1956. Венгрия глазами очевидца - Байков Владимир Сергеевич - Страница 6

Моей стажировкой в Совинформбюро и подготовкой к поездке в Венгрию руководил Соломон Абрамович Дридзо, более известный под партийным псевдонимом — Алексей Лозовский. Помимо руководителя Совинформбюро он был еще и заместителем министра иностранных дел по совместительству. Несмотря на свой «исторический авторитет» одного из лидеров Коминтерна, известнейшего международного партийного деятеля, генерального секретаря Профинтерна 1921–1937 годов, Лозовский выделялся среди других моих наставников какой-то учительской мягкостью, эрудированностью, начитанностью, знанием нескольких языков, умением слушать собеседников — словом, незаурядным был человеком!

Мы удивлялись и радовались тому, что он уцелел после кровавого 37-го, ведь он был в партии с начала века, участвовал в февральских и октябрьских событиях 1917 года, знал «кто был кто» и, вероятно, хорошо представлял себе истинную роль Сталина в «трех революциях».

Сталин таких свидетелей, как Лозовский, уничтожал, а в особенности тех, кто непосредственно видел, что вся мифология о великих деяниях Сталина в Октябрьском перевороте 1917 года — блеф, выдумки подхалимов и его собственная сталинская ложь. Но радовались мы, как потом выяснилось, рано. Сталин за год до своей смерти в числе других старых большевиков, каким-то чудом уцелевших после 1937 года, расстрелял и Лозовского[26]. Позже Лозовский был посмертно реабилитирован — такова типичная судьба российского большевика при сталинском режиме.

Узнав, что меня направляют в Мадьярию, 70-летний старик стал живо расспрашивать о Венгрии, в которой ему не удалось побывать, но отчасти он был знаком с ней по рассказам Матьяша Ракоши, который в начале 20-х годов работал с ним бок о бок в Коминтерне. Поглаживая свою седоватую профессорскую бородку, Лозовский вспоминал: «Ракоши тогда еще не было и 30-ти, а мне было уже за 40, но он знал языков вдвое больше меня, а секретарем Коминтерна Ракоши стал в 29 лет!»

Он попросил меня передать Ракоши привет, однако предположил, что, дескать, молодой неизвестный журналист вряд ли будет вхож так запросто к Генеральному секретарю венгерских коммунистов.

Тогда он написал письмо и попросил его передать лично в руки «Дорогому другу Матвею». Удалось мне это не сразу, в Посольстве вообще не советовали это делать. Но письмо я сохранил и вручил Ракоши при подходящем случае, хотя и значительно позже.

По прибытии в Будапешт представитель Совинформбюро Федор Потемкин и я были направлены послом Георгием Пушкиным к главному редактору «Сабад Неп» («Szabad Nep» — «Свободный Народ») Иожефу Реваи (Revai Jozsef), которому венгерские товарищи поручили шефство над представительством Совинформбюро. Реваи сказал нам, что задачи у нас и у них общие — наступление на буржуазную идеологию, поэтому он окажет нам посильную помощь. Мы заикнулись, что хорошо было бы, если бы нам помогали два-три квалифицированных журналиста. Он усмехнулся: тогда, по его мнению, получилось бы не наступление, а перестрелка одиночными. Для такого нужного дела в вашем распоряжении будет 30–50 самых квалифицированных журналистов Венгрии, знающих, как надо перерабатывать ваши материалы для прессы. Он поручил нам: организуйте бюро переводчиков, и за дело! Только побольше просите из Москвы статей, очерков, зарисовок об образе жизни советских людей. Для оперативности передачи материалов из Москвы Реваи уже дал распоряжение выделить нам радиотелеграфный аппарат немецкой фирмы «Хелл».

«Если будут проблемы — сразу обращайтесь ко мне!» — сказал он на прощание.

Мы, окрыленные таким приемом, доложили о создании советско-венгерского информцентра нашему послу. Он тоже обещал содействие, подыскал особняк недалеко от Посольства. И в дальнейшем Реваи относился к нашей вновь созданной конторе очень внимательно. Он придавал большое значение всем видам информации из СССР, часто приглашал к себе, сам неожиданно приезжал к нам. Однажды, когда в МТИ (Magyar Tavirati Iroda — Венгерское Телеграфное Агентство) испортился «Хелл» и венгерские коллеги не сумели вовремя получить из Москвы материалы очередного пленума ЦК ВКП(б), Реваи попросил передать из Москвы текст постановления ЦК на наш «Хелл». Он полдня просидел у нас в бюро, читая каждую страницу, требовал от своих сотрудников в МТИ немедленного перевода издаваемого текста и заметно волновался. За время, которое я был с ним знаком, он вообще казался мне нервно-вздернутым, импульсивным человеком, как у нас говорят — «заполошным». Реваи посылал получаемые из МТИ переводы в сверхсрочный набор, вызывал дополнительно наборщиков и редакционных корректоров. Тогда он даже задержал выпуск газеты «Сабад Неп», явно боялся, что не сможет оперативно доложить Москве о своевременной публикации материалов пленума ЦК ВКП(б).

После того случая авральной и сверхсрочной работы он попросил нас параллельно с МТИ принимать важнейшие материалы Москвы, говорил, что в МТИ появились саботажники. Тогда в Венгрии начался новый виток «охоты на ведьм». Он поставил в наше представительство второй аппарат «Хелл» и прикрепил двух мастеров-наладчиков для профилактического осмотра и своевременного ремонта телетайпов. Работы нам значительно прибавилось.

Главный идеолог Коммунистической партии Венгрии Иожеф Реваи, который в ряде статей и выступлений того времени сформулировал основную идеологическую задачу дня — максимально приблизить к «сталинской модели пролетарской диктатуры»[27] практику венгерского бытия, беспрекословно осваивать опыт социалистической жизни в СССР и внедрять его в Венгрии, — стал фактически нашим патроном.

Он говорил, что мы должны запрашивать из Москвы побольше сведений об идеальных советских людях — стахановцах, добросовестных тружениках, верных своему долгу солдатах, образцах «светлого будущего», тех, кто, без всякого сомнения, служит целям социалистического строительства. Подчеркивалось также, что надо получать и положительные материалы о руководителях Советского Союза, информацию о художественных выставках произведений социалистического реализма, где на холстах и в мраморе изображены вожди партии, чтобы на эти выставки обратили внимание и потом показали их в Венгрии, запрашивал репродукции картин политических лидеров СССР.

На одной из выставок советского искусства Реваи сказал, что мы должны учиться у советской культуры, чтобы отныне не на Париж, а на Москву обращать свои взоры[28]. И мы стали работать еще напряженнее: требовали все заказанные Реваи материалы от Москвы, да и Москва не дремала — засылала нам килограммы бандеролей с рукописями, а «Хелл» выдавал свежие позитивные новости.

Только обработка этих материалов на мадьярском шла не столь гладко — венгерские журналисты никак не могли привыкнуть к «московскому» стилю. Информация была часто вымученная, в большинстве своем непонятная для венгерских читателей, откровенно тенденциозная, а по объему и содержанию — длинная и скучная. И только когда мы, посоветовавшись с Реваи и послом Пушкиным, получили разрешение сокращать и вносить «живинку» в эти материалы, чтобы они заинтересовали венгерских читателей, — дело более или менее сдвинулось.

Естественно, что образ жизни в СССР на венгерской земле пропагандировало не только наше представительство, но и все советские организации. Сталинское вмешательство в культуру другой страны сказалось даже в том, что именно «вождь народов» определял, кто из писателей Венгрии лучший. По личному решению Сталина в число лауреатов премии его имени попали в 1952 году венгерские писатели — Тамаш Ацел (Aczel Tamas) и Шандор Надь (Nagy Sandor). Скороспелое личное решение Сталина оказалось неудачным: впоследствии Шандор Надь спился, а Тамаш Ацел продал свою медаль на аукционе в Лондоне.

Технология присуждения премий была у вождя — «великого ценителя искусств» — такова: на предварительном заседании он отбрасывал материалы, подготовленные комиссией по сталинским премиям. Он начинал обычно так: «Я прочитал недавно такую-то книгу — это очень хорошее произведение социалистического реализма! А Вы не читали? Жаль!»[29]