Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 96

Джагут пошевелил плечами: — Вас ожидают веселые дни, Тел Акай.

* * *

Свет зари крался по восточным склонам гор; Гарелко, старший из мужей Лейзы Грач, подошел к туше дракона и ударил ногой. Откуда-то снизу зашипели вонючие газы. Закашлявшись, он попятился.

Из сложенной на скорую руку хижине для ночевки, почти сразу за урезом воды, донесся хохот Реваста. Сидя на пороге, он смотрел, как Гарелко заходит в воду, чтобы подобраться к другому боку.

— Ай! — завопил Гарелко и уставился вниз. — Вода кишит кусачими раками!

Татенал появился с пляжа, таща очередное поваленное дерево. Слыша вопль Гарелко, остановился и поднял глаза. — Ты преследуешь бедное животное, словно волк добычу. Оставь то, что не тебе принадлежит. Или ты решил доказать ваше родство по вони?

— Погоди! — крикнул Гарелко, всматриваясь под ноги. — Что я вижу? Ах, лишь обглоданные косточки любопытства Татенала. Судя по всему, оно было меньше пташки. Слышишь щелканье клешней, о брат по судьбе? Как? Оно должно было досаждать тебе всю ночь.

— Какие истины открыл тебе дохлый зверь?

— Многие истины, Татенал. — Гарелко пошел на берег. — Внимательно изучив бесчисленные детали, я заключаю, к примеру, что не дракон сложил погребальную пирамиду, в которой лежит секира Реваста.

— Неужели? Может, он сам себе череп проломил?

— Готов спорить, эта честь принадлежит Эрелану Криду.

— О, сколь проницателен старый Горелко! А ты уверен, что прожорливые раки не устроили засаду, когда раненый зверь полз на отмель?

— Насмешливые слова, Татенал, соответствуют степени твоего невежества. Я ощутил укусы клешней и говорю: лишь дурак недооценивает их зловредную эффективность.

— Или только глупый дракон, — предположил Реваст, вылезая из хижины на берег. — Татенал, вижу, ты подобрал еще одно дерево. Добавишь к другим семи, чтобы у нас получилась опрятная куча?

Татенал скривился. — Сон был очень реальным, щенок. Говорю тебе, мы были в шаге от утопления, и не построй я корабль, благословенный прозрением, мы могли бы уже умереть.

— Умереть в мире твоих грез?

— Кто скажет, что подобным мирам недостает правдоподобия, Реваст? Да это королевство может оказаться вместилищем драгоценнее наших, и если мы умрем там, проснемся с мертвыми очами и неутолимым влечением к похоронной одежде. Унылой и претенциозной: вот как можно описать твои модные пристрастия, но не мои!

— Ладно, Татенал, — отозвался Реваст, — можешь сооружать свое бревноспасение, но только во сне, в мире, где оно поистине необходимо. — Он обвел жестом вывороченные с корнями деревья, окружившие стоянку. — Эти тебе не помогут, если только ты не видишь корабль, способный оседлать воды реальные и воображаемые.

— Мудро отмечено, — вставил Гарелко, смотревший на Татенала с долей скептицизма. — Но я уже отметил это раньше всех, ибо самый старый и потому самый мудрый. Может быть, в словах Реваста сквозила не мудрость, но юношеская торопливость, что стремится в места очевидных нелепостей, особенно когда трудиться должны будут другие.

— Он стремится к необдуманным суждениям, хотел ты сказать, — крикнул Татенал. — Недавние малыши, каков Реваст, не способны понять нюансы метафизических материй. Не уловил он и великодушия в приглашении занять койку в моем ковчеге.

— Не вижу ковчега, — буркнул Реваст. — А вижу бревна, сучья, листья и корни.

— Лишь возвышенный разум способен созерцать ничтожные материалы, а зреть остроносый монумент мореходного совершенства.

— Похоронили мою секиру, — сказал Реваст, — боясь, что только она от меня и осталась. Увы, мы опоздали и не видели мокрых пятен слез на щеках жены, когда она кидалась на груду камней, вырывая волосы со скальпа в приступе горя, тоски и тому подобного.

— Я осмотрел почву, но не нашел клочьев волос. Нет, куда вернее, она взяла юного и слишком красивого Ханако под меха и если ее воля так сильна, как она воображает, нас вскоре ждет незаконное дитя. Вижу ее раздувшейся, пресыщенной. И проклятие Ханако, он такой же! Хитрый блеск ее глаз не дает мне заснуть. Легкая улыбка женщины, победившей мужей во многих битвах, которых мы даже не замечали, хотя истекали кровью. Вижу ее: нависла словно нож над моим сердцем — но быстрое движение, и она уже нацелилась на невезучее мое естество!

— Давно пора было отрезать, — заметил Гарелко. — Твой угорь сдох от возраста и уже не разевает пасть.

— Реваст, на помощь. Юность и старость должны вступить в союз, ударами отогнав дикаря, не наделенного ни первым, ни вторым. Татенал, ради всего святого строй корабль, но нам придется тебя оставить и бежать, пока не наткнемся на неверную жену, что содрогается в объятиях чужеложца Ханако. Мы с тобой, Реваст, должны показать свежие и острые рога, и узреть в широко открытых глазах первые цветы страха и ужаса! И тогда, когда ее честь будет извиваться под нашими пятками, мы вобьем ее в пыль унижения и раскаяния, обретя изобильный рог милостей!

— Сладки будут плоды, но сок ядовит, — оскалил зубы Татенал. — Когда увижу вас, беспомощно бултыхающихся в глубоких водах, услышу жалобные крики — да, я равнодушно проплыву мимо, чуть помахав пальцами.

Реваст обернулся к хижине. — Кстати пора разбирать убежище, Гарелко, ведь и строили его мы.

— Погодите? А поспать?

— Ну, Татенал, — предложил Реваст, — можешь поспать на своем корабле.

Гарелко засмеялся: — Сладких снов! Ха, ха, ха, ха!

— Хорошо, — сказал Татенал после недолгого размышления, — я сопровожу вас, чтобы убедиться, что вы в порядке, ведь лишь одному из троих довелось быть на пике боевых умений. Щенок слишком дик и неуклюж, до сих пор мнит себя героем, а старец трещит костями, едва способный поднять оружие.

— Ах, — сказал Реваст — можно оставить хижину для следующей партии глупцов.

— Ты признался в ненависти к нам!

— Не признаюсь ни в чем, кроме разве что внезапной лени. Ну, не слишком ли мы засиделись? Пора ловить жену-изменницу!

— Я весьма внушительно замахнусь кулаком, — заявил Гарелко, собирая вещи. — Словно медведь, разбуженный в пещере — губы мои обнажатся, клыки лязгнут со зловещим клацанием. Подобно волку в глубоких снегах, дерну шкурой и подниму шерсть дыбом. Со всей неумолимостью атакующего рака раскрою широкие клешни, устрашающе помавая и жутко угрожая.

— В конце речи, — заметил Татенал, — он нашел для себя сравнение подходящего размера.

Вскоре трое мужей Лейзы Грач вышли по следам жены.

* * *

Виноват, возможно, был остов дракона — мысли Реваста вскоре утонули в военных воспоминаниях. Он едва успел освоиться с оружием, когда налетчики Теломенов напали на деревню. Он помнил тупоносые ладьи, вытянутые на каменистый берег, и как фигуры в доспехах соскочили с бортов и помчались по склону. Деревенские псы взбесились, бросившись навстречу. Большинство собак оказалось достаточно умны, чтобы рычать, но не подбегать близко, хотя некоторые умерли от ударов копий, умерли громко, в куче собственных кишок. Реваст поспешил встать в строй мужчин и женщин, подхвативших оружие; лишь немногие одели кирасу или шлем, или взяли щиты. Заполнил прогал между двумя родичами. Выставил топор и щит и только тогда осознал, что оказался в первом ряду, состоящем из самых старых обитателей. Единственной их задачей было замедлить продвижение Теломенов, дав время молодым воинам полностью вооружиться, а подросткам собрать детей и увести в лесные овраги.

Единственным защитником не на своем месте был Реваст.

И было слишком поздно — первая волна Теломенов настигла их.

Вдовцы и вдовы, хромцы и горбуны, товарищи Реваста дрались в ожесточенной тишине, изгнав все мысли, жалобы и страхи. Умирая, они не кричали, и никто не молил о пощаде. Лишь много позже Реваст понял: та битва, та яростная оборона деревни для соратников стала осуществлением смысла смерти — моментом, коего они ждали. Перед выбором — быстрая гибель или медленные годы угасания от старости — никто не стал колебаться, все взяли оружие.