Шмели и термиты - Халифман Иосиф Аронович - Страница 32

Несколько дней спустя у Дарвина были на заметке уже и другие столь же загадочные места. И все разные: то ветка какая-нибудь, то камень, то совсем голый участочек на склоне канавы, то листок плюща… Обдумывая увиденное, Дарвин пришел к мысли: открытые им «места жужжания» — так назвал он их для краткости — точки какой-то длинной цепи.

Тогда отец призвал на помощь детей — пятнадцатилетнего Вилли, одиннадцатилетнюю Этти, известного нам Джорджи и Френки, которому шел всего восьмой год. В более поздних наблюдениях участвовала и крошка Пенни. Дарвин расставил детей на «места жужжания».

Увидев подлетающего шмеля и услышав его гудение, каждый должен был сразу и громко крикнуть:

— Шмель здесь!

Сам Дарвин стоял последним и слушал.

— Здесь!

— Здесь!

— Здесь!

Вновь и вновь прослеживая таким образом трассу, Дарвин составил карту полета и убедился: шмели летают словно по границе большого круга. Время от времени то один, то другой уносился в сторону, припадал к цветку, подкреплял силы нектаром, а заправившись, вновь ложился на проторенный курс.

И на следующий год церемония в точности повторилась. В полевом дневнике Дарвина вновь появилась запись, на этот раз от 23 июля:

«Джорджи и Френки видели вчера и дня два-три тому назад несколько шмелей на «точках жужжания»…

Наблюдения продолжались еще 5 лет. И каждый год с середины июля до конца сентября, особенно в жаркие часы, шмели облетали точку за точкой, совершая бóльшие или меньшие круги со скоростью примерно 10 миль в час.

В разные годы не только маршруты полетов, но и расположение «мест жужжания» оставались, в общем, неизменными. Даже повороты производились сходным образом.

«Я был поначалу очень поражен и никак не мог найти объяснения этому», — писал Дарвин. Впоследствии он высказал предположение, что у разных видов свои летные повадки: одни предпочитают летать повыше, другие пониже, — кто вдоль живых изгородей, вдоль придорожных канав, от одного заметного дерева к другому… Потому и маршруты из года в год не меняются.

…Заметку о наблюдениях за полетами шмелей Дарвин несколько лет продержал в ящике стола и напечатал впервые не в Англии, а в Германии, на немецком языке. Многие этой публикации не заметили. И когда в 1949 году сотрудники Ротгемстедской агрономической опытной станции Д. Фри и К. Батлер опубликовали книгу о шмелях, они написали в ней, что первым стал изучать полеты шмелиных самцов немецкий натуралист А. Франк. В доказательство приведена ссылка на его статью 1941 года.

А. Франк действительно узнал о летной карусели шмелей много нового. Нанося цветные метки на шмелей Бомбус гипнорум, он смог подсчитать, что в течение дня, да и день-то был облачный, один шмель совершил по замкнутой кривой 77 кругов. Другой — на этот раз Бомбус террестрис — за полтора часа успел проделать 35 кругов, каждый протяженностью 275 метров. Но то не был непрерывный полет: на круг приходилось 27 остановок в точках, разделенных чаще всего расстоянием от 5 до 15 метров; правда, один раз шмель проделал без остановки 33 метра, иногда же он приземлялся очень часто — через 30–40 сантиметров.

По подсчетам Франка, шмель при благоприятных условиях может за 10 часов налетать 60 километров!

Трассы предсвадебных шмелиных полетов сплетаются в конце концов в сеть из кругов и колец. Самцы одних видов действительно летают над самой землей, других — повыше, на уровне злаковых, кустарника, третьих — в самом высоком ярусе, над деревьями, снижаясь к вершинам… Точки, которые Дарвин когда-то назвал «местами жужжания», были только как бы перекрестками воздушных маршрутов, образующих паутину, в тысячи раз большую, чем самая большая сеть паука-крестовика, и не натянутую между соседними деревьями, а наброшенную над целыми полянами, опушками, лужайками, садами, где летают шмелиные женихи.

Как выяснилось, паутина сплетена из аромата, запаха…

Ну и задала химикам работы эта душистая сеть!

Совершенно очевидно, что запах связан с каким-то выделением, секретом. Но каким? Ответ на этот вопрос удалось найти только через полтора десятка лет.

Известно, что у рабочих пчел существует образующая небольшой валик на брюшке ароматическая железа. Ее выделения помогают пчелам в одних случаях находить место, где есть лишенный запаха корм, в других — леток родного улья.

Известно, что у рабочих муравьев многих видов существуют ароматические железы, которые буквально вымащивают запахом дорогу к источникам корма и облегчают фуражирам возвращение домой.

Известно, что дороги от гнезда к местам, где есть корм, могут прокладывать или хотя бы обозначать душистыми вехами и рабочие термиты.

У шмелей ничего подобного нет. Однако изучение душистых сигналов у пчел, муравьев и термитов подсказало кое-что о шмелином предсвадебном полете.

У Бомбус горторум, например, ароматические маяки, которые действуют на круговом маршруте, оказались надушены веществом, весьма близким по строению и свойствам известному в органической химии гидроксицитронелалу. У Бомбус террестрис для душистой сигнализации выделяется вещество, родственное соединению, называемому фарнезол. Это — не растворимая в воде бесцветная и прозрачная жидкость, содержащаяся почти во всех цветочных маслах. Здесь мы словно слышим химический отзвук, эхо, словно обнаруживаем физиологический отпечаток, который питающие вещества оставляют на насекомых. Да и восхищающий художников, воспетый поэтами солнечно-желтый и золотой цвета опушения на оплечье и поясках шмелей представляют, как выяснили химики, тоже производное веществ, содержащихся в цветочной пыльце.

Аромат, маркирующий трассы шмелиных полетов, быстро улетучивается, насекомые вновь и вновь наносят метки. Для этого-то самцы одного вида и приземляются на своих «местах жужжания».

И в этой повадке, в сообща сплетаемой сети тоже отражены общинные нравы крылатого племени.

Но мы еще не сказали, как именно наносят здесь шмели капли секрета, как оставляют душистые вехи. По правде говоря, способ довольно неожиданный. Шмели кусают избранные точки, впиваются в них щипчиками челюстей.

Выше говорилось о своеобразии очертаний верхней челюсти, о ее острых зубцах и зазубринах, крошащих пыльники, о валике, ограничивающем капиллярный канал, ведущий наружу из слюнных желез шмелих и рабочих шмелей. Пора напомнить, что у шмелиного самца вблизи места сочленения челюсти с головой есть выводной проток железы, спрятанной в жировом теле головы.

Немецкий исследователь доктор Гюнтер Штайн несколько лет изучал строение этой железы, она в натуре меньше даже уже не запятой, а точки на этой странице. Тысячи сделанных микротомом парафиновых срезов толщиной в 1,5 микрона сопоставил доктор Штайн, прежде чем стало ясно, как действует этот крошечный мешок, образованный тремя-четырьмя рядами плотно сомкнутых клеток, с узким, на две трети пронизывающим его полым каналом.

Разглядываешь сейчас серии фотографий с препаратов, заснятых под электронным микроскопом, в десятки тысяч раз увеличивающим изображение среза, лежащего на предметном стекле, и видишь картины, право же чем-то напоминающие кадры снимков Луны и более далеких планет, переданные на Землю телеавтоматами с космических снарядов.

Не странно ли в нашу эпоху великих побед науки вкладывать все силы ума, посвящать годы жизни, чтоб постичь устройство какой-то ничтожной по размерам железы, спрятанной в голове насекомого?

В связи с заданным вопросом невольно вспоминаются опубликованные недавно в ряде английских газет негодующие статьи и письма по поводу работ одной лаборатории, изучавшей, правда, не шмелей, но влияющих, как мы уже узнали, на их жизнь мышеи.

Мыши — прекрасная пища для упражняющихся в остроумии и шутках. Работники лаборатории скоро в этом убедились.

«В то время, — говорилось в одной статье, — когда наши лучшие умы занимает ракета с ядерным зарядом и дальностью полета пять тысяч миль, есть что-то умилительное в той непреклонности, с какой наше государство занимается исследованием обыкновенных мышек». Авторы писем в газеты и журналы обходились без всяких реверансов и заявляли напрямик что-нибудь вроде следующего: «За свою долгую жизнь я наслышался о множестве способов транжирить деньги, но этот дает сто очков вперед любому из них».