Советская психиатрия
(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна - Страница 42

Человека из прошлого, могут, например, просто раздражать чьи-то претензии на сатисфакцию в связи с оскорбленным чувством собственного достоинства, чья-то независимая позиция или стремление реализовать свое право на нее. Человеком из прошлого само право на личностную автономию, на право чувства собственного достоинства и право на многие другие личностные (психологические) ценности людей не признается, т. к. он когда-то ценой утраты собственной личностной автономии приобрел гарантии безопасности своего существования. Ему порой даже невдомек, что все это существует. В силу таких психологических причин, достигающих уровня социальной проблемы, решение многих актуальных задач, созданных прошлым, осложняется.

Осложняется, например, определение и выбор целесообразных для социума и личности мер предупреждения взаимодеструктивных ситуаций. Особенно остро это проявляется в ситуациях, сопряженных с нормативно-правовыми, судебными оценками социально проблемного поведения и психического состояния человека, т. е. с применением к нему, в соответствии с этими оценками, специфических социальных санкций (лишение свободы, принудительное лечение). Такие оценочные суждения традиционно формируются под углом «юридического» или «психиатрического» видения. Психическое состояние человека чаще всего рассматривается с точки зрения болезненных психических отклонений в его поведении, хотя при нормативном оценивании социально проблемного поведения психологическая нагрузка вопросов во многих случаях гораздо выше, чем психиатрическая.

В практике судебной экспертизы зачастую неоправданно смешивают психиатрические и психологические аспекты поведения и состояния человека; психологические, как правило, почти полностью поглощаются психиатрическими. Такое положение и сегодня не является редким исключением, а в период злоупотребления психиатрией в политических целях вообще было «дежурным» правилом. Человек не имел права на психологическую защиту, несмотря на то, что судебно-психологический анализ и оценка особенностей социально проблемной (например, диссидентской) личности обладают достаточным нормативно-правовым весом. Однако даже находясь в небезопасной для себя зависимости не только от разрушительного политического прессинга или какого-либо собственного психологического несовершенства, но и от действительно имевшегося у него психического заболевания, он все равно попадал в подчинение к политически деиндивидуализированной, т. е. к психологически упрощенной психиатрии. В результате применяемые социальные санкции (так называемое эффективное лечение в психиатрических больницах специального типа) были далеки от психологически дифференцированного понимания того, что и в пределах психиатрического диагноза живет одушевленное существо, т. е. такой же, как и все, человек, способный по-своему думать и переживать, со своей особенной индивидуальной психологией души, страдания которой никому не дозволено унижать. Но и человеку с реальным психическим недугом и, тем более, «психически больным по политическим показаниям» всего этого не полагалось.

Профессиональные знания, к сожалению, не являлись гарантией щадящих условий пребывания в психиатрических больницах специального типа. Хотя давно замечено, что ни они, ни наука сами по себе не в силах изменить традиционного мышления и традиционных взглядов, препятствующих гуманным отношениям между людьми, взаимопониманию между человеком и социумом.

В чем же здесь дело? Может быть, в отношениях человек — человек? Кстати, их вполне можно рассматривать как мини-модель взаимодействия человека и социума. В отношениях человек — человек один из партнеров часто представляет собой официальный окружающий мир, который, случается, недружелюбно настроен по отношению к другому человеку, или определенную социальную систему, которая враждебно настроена против него. Таким образом, и получается, что окружающий мир в лице какого- либо индивидуального мира не понимает и не хочет понимать другой индивидуальный мир.

Тем не менее, и во враждебном окружающем мире находятся люди, способные понимать. Именно у них могли находить посильную поддержку «психически больные по политическим показаниям». Окружающий мир в их лице не отторгал и не уничтожал. Напротив, понимая, поддерживал, хоть как-то облегчая этим страдания и разделяя печальную участь. Таким людям естественно присуще моральное поведение. Социальной деструкции они противостоят тем, что не являются ее индуктором, т. е. не распространяют ее негативные последствия. Сами они могут и не подозревать, что в их индивидуальном мире совесть чувствует себя в безопасности, ей не грозит уничтожение.

Все это может показаться непозволительным упрощением проблемы. Тем не менее, это не совсем верно. И вот почему. Систему создают и олицетворяют конкретные люди. Излишне, наверно, говорить о том, что люди, конечно же, допускают ошибки и система может выйти из-под контроля, превратиться в автономно действующую силу, которая угрожает своему создателю, и т. д. и т. п., но… Сначала все же систему создают, развивают в определенном направлении и поддерживают сами люди. Люди, как известно, бывают очень разные. Они, например, сильно отличаются по способности, которая называется эмпатией, т. е. по способности понимать друг друга. Это, безусловно, отражается на регуляции межличностных отношений и более сложных социальных взаимодействий между людьми.

Эмпатия — способность непростая. Сопоставив данные независимых научных исследований, можно установить, что она развивается на основе врожденной предрасположенности человека к эмоциональному резонансу с другим живым существом. Эмпатия обеспечивает чувствительность к сигналам бедствия, а в человеческих отношениях исключает проявления насилия и жестокости. Не без оснований ученые допускают, что эмпатия дифференцирует людей по моральному поведению, которое, чтобы состояться, опережает воспитательные и иные императивные наставления. Известный психотерапевт К. Роджерс как-то проницательно заметил, что способность вчувствоваться в мир другого человека, понять и не повредить его, в некотором роде — врожденное свойство, и только тонко организованная структура способна на это.

Поскольку обижаться на природу бесполезно, надо бы учитывать, что одни люди от рождения способны к сочувственному постижению и пониманию мира другого человека, а другие, мягко говоря, не очень. Поэтому рассчитывать на устранение взаимодеструктивных отношений между личностью и социумом или личностью и личностью — официальным представителем системы, полагаясь только на редкий и уникальный природный дар (т. е. на способность понимания и постижения другого человека сопереживанием ему), не приходится.

И еще несколько слов по этому поводу: «Когда приходится встретиться с инакомыслящими, постарайся войти по возможности полностью в их кожу… Это значит, что вместо спора надо попытаться войти в аксиому наблюдения»… нового для тебя человека. «Дальнейшая задача будет в изучении и оценке этих аксиом наблюдения», в желании и смелости увидеть «содержательную и обязывающую правду, которой живет действительность».[1]

Анализ сложных явлений, тем более, касающихся взаимодеструктивных отношений личности и социума, уже не раз доказывал, что в их детерминации немалая роль принадлежит обстоятельствам психологической природы. Например, дефицит обычной, на каждый день, и профессионально необходимой психологической просвещенности и информированности может быть небезопасным как для человека, так и для общества. Оспаривать объективность этого факта просто нецелесообразно, т. к. он явственно проявляется в оценках социально проблемного поведения человека, сопряженных с применением к нему каких-либо нормативных ограничительных санкций.

Однако и в настоящее время существуют опасения по поводу якобы вредного для судопроизводства применения психологии. Обычно их объясняют действительно имеющимися серьезными ошибками психологов, что свидетельствует о ряде взаимообусловленных (и отнюдь не сугубо психологических) проблем. Поэтому на основании отдельных промахов и грехов нельзя строить предвзятые обвинения относительно научно несостоятельных претензий психологии на полномочия решать задачи, являющиеся прерогативой суда, следствия и психиатрии, и приписывать ей экспансивные тенденции «захватить» эти полномочия. Отсутствие полной ясности касательно вопросов, которые возможно рассматривать под углом психологического видения безо всякой угрозы для святая святых (т. е. принятия решения на основе внутреннего убеждения) судебно-следственной системы, а также недостаточно четкая нормативная регуляция самой процедуры, правовой и психологической одновременно, — является еще одним из оснований для опасений, затягивающих «допуск» психологии в судебный и следственные процессы. И, наконец, упомянутые опасения по поводу чрезмерной психологизации объясняются всем уже известной исторической причиной, т. е. тотальной идеологизацией (политизацией) судопроизводства в прошлом.