Теряя себя (СИ) - "Eve Aurton" - Страница 53

— Вы можете не переживать, мой Господин, у меня больше нет подруг, — с тихой горечью говорю я, испытывая что-то наподобие потерянности из-за сплетенных воедино эмоций: страха, тревоги, грусти, но самое удивительное — благодарности. Благодарности за то, что, пусть даже такими методами, он пытается меня защитить.

— Да, зато осталась мать.

Закрываю глаза об упоминании о маме и молю Бога о том, чтобы он замолчал, не говорил больше ни слова, не причинял мне боли, упоминая о единственном оставшемся в живых родном человеке. Наверное, сейчас она сходит с ума от горя. Наверное, уже сошла…

— Которую ты мечтаешь увидеть.

— Я мечтаю об этом больше всего на свете, — почти беззвучно выдыхаю я, опуская голову и не желая показывать насколько уязвима перед ним. Знаю, что меня ждет: сейчас он скажет, что я больше никогда ее не увижу, что должна прекратить думать об этом и что моего прошлого не догнать и, уж тем более, не вернуть, но вместо этого Хозяин ломает последние крупицы выдержки, небрежно бросая:

— И это вполне возможно.

Слышу, как стены дают трещину, мелкой крошкой осыпаясь к ногам, и до боли прикусываю губу, боясь сорваться. Я не хочу надеяться, надежда приводит к разочарованию, а разочарование подобно яду — оно отравляет, убивая в нас веру. Впрочем, я не уверена, что она вообще осталась во мне.

— Что?

— Как только я закончу кое-какие дела, мы можем посетить Колонию.

Руки начинают дрожать по мере того, как до меня доходит смысл его слов, и грудь сдавливает от нехватки воздуха, потому что я до ужаса боюсь-боюсь-боюсь… Господи, я так боюсь надеяться. Он ведь шутит, да? Но лицо Рэми остается непроницаемо серьезным, и я, чувствуя подступающий ком слез, бросаю на него полный воскресшей надежды взгляд.

— Можешь идти. Я сообщу тебе о дате поездки.

На полном автомате киваю, находясь в каком-то полуобморочном состоянии и стоя на грани — мне хватит всего одного шага, чтобы упасть вниз. Всего один маленький шаг, который я делаю, задавая осторожный вопрос:

— Вы ведь не обманываете меня?

— Джи-и-л, не испытывай мое терпение, — тянет он, недовольно сжимая челюсти и напрягаясь. Что-то предостерегающе натянутое появляется в его взгляде, и я медленно пячусь назад, пока не натыкаюсь на дверь и, встрепенувшись, открываю ее, без промедления выбегая из кабинета. Путь до комнаты не запоминается мне, я задыхаюсь от подступающих слез и закрываю рот ладонью, чтобы не разрыдаться прямо в коридоре. Но, как только захожу в спальню, громко всхлипываю и, прикрывая за собой дверь, прислоняюсь к ней спиной. Сил совершенно не остается, и я медленно сползаю вниз, садясь на пол и обхватывая колени руками.

Рыдаю.

Громко.

Чувствуя, как сердце разрывается в клочья и горло скручивает спазмом. Физическая боль кажется пустяком по сравнению с тем, что терзает меня внутри, и вся я пропитываюсь проклятой надеждой, впервые за долгое время ведущей меня к “почти счастью”, ведущей меня “почти домой”.

========== Глава 21 ==========

Я учусь терпению — учусь на страницах книг, которые партиями беру в кабинете Хозяина, но не прочитываю, просто потому, что не могу сосредоточиться и строчки кажутся мне пустыми; учусь в бессмысленных метаниях по комнате: из угла в угол, от кровати к окну, от окна обратно; учусь в бесполезных штрихах графита, которые преобразовываются в простые геометрические формы и выдают мою потерянность, ведь я не могу запечатлеть образы, думая о том, что скоро, быть может, сегодня, завтра, через неделю Господин сообщит мне дату выезда. Но проходят дни, и ничего не меняется — я продолжаю гореть в ожидании, а Рэми занимается своими делами, почти всегда пропадая из дома на целый день. Его возвращения я жду как манны небесной, старательно прислушиваясь к звукам внизу, будь то хлопок двери или приглушенные голоса, раздающиеся тихим бурчанием и вызывающие во мне неконтролируемое волнение, потому что в таким моменты я представляю себе, как Хозяин приказывает Леви подготовить машину, а сам, с присущей ему неторопливостью, поднимается наверх, чтобы исполнить мою мечту о встрече с мамой. После этого мы садимся в машину, наверняка молча, и едем в Изоляцию, которая после жизни здесь покажется мне чужой и еще более убогой, ведь теперь мне есть с чем сравнить.

Я справлюсь, потому что буду думать о том моменте, когда мама откроет дверь и застынет, не веря своим глазам, как коснется ладонью губ, сдерживая слезы радости, как, оттаяв от шока, обнимет меня и прижмет к своей груди, где бьется чистое материнское сердце. Его ровный стук я помню с далекого детства, когда находила в нем свое успокоение, или пряталась на ее груди после приснившегося кошмара, или искала в нем поддержку во время болезни, грусти, переживаний. Она всегда была рядом, помогала справиться со страхами и внушала уверенность, что все будет хорошо. К сожалению, ее слова не оказались пророческими, они вообще разошлись с действительностью, превратившись в наивные надежды.

Хорошо уже не будет, мама.

Отрываюсь от тетради, наконец выныривая из мыслей и апатично рассматривая ровные ряды ромбиков, занявших практически целый лист тетради. Совсем скоро она закончится, и мне придется просить Леви принести новую, а, если честно, я не знаю, как к нему подойти, может потому, что за две недели так и не смогла наладить с ним контакт. С Хелен было намного проще, по крайней мере, она любила разговаривать со мной и была очень доброжелательна, Леви же все больше молчит и совершенно не подпускает ближе, ограничиваясь лишь редкими визитами во время приема пищи. Не знаю, где он ее достает, но отчего-то точно уверена, что кухня до сих пор мертва. Оттуда не слышится вкусных запахов или звуков готовки, как это было раньше, лишь пугающая тишина и страх с моей стороны — я боюсь даже заглянуть в нее, словно это сможет пробудить во мне уснувшие воспоминания, которые терзали меня в подвале.

Воспоминания от разорванном горле Хелен, погибшей от рук Хозяина.

Сейчас день, как обычно хмурый, за последнюю неделю я успела привыкнуть к серости за окном, только иногда разбавляемой идущим снегом, настойчиво создающим снежное покрывало и даже не подозревающим, что совсем скоро его труды сотрутся наступающей весной, уже заметной в облачном небе, ставшим куда более насыщенным и тяжелым, практически свинцовым, будто готовым разразиться грозовыми дождями. Все это иллюзия, конечно, потому что зима вряд ли сдастся без боя. Как минимум, она будет заваливать землю снегом до середины марта, а потом будет терзать ее ночными заморозками.

Устало выдыхаю, совершенно не зная, чем заняться. Вокруг такая тишина, что мир кажется мертвым и нелюдимым, еще более ввергающим меня в уныние, поэтому я все же решаюсь спустить вниз и заняться хоть чем-то, кроме как бесполезным ничегонеделанием. Я могла бы привести кухню в порядок, но мысли о том, что мне придется отмывать подтеки крови, вызывают неприятный озноб вкупе со страхом — вряд ли я смогу находиться там, где пусто, мертво, холодно. Впрочем, Хелен бы не одобрила такого запустения, и может, во имя ее памяти мне вернуть кухне былой вид? Попросить Леви закупить продукты и начать готовить для себя, по крайней мере, несколько часов в день я была бы занята готовкой.

Мне нужно просто набраться смелости и сделать шаг — думаю об этом, стоя на пороге кухни и растирая озябшие плечи. Отсюда она не кажется столь устрашающей, что я напридумывала себе, поэтому медленно-медленно я вхожу в нее, тут же натыкаясь на почти черные пятна, украшающие кафель на полу, дверцы светлых шкафов, столешницу, выполненную под мрамор. Не могу не заметить пыль на плите, рабочих поверхностях и раковине, по-видимому давно не используемой. Наверное, Леви предпочитает выкидывать грязную посуду, чем мыть ее — ужасное транжирство.

Здесь действительно пусто и холодно, так бывает в домах, оставленных хозяевами — они уходят и лишают дом души, забирая свет и тепло, что согревали его. Также и с кухней — со смертью хозяйки она лишилась уюта и теперь выглядит до ужаса мертвой. Даже увядшие цветы в горшках, стоящих на подоконниках, шепчут о том, что здесь пусто… пусто… и холодно. Холодно так сильно, то я непроизвольно сжимаюсь, все же проходя дальше и проводя ладонью по столешнице. Первым делом мне необходимо стереть присохшую кровь, поэтому, сбросив неприятные ощущения, я набираю полный таз горячей воды, после чего опускаюсь на колени и начинаю обтирать шкафы. Это не сложно, просто нужно капельку терпения — кровь отходит не сразу, а постепенно, оставляя после тряпки алые разводы. И, по мере того, как я вымываю ее, мне кажется, что воздух пропитывается стойким металлическим запахом, оседающим в легких. Вода становится светло-розовой, и я, упрямо поджимая губы, перехожу на пол, где картина куда более удручающая.