Лестница в небо - Федорочев Алексей - Страница 60

— Конечно, доченька, расскажу. Как зовут этого юношу?

— Васин Егор. Он из Москвы перевелся сразу в последний класс. Только он всегда с Борисом Черным ходит, а тот, говорят, сын Ярцева.

— Разберусь, малышка. Только помни про уговор: папе — ни слова!

Успокоив как смогла дочь, еще довольно молодая и красивая женщина заметалась по комнате, заламывая в бессилии руки. Очередной байстрюк! Мало ей предыдущих унижений, когда только ленивый в свете не указывал на их семью пальцем, так снова началось! Мерзавец! Кобель!

А если мальчишка — сильный одаренный? Муженек, отсохни его достоинство, только таких и плодил! Слава богу, Миша, наследник, последний год стал выдавать нормальные показатели, а то до этого вообще все было зыбко.

Сколько трудов положили родители, чтоб подделать все тесты, чтоб подсунуть Лизину кандидатуру в потемкинские невесты! Скольких подкупили деньгами, должностями или запугали шантажом! А через что пришлось пройти самой Елизавете? Лучшей подругой детства, и той пришлось пожертвовать ради цели!

А в итоге? Ее, мечтающую о сиянии петербургских балов, заперли в охраняемой усадьбе, где она раз за разом, как свиноматка, рожала детей! А муженек тем временем неплохо отрывался на стороне, клепая ублюдков!

Ну уж нет! Больше таких скандалов она не допустит! Тем более теперь, когда до цели — рукой подать! А махнувшим на нее рукой свекру и мужу она еще докажет, что рановато ее списали со счетов! Гордеевы не зря получили такую фамилию, фамильная гордость у них в крови! И не каким-то Потемкиным, ведущим род на два века позже, вставать на их пути!

К своему стыду, должен признаться, что первым слежку заметил Борис. Точнее, даже не слежку, а постоянное направленное внимание. Мы с ним в очередной раз посещали ателье, собираясь приодеться перед ноябрьскими торжествами у Задунайских. Большой прием предполагал присутствие кого-то из императорской семьи, может быть, даже самого самодержца с супругой, поэтому в грязь лицом ударить не хотелось, а очередные пять сантиметров роста ненавязчиво намекали, что летний гардероб теперь годится только для церковной лавки, или как там этот благотворительный пункт называется.

Потихоньку, но свои комплексы насчет светских тусовок и необходимого для них дресс-кода я изживал, все больше вписываясь в местную жизнь, так что впервые принимал участие в обсуждении будущего костюма, а не стоял молчаливым истуканом с выражением лица «застрелите меня немедленно».

— Вот здесь вот еще укоротите и немного заузьте! — высказал свои пожелания мастеру, крутясь перед зеркалами в сметанной «на живульку» заготовке.

Портной, молча кивнув на мои предложения, вынул изо рта булавки, мешающие ему разговаривать, и заколол в требуемых местах.

— Борь, как теперь? — Уже отмучившийся Черный, с задумчивым видом рассевшийся на диване примерочной, оторвался от занимавших его мыслей и оглядел получившийся образ.

— Нормально, — рассеянно согласился он.

— Что значит «нормально»? Не хочу нормально, хочу великолепно! Где преклонение перед моей гениальностью и красотой? Где цветы и аплодисменты?

— У меня в комнате кактус засох, приедем — отдам, — вырвался из плена меланхолии гаситель.

— Боря, кактус засохнуть не может! Он, к твоему сведению, растет в пустыне и в принципе способен обходиться без воды достаточно долгое время! — Я продолжал изучать собственное отражение, прикидывая, требует ли еще что-то переделки или и так хорошо.

— Может, его предки так давно эмигрировали, что память об этом утеряна?

— Есть такая наука, генетика называется. Так вот она говорит, что ты не прав!

— Скажи это мумии моего кактуса. Вернее, уже твоего.

— Вот еще! Я с кактусами, а тем более с их подозрительными мумиями, принципиально не разговариваю!

— Они успели тебя когда-то оскорбить?

— Да, они оскорбили и продолжают оскорбляют мое чувство прекрасного!

— Согласен, это повод ответить им презрительным молчанием! Поставь его в комнате и мсти! Для тебя — кактуса мне не жалко!

Достойного ответа у меня не нашлось, так что решил подколоть по-другому:

— Спасибо, друг, я знал, что ты меня поймешь! Но ты забыл о причине подарка: я требую восхвалений, а ты пытаешься отделаться упорством, да еще бракованным! Я помню тот великий момент, когда удостоился от тебя мудрости языка цветов!

— Значение — оно относится к дарителю, а не получателю, так что все справедливо. И мое упорство в привитии тебе зачатков воспитания — не бракованное! А за восхвалениями обращайся к сестричкам.

— «Каспатинакарашо, каспатина спасибо», — передразнил я скудный словарный запас китаянок, — из чего следует, что для них я хорош в любом виде, а это необъективное мнение!

Мастер, ставший свидетелем нашего разговора, улыбаясь, аккуратно освободил меня от будущего костюма и вынес его из примерочной, оставив меня одеваться. Настроение было отличное, легкая пикировка с товарищем привела меня в еще более благодушное состояние, потому что последнее время Борис успешно примерял на себя образ печального рыцаря. Возвращение язвительности я посчитал хорошим признаком.

— Так и не хочешь с ними разбираться? — терпеливо дожидаясь моего облачения, спросил приятель.

— Не-а! То что мог — уже выяснил, даже на таможню через Бока запрос посылал, но что они могли ответить? Да, были такие, пересекли границу в сопровождении дяди Чжоу Ву. Виза на год с возможностью продления.

— Негусто.

— Вот именно.

— А если сдать их тому же Рогову? Он же служит сам знаешь где.

— По подозрению в чем?

— Ну я, конечно, не знаток китайских церемоний, но уж крестьянку от аристократки отличить смогу и без твоих талантов.

— А вдруг это принцессы в изгнании? А ты их сразу в пэгэбэшные застенки! Не жалко?

— Аргумент…

— То-то и оно! Пока не вредят — пусть живут, лишь бы концертов больше не устраивали.

— Да, я заметил, что искусство музыки тебе чуждо! — Приятель показушно вздыхает, состраивая преувеличенно печальную мину, но долго не выдерживает и прыскает. Широко улыбаюсь в ответ.

Перед самым выходом веселое настроение Бориса куда-то исчезает, сменившись поднадоевшей мне тоской:

— Ты сегодня ничего странного не замечаешь?

Теперь я понимаю, что лицо у приятеля в кои-то веки не скорбное, а тревожное.

— Нет. А что?

— Да какое-то ощущение… как будто… Не знаю, ерунда, наверное… — отмахнувшись от вопросов, парень выходит на улицу, я следом. Но теперь и мне кажется, что в окружающем пространстве что-то не так. И, бредя до «Касатки», мучительно пытаюсь сообразить: я действительно чувствую чье-то недоброе пристальное внимание или это у меня обострение паранойи после слов Бориса?

Поселившаяся в сердце тревога никуда не исчезает и на следующий день, все больше и больше заставляя нервничать. Ни с чем не сравнимое чувство, что ты на прицеле, вынуждало все время нервно оглядываться, но ничего выбивающегося из обычного пейзажа обнаружить не удавалось.

— Слушайте, я вам верю, но слежку я точно не обнаружу. У нас в команде есть один бывший полицейский: может, с ним посоветуемся? — спросил Земеля, когда мы с Борисом выложили ему свои подозрения, завалившись после школы в офис «Кистеня».

— Францев? — вспомнил я личное дело одного из бойцов.

— Он самый. Он сейчас на втором отстойнике, пошлю кого-нибудь на замену, придется подождать немного.

— Нормально, подождем.

Две площадки, которые требовалось охранять, — это две стройки: одна в порту, а другая на южной окраине города, причем вторая — не так уж и далеко от нашей основной базы. Свободные рода, занимавшиеся строительством комплексов, предпочитали не связываться с клановыми службами, решая такие вопросы самостоятельно или нанимая нейтральные агентства типа нашего, что всех устраивало. Стройки никто штурмовать или разрушать не собирался, защита требовалась от заурядных воров, так что их охрана была спокойным и нудным делом, а среди кистеневцев к ним прочно прилипли названия «отстойников».