы может родиться пятнистый или черный теленок, ежели прежде её покрывал самец такого же окраса. Даже если та после этого не понесла. Но коль скоро это справедливо для буйволов, то почему бы не быть справедливым и для людей? Купив горшок с маслом и обнаружив под тонким слоем его обычную глину, человек вправе разбить покупку и наказать торговца за обман, не так ли? Свадьба же - нечто гораздо более серьезное, чем приобретение горшка с маслом. Это событие, которое празднует все племя, и, стало быть, обманутым тоже оказывается все племя, а не один жених, желающий, как правило, чтобы дитя, рожденное его женой, походило на него самого, а не на шкодливого знакомца...

Афарга вскрикнула, и Эврих, оторвав взгляд от раскаленных угольев, обнаружил двух мужчин, неслышно приблизившихся к костру и остановившихся в кругу света. Один из пришедших - невысокий, кривоногий крепыш в полосатом саронге - походил на зажиточного купца из Мванааке, второй - в маронговом панцире, с кривым мечом у пояса - был, по-видимому, его телохранителем.

- Что угодно почтенному торговцу от скромного чужеземного лекаря? - вежливо обратился Эврих к крепышу, поднимаясь с циновки навстречу пришедшим.

- Меня зовут Гитаго. А это... э-э-э... Литс. Кривоногий изобразил на лице некое подобие улыбки. - Я бы не посмел нарушить отдых уважаемого врачевателя, кабы не имеющееся у меня к нему дело...

- Кто-нибудь из сопровождавших тебя людей занедужил в дороге или я нужен тебе самому? - Эврих сделал Афарге знак принести гостям циновки, но девица не двинулась с места. Уставившись на Гитаго остекленевшим взором, она живо напомнила арранту замершую при виде змеи птицу, и в душе его зародилось смутное предчувствие беды.

- Достойный... э-э-э... чужеземец. Я пришел к тебе, прослышав, что ты выиграл у Зепека рабыню с неснимаемым ошейником. По описанию видевших её людей, девица эта исключительно похожа на рабыню, сбежавшую от меня на этом самом Торжище год назад. - Гитаго вновь выдавил из себя улыбку и указал на Афаргу. - Теперь я собственными глазами убедился, что к тебе попала сбежавшая от меня девка. Она, как видишь, тоже меня признала.

Аррант покосился на девушку. О да, она узнала своего бывшего господина, но это определенно не доставило ей ни малейшего удовольствия, а точнее, перепугало до полусмерти.

Видя, что лекарь все ещё не понимает цели его прихода, Гитаго скорбно сложил брови домиком и перешел непосредственно к делу:

- Согласно законам империи, с которыми ты, чужеземец, знаком, быть может, не слишком хорошо, сбежавший раб должен быть возвращен хозяину вне зависимости от того, сколько времени ему удавалось от него скрываться.

- Хм!.. - Эврих поморщился и, дабы выиграть время, пробормотал, что действительно недостаточно хорошо знаком с законами Мавуно.

- Ты можешь поверить мне на слово, но, если его окажется недостаточно, я приведу к тебе полдюжины купцов из Мванааке, которые подтвердят справедливость сказанного мною. Они засвидетельствуют также, что девка эта принадлежала мне ранее. Хотя последнее вроде бы в подтверждении не нуждается.

На мгновение аррантом овладело искушение махнуть на все рукой и, во избежание грядущих неприятностей, вернуть Афаргу её бывшему хозяину, но лицо девушки при последних словах Гитаго выразило такие ужас и отчаяние, что он прикусил язык и с надеждой поглядел на Тартунга. Парень пожал плечами, то ли не желая ему помогать, то ли не зная, чем тут можно помочь.

- Я выслушаю твоих товарищей-купцов, но прежде переговорю с высокочтимым Газахларом, прекрасно знающим все законы империи, - сухо промолвил Эврих, только теперь наконец уяснив, почему Зепек стремился во что бы то ни стало избавиться от Афарги до приезда на Торжище купцов из Города Тысячи Храмов. Как ни крути, а ранталук обвел его вокруг пальца, и карканье Тартунга следовало признать пророческим.