Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 71

— Некоторые не просыпаются, — сказал голос, настоящий голос.

— Этот очнется, — ответил второй, ближе, тот, кому принадлежала рука на лбу. — Ты всегда недооценивал силу Тисте.

— Возможно, ты прав.

— Он юн, но не слишком. Крепкий мальчишка, скажу я. Видишь следы ожогов и шрамы от кнута? А вот это, спорить готов, след от меча. Такой удар должен был убить. Трудно было бы сказать, что ребенок ничего не знает о выживании.

— Что ты сделаешь?

— Ближе всего крепость Драконсов.

— А, понимаю. Но ведь лорда Драконуса нет в резиденции?

— Возможно, Азатенай, ты прав.

— Мать Тьма еще держит его при себе.

— Может быть.

— Что же еще?

Ответ последовал после некоторой запинки. — Он отошел от дел. Решил остаться в темноте, невидимый и не видящий. Сознательно отстранившись от всех событий, он желает быть забытым. — Раздался вздох. — Увы, безнадежно. События вытащат его наружу, и очень скоро.

— Как и тебя привлекут назад. В Харкенас.

— А ты будешь со мной?

— В Цитадели? Вряд ли. Стены и камень над головой мне неприятны. Нет, буду попросту дожидаться тебя неподалеку.

Рука соскользнула, и Вренек ощутил внезапную пропажу, словно укол боли. Одновременно слыша тихий смех. — Великий Каменщик боится стен и каменных потолков.

Опять протекло несколько мгновений тишины. — Каждый монумент, поднимаемый мною из земли, есть тюрьма. Построенный, он заключает. Сама его форма изгоняет пустоту. Хитрит, обманывая время.

— При должном уходе такой памятник может пережить эпохи, Каладан.

— Даже если смысл исчезает. Храни камень или бронзу, да, береги его девственность. Но, интересно мне, кто станет хранить правду о нем? Иногда я думаю, лучше было бы погрузить мои работы в трясину, пусть обитают во мраке и грязи.

— Совершенно новый тип памятника, — сказал тот, что был ближе, снова кладя ладонь на лоб Вренека. — И новый смысл.

— Замысел, Первый Сын, не оставляет отзвуков. Те, что придут потом поглазеть на мое искусство, смогут лишь гадать, что было у меня на уме, даже углядев каждый след резца и верно оценив точность руки. Разумеется, они устроят пир на крошках, провозгласят свои догадки неоспоримой истиной.

Рука снова соскользнула со лба, Вренек услышал, что мужчина рядом встает. Голос его зазвучал, словно отражался от свода пещеры или уступа на горном склоне. — Твое беспокойство не чуждо мне, Каладан Бруд. Я слышал, как бранится поэт Галлан, будучи в подпитии. Но в моей жизни искусство присутствует мало. Разум ходит простыми путями, а цели мои еще проще.

Названный Каладаном Брудом, мужчина с необычайно тяжелым голосом, издал нечто вроде смешка. — И твое фехтование не ведает тонкостей, Рейк? Твои дворцовые интриги? Нет, ты меня не убедил.

— Вопрос достаточно прост, — возразил Рейк. — Урусандер и его легион покинут Нерет Сорр незадолго до окончания зимней осады. Пойдут на Харкенас, намереваясь посадить Урусандера на престол с матерью Тьмой.

— И что в таком сценарии так тебя возмущает, Первый Сын? Скажи, если не против: что ставит простого солдата так далеко от благородного воина? Каким именно образом вы меряете достоинство?

— Спроси простого солдата, Каладан, и получишь прямой ответ. Деньги и земли, положение и престиж. Свободы и привилегии, известная помпа. Они проклинают врагов за то, чего домогаются себе. Но эти аргументы, друг, скромно замалчиваются, вместо них нагло вопиет железо. Жалкий язык, жалкий спор; взаимная глупость ставит границы взаимодействия.

— Но ты обязан выйти им навстречу, завести разговор копий и мечей.

Первый Сын (Вренек знал этот титул, часто слышал от леди Нерис, и произносила она его с почтением) не торопился с ответом. Голос стал холодным. — Претензии знати не лучше, Каладан. Они считают, что насест и так переполнен. Меня окружают капризные детишки, и мне они не нравятся… В этом ли моя единственная задача? Моя служба Матери? Стоять между двумя самолюбивыми недорослями? Нет. Если пойду на Урусандера, нужны причины получше.

— И таковые имеются?

— Я ненавижу наглость.

— Чью?

— Гм… всех. Но прежде всего Урусандера — или Хунна Раала, хотя сомневаюсь, что между ними есть разница.

— И ты узнал намерения Матери Тьмы?

Первый Сын горько засмеялся. — У нее был консорт. Разве не очевидно? Но потом твоя соплеменница, Азатеная, бросила пылающую головню в стог сена. Андии и теперь Лиосан — мы народ разделившийся, и не могу не думать, что это ваш азатенайский план — видеть нас ослабленными. Только понять не могу — зачем?

— Гляди на Драконуса, чтобы найти ответ.

— Драконус? Почему на него?

— Он принес Тьму Тисте.

— Терондай на полу Цитадели? Нет. Азатеная по имени Т'рисс уже успела натворить бед до него.

— Врата, которые, полагаю, можно назвать именем Куральд Галайна, есть новое наложение контроля, — сказал Каладан, — на силу вечно действующую, существующую в оппозиции Хаосу.

— Хаосу? Не Свету?

— Свет, если ты дашь себе время подумать, лишь оправдание Хаоса. В его чистоте он находит порядок, субстанцию и цвет. Так Хаос ищет, на свой манер, собственного уничтожения.

— Не понимаю, Каладан. Ты говоришь о природных силах, будто они обладают волей.

— Нет, лишь склонностями. Назови любую силу и, подумав, поймешь, что она не может существовать сама по себе. Другие силы действуют на нее, чего-то требуя и даже изменяя грани ее сути. Таков диалог Творения. Но даже видимое противостояние двух сил есть на самом деле множество взаимодействий, разговоров. Возможно, диалог — неверное слово. Скорее это сумятица, какофония. Любая сила желает наложить свой ритм на все творение, результат может казаться беспорядочным… но уверяю тебя, Первый Сын, их хор создает музыку. Для тех, кто умеет и желает слышать.

— Каладан, вернемся к обсуждению Драконуса и Т'рисс.

— Дар любимой… нет, слишком много даров, слишком щедрых. Благословив любимую женщину владеть силами Элементной Тьмы, Драконус привел творение к недопустимому дисбалансу. Мир, Первый Сын — любой мир — может сдержать лишь необходимые силы, и равновесие их хрупко. Азатеная, которую ты знаешь как Т'рисс, не имела выбора — хотя такими смелыми действиями она не выказала тонкости, свойственной нашему роду. Похоже, Витр некоторым образом повредил ее.

— Я найду ее, Каладан, чтобы понять больше.

— Она и сама может вернуться. Но сейчас не похоже, чтобы ты мог отыскать следы. Она ходит незримыми путями. Нужно понять, Первый Сын: Азатенаи умеют искусно скрываться.

— Значит, намекаешь ты, вина на Драконусе.

— Он виновен в мягкосердечии… но разве стоит стыдить за такое чувство? Накануне войны сочувствие падает первой жертвой, зарезанное, словно дитя на пороге.

— Лорд Драконус мой друг.

— Не изменяй дружбе.

— Но… держась у ее юбки, он меня разочаровывает.

— Ты ставишь ожидания выше сочувствия, способностью к коему так гордишься. Дитя снова истекает кровью.

— Очень хорошо. Я не буду торопиться осуждать Драконуса.

— Только, боюсь, в войне ты останешься один.

— Сама мысль, — сказал Первый Сын, — о торжестве знати горька для меня не менее, чем мысль о возвышении Урусандера. Я хотел бы увидеть посрамление обеих сторон.

— Возвышение — довольно забавное слово.

— Почему?

— Мать Тьма… Отец Свет. Это не пустые титулы, и если ты счел стоящие за ними силы иллюзией, то ты глуп.

Вренек услышал вздох и не сразу понял, что исходит он от него. Он вернулся в теплое место. Пересек ледяную реку беспамятства. И открыл глаза.

Высокий воитель стоял над ним, глядя спокойными глазами. Неподалеку сидел на горелом пне здоровяк с серебристой меховой шубой на плечах, звероподобное лицо заставило Вренека вздрогнуть.

— Холод пробрался в самые твои кости, — сказал Вренеку Первый Сын. — Но ты вернулся, и это хорошо.

Вренек сверкнул глазами на Каладана Бруда. — Первый Сын, почему ты не убиваешь его?

— Ради какого резона должен я сделать это, даже если бы мог? — удивился Первый Сын.