Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Гелприн Майкл - Страница 4

«Такому не нужна живая вода», – повторил кто-то.

Ну да. Зачем молодому челу живая вода? Когда тебе тридцать пять – на вечность смотришь без особенного интереса. Да и чужим я себя не чувствовал, несомненно, заслуга «теток». Впрочем, и пенсерам в Дин-ли кривые слабые ноги мешают не больше, чем отблеск фонарей на воде. Улыбки, покашливание, легкое придыхание. Большая река, долгие облака. Цветные и белые воротнички, легкие сандалии, туфли, шляпы, береты, снова тату. Пенсеры ничего не хотели скрывать – были разрисованы, как маори. Я узнал в толпе престарелого художника Якова Рябова, акварели и масло которого известны многим, если не всем, даже у меня хранится несколько миниатюр. Яков Рябов всю жизнь писал тени. Кажется, он знает такие оттенки, для которых еще не придуманы названия. Гайхамшигтайгаар. По самому звучанию диковинного слова я понял («тетки») его значение. Чудесно. И произнесла это согбенная дама в элегантной широкополой шляпе чуть набекрень, с цветами.

Я вдруг понял, чего мне не хватало в Дин-ли.

Детей, конечно. Не было тут детей. Не знаю, с чем это можно сравнить.

Негромкие покашливания, шарканье ног, спокойные улыбки. Над рекой Голын безоблачно. И все же не спокойствие объединяло пенсеров. И не возраст, и не отсутствие детей, как бы это ни бросалось в глаза. Игра, – вот что свело пенсеров на набережной в Дин-ли. Они не хотели доживать последние годы в городских домах и квартирах. Они прожили долгие жизни, иногда скучные, иногда чрезвычайно яркие, теперь им хотелось только игры. Они не впали в детство, как иногда подшучивают, совсем нет, они просто хотели участвовать в чем-то достойном самого активного человека.

Климатический удар подвел черту под всей прошлой историей человечества.

Больше никаких войн. Теперь все – на людей. Каждый заплатил за удивительную старость своим удивительным прошлым. Они распрощались с Лондоном и с Венецией, с Голландией и с Данией. Не они лично, конечно, а их предки, как выразился бы археолог. Они навсегда распрощались с Прибалтикой, с Флоридой, с частью Аляски. Уцелевшие небоскребы Сан-Франциско украшают теперь длинный одноименный остров, огромные территории Китая и Индонезии ушли под воды Мирового океана, захватившего все, что он мог захватить. Астрахань, Санкт-Петербург, прибрежная полярная полоса, архипелаги Западной Сибири…

Но у пенсеров Дин-ли горели глаза.

Они были самодостаточны и свободны.

Они пришли на эту набережную, чтобы послушать и посмотреть еще один вариант «Одиссея», они ждали новой необычной музыки, новостей о живой воде. Без некоторой доли воображения никакой нормальной жизни вообще не существует. Не важно, что многие тут хромают и даже опираются на трости. «Тетки» с ними. Это придает уверенности.

«Быть мальчиком – вопрос пола, быть стариком – вопрос возраста».

Я засмеялся, но не стал оборачиваться. Все тут свои, я ничем не хотел выделяться.

О «тетки», дайте мне сил и терпения. Наделите меня выдержкой. Я о каждом увиденном хотел что-то знать. О «тетки», не позволяйте мне никого, совсем никого упустить из виду. Я подмигнул согбенной старушенции, небрежно распустившей по плечам седые красивые волосы. Она незамедлительно ответила, даже чуть-чуть подпрыгнула, показывая, какая она ловкая и быстрая, прямо не согбенная старушенция, а сжатая пружина!

И не важно, что все тут поглядывали на меня снисходительно.

Никто не спорит, весь мир – театр.

Никто не спорит, все женщины, мужчины – актеры.

Эти тезы уже несколько столетий ни у кого не вызывают сомнений.

Но пенсеры хотят не просто играть. Они хотят играть только самих себя. Они хотят играть то, чего не успели доиграть в прошлом.

С игры все начинается, игрой все кончается.

Я никогда не встречался со Счастливчиком, но, наверное, узнал бы его.

У него лицо, наверное, желтое, как текучий песок. Он наверняка из самых неукротимых пенсов. У него злые глаза. Впрочем, это все вздор. Я незаметно потянул носом, но не почувствовал никакого запаха.

Смеющиеся лица, стилизованные морщины, тату.

Кто-то улыбнулся, кто-то проводил меня невнимательным взглядом. Я не представлял для пенсеров особенного интереса. Ну, идет молодой чел, почему нет? Когда-нибудь состарится и он. Мы не знаем, на что способен такой молодой чел, может, он давно в игре. Как, скажем, пенсер Ван Ду, прыгающий с парашютом. Семьдесят три прыжка для такого столетнего пенса не рекорд, и прыгает он с тридцати километров. Душевную его гармонию трудно нарушить, потому что живет он, в сущности, за облаками. А вот пенсер Глухой (девяносто девять лет) до сих пор активно и успешно занимается экспериментальной биохимией. Он любит Реальные кварталы, где есть возможности заниматься настоящей наукой. Пенсеру Глухому удалось выявить сложные внутренние механизмы саморазрушения человеческого ДНК. Этим он сразу окупил свою старость.

«Как я сохраняю мозг в рабочем состоянии? Я им пользуюсь».

И пенсер Глухой не просто пользуется своим мозгом, он помогает другим.

Он оказался тем единственным человеком, который не уснул в Седьмом (южном) квартале Дин-ли, когда этот квартал накрыло болезнью Дица. Пустые дома, вялые липы, в один день полностью пожелтевшая трава.

«Только спать, спать, спать и не видеть снов».

Болезнь Дица не убивает, она выключает жертву из жизни.

Чтобы разбудить спящих, понадобился мозг именно пенсера Глухого.

Под каменными рострами мелькнула женщина, напомнившая мне Иду Калинину.

За последние двадцать лет Ида Калинина (в прошлом – великая гимнастка, потом тренер) посетила места последнего упокоения многих известных, да и неизвестных людей. Мрачные слухи о пограничной реке Стикс всегда казались ей нелепыми. «Просто мы не имеем оттуда никакой информации». Пенсер Ида Калинина всерьез мечтает когда-нибудь вернуться оттуда. Она мечтает стать первым пенсом, действительно вернувшимся оттуда. Почему нет? Все понимают, что нельзя без надежного скафандра и мощных тормозных систем сойти с околоземной орбиты живым. Но Ида Калинина верит: оттуда можно вернуться.

Цэвэр. Чудо чистое.

«Будь счастлив, это здорово все упрощает».

Женщина в белом перехватила мой взгляд и пожала плечами.

Не всем нравятся малярийные цыплята, каким я, наверное, выглядел в ее глазах.

Но ведь и не все пенсеры нам нравятся. Многие молодые челы уверены, что рано или поздно татуировка даже на самом спортивном теле обвисает и гаснет, при этом тату – все равно искусство. Постоянно носить искусство с собой – это повышает самооценку. На выбритом виске высокого старика я увидел оранжевую звезду. Волосы разноцветными пучками торчали над головой, но висок был выбрит.

Праздничными драконами плыли над рекой облака.

Выгнутый мост походил на смазанную зноем радугу, вода матово серебрилась, на столиках волшебно вспыхивала стеклянная и фарфоровая посуда. Огненные фонтаны, праздник живых цветов. Пенсеры не печалились. Подумаешь, на всех не хватит живой воды, что-нибудь придумаем. Подвяжем пучками волосы, сменим тату. У нас головы совсем голые? Зато их можно красиво расписывать. У нас выпученные выцветшие глаза? Зато мы умеем, как пауки, ползать по скалам.

На открывшейся за поворотом площади я увидел игровую площадку, над которой, как последний штрих неведомого стилиста, парила в воздухе огромная массивная балка с отчетливыми, даже издали просматривающимися потеками янтарной смолы. Запах свежеспиленного кедра всегда приятен. Было видно, что кое-где к балкам приклеились бабочки. А на самой игровой площадке завалилось на борт деревянное судно с мачтой, украшенной веревочными реями и вантами.

«У нас немногие играют на флейте».

Улыбка. Бибай. Будто бабочка вспорхнула.

И я впервые ощутил неясную тревогу («тетки»).

Это было невероятно. Это походило на недосмотр, на ошибку. Я никогда не задумывался о такой возможности, но рядом, совсем рядом, в трех-четырех шагах, за отдельным столиком сидела Алмазная незабудка. На ней был кардиган крупной вязки и самый обычный печатный беретик. Ничего вызывающего. Но внезапный холодок пронзил меня. Я не видел ее пять лет. Алмазная не встала, увидев меня, и вообще смотрела без улыбки. Листочки юного мышиного горошка выглядят, может, нежнее, не знаю, но Алмазная, как и пять лет назад, была похожа только на незабудку. Алмазики в розовых слегка оттянутых мочках. Никаких морщинок, намека на них. Румянец – не наведенный, густые ресницы – свои. При таком лице даже кривые ноги женщину не испортят, а у Алмазной и ноги были само совершенство. И она, несомненно, чувствовала себя своей среди многих пенсеров, пестрых как зебры, украшенных самыми наглыми прическами и татушками.