Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Гелприн Майкл - Страница 9

«Я не разрешал мальчикам воровать казенную ягоду».

«Разве брать казенную ягоду – воровство?»

«Я думаю, да».

Комиссар Штеле удивился, но придираться не стал, даже не велел запирать холодную камеру. Потом разберемся. Борцы с бывшим режимом заслуживают уважения. Так что через несколько времени бывший истопник вышел на волю и отправился посмотреть на забытый мир.

За двадцать семь лет мир действительно изменился.

Раньше на пути к Тибету на Хубилгана и его спутников покушались в основном бродячие тангуты-еграи, а сейчас все как с ума посходили. В разных местах без всякого суда на основе всего только некоторых личных впечатлений вооруженные люди дважды пытались расстрелять бывшего проводника, а один раз повесили. Ири провисел в крепкой петле почти сутки, хрипом и стонами пугая робких прохожих, но потом сорвался. Никто не решился повторить повешение, и бывший проводник, потирая крепкую шею, отправился дальше. Наверное, он был заговорен. Ничто его не брало – ни петля, ни пуля. О прошлом старался не вспоминать. Только однажды по случаю разговорился с бородатым телеграфистом на вокзале сибирской железнодорожной станции Тайга. Пораженный рассказом бывшего проводника телеграфист так сказал Ири: «Я тебя совсем не знаю. Да и знать не хочу. Так что ты лучше уходи и никому больше ни о чем таком о себе не рассказывай».

«Почему?» – не понял Ири.

«Сейчас власть слабая, ты это сам говоришь, тебя вон и повесить не смогли по-настоящему, – понятно объяснил дежурный. – А когда власть окрепнет, тебя повесят непременно и окончательно».

«Разве есть такой закон, чтобы меня постоянно вешать?»

«Пока нет, но это дело наживное. Понадобится – придумают».

Какое-то время бывший проводник провел в небольшом селе на Украине.

В село приходили здоровые чубатые из отрядов самоочищения, пытались бить Ири, принимали, наверное, не за бурята. Он отнял у одного из них тяжелую палку с железным набалдашником и с нею стал ходить по окрестным, особенно зажиточным домам.

Ничего сделать с ним не могли. Даже прозвали необычно: «Этот бурят».

Постепенно Ири привык выпивать и подолгу говорить о политике.

«Видите, опять к нам этот бурят скачет, – кивали мужики с одобрением. – Настоящий бурятский кавалерист».

Иногда Ири, осердясь, выгонял из дома которых особенно не понравившихся ему собеседников, а то его самого выбрасывали на улицу. Однажды полуголый пролежал на сильном морозе почти до утра. Никто его не подбирал, ну, замерз этот бурят, чего теперь? Но когда вышел на мороз распаренный от хмеля давешний обидчик и деловито помочился на Ири, бывший проводник все же очнулся и, в свою очередь, загнал обидчика в холодный пустой сарай, из которого тот не вышел.

В общем, Ири часто топтали и били, и сам он кого-то бил и топтал.

Но жил, в общем, тихо. В одном сибирском селе, куда со временем перебрался, председатель таежного совхоза долго и терпеливо уговаривал крепкого бурята смириться, принять новые законы и работать. Но работать Ири как-то разучился. Зато в тысяча девятьсот семьдесят первом году в глухом таежном селе Таловка соседка-татарка по случаю родила ему сына. Про возраст сожителя она не спрашивала, как-то неудобно, ну старик, и что? Крепкий старик. Дело знает. В тот праздничный летний день Ири пошел к местному мельнику, где крепко выпил и стал укорять собравшихся мужиков в том, что они неправильно живут. При царском режиме жили неправильно и теперь при советской власти живут так же. Бывшего проводника повалили на землю, привязали к ногам старый стершийся жернов и бросили в бочаг под мельничным колесом, дескать, охолонись, старик, всем надоел. Были уверены, что в глухом таежном краю все можно. Но через пару часов Ири самостоятельно выполз на берег, даже с тяжелым стершимся жерновом, привязанным к ногам. «Кто тут среди вас мельник?» – спросил, подслеповато водя перед собой руками. «Да я вроде», – изумленно откликнулся мельник. «Тогда и ты охолонись».

Это и есть шлифовка истории? – удивился я.

Конечно. По крайней мере, многие факты подтверждены документами.

Жил бывший проводник действительно тихо, на возраст никогда не жаловался.

Охотно бродил по стране, о таежной татарке и о своем сыне не помнил. Иногда ссорился, но, в общем, жил тихо. Вот имеется, к примеру, пространная докладная одного местного работника МГБ[1]. В о дна тысяча пятьдесят втором году некий гражданин Ири (на то время беспаспортный) оказался на перроне уже знакомой ему железнодорожной станции Тайга. Стоял у газетного киоска, когда вдруг подошел лимитный поезд и в окно случайно выглянул большой государственный человек – маршал Ворошилов, возвращавшийся из дружественной Монголии. Увидев Ири, он подозвал его и спросил: «Ты, наверное, монгол?» Всему наученный Ири ответил уклончиво: «Нет, я, наверное, бурят». Маршал подумал и указал кому-то из помощников: «Тогда чего вы? Помогите трудящемуся». И в тот же день бывшего проводника, бывшего истопника и все такое прочее отправили на постоянное жительство в Бурятию.

Сведений о дальнейшей жизни Ири совсем мало.

Подвигами не был запятнан. Сына не знал. Умер в две тысячи восемнадцатом году, по другим сведениям – тремя годами ранее. Когда точно, установить сейчас невозможно. Известно только, что жил незаметно, плотничал, а в последние годы жизни мечтал получать хорошую пенсию.

Но с этим вышел облом.

Не пришло еще время пенсеров.

7 октября 2413 года.

22.37. На реке Голын безоблачно.

Я с детства живу среди мифов, и мне это нравится, сказал я Алмазной.

Она кивнула понимающе. «Наверное, хочешь спросить о сыне проводника Ири?»

Я не собирался, но она сама захотела рассказать. Наверное, ее к этому «тетки» подталкивали.

Звали сына Николай. Как и отца.

Они все, эти Ири, были Николаями.

Жил, конечно, меньше, чем отец? – поинтересовался я.

И тоже не оставил никакого особенного следа в истории?

Я, собственно, и не ждал ответа. Какой такой след может оставить человек, попавший в мясорубку огненного двадцать первого века, переживший разломы обществ и великих государств, воочию наблюдавший все последствия Климатического удара?[2] Если внимательно смотреть на политические карты того времени, сразу бросается в глаза, как резко и быстро менялись границы – даже не за десятки лет, а за недолгие отдельные годы, как весь земной шар ежился, как сползала с него старая облезлая шкура и нарастала совсем новая[3].

«Сколько жил Николай Ири?»

«Немало. Почти сто семьдесят лет».

«Надеюсь, кто-то изучал феномен этой бурятской семьи?»

«Ты работаешь в Отделе этики, Лунин. Должен знать, что мы изучаем не природу долгожительства, а влияние долгожительства на настроения общества».

Ири-второй всю жизнь занимался журналистикой, рассказала Алмазная.

Кстати, Счастливчик, неустанно шлифующий историю девятнадцатого века, не слишком высоко ценил творческие данные Ири-второго.

«Юная синхронистка взорвала Сеть, распахнув халатик перед всем стадионом».

Можно ли такой отчет назвать высоким профессиональным достижением?

«Инопланетные существа воруют хлеб у крестьян Южного Урала».

Кто это подтвердит?

«На горе Богдо открылся портал в параллельный мир».

Спеши, а то не увидишь и того, чего не увидели первые свидетели.

«Шесть причин, по которым мужчины изменяют».

Ну, и все такое прочее.

В двадцать первом веке журналистика была средством выжить.

Да и выбор был невелик: либо бери в руки оружие, либо прячься в глухой глубинке, зная, что и туда могут нагрянуть военные комиссары. Чего ж не ухватиться за газетный листок, чего ж не делать его так, чтобы тексты и иллюстрации вводили читающего в ступор, чтобы они ужасали, устрашали, а одновременно и привлекали тех, кто решится взять его в руки. В конце концов, развлекаться можно и с ядовитой змеей.