Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 107

* * *

— Пламя умирает, — сказал Кред, склоняясь ниже, чтобы осмотреть шипящий в бронзовой чаше кусок пемзы. — Не моя магия, не мое искусство, но само пламя. — Он выпрямился, озираясь. — Видите, как костры тускнеют? Что-то украло их тепло.

Брелла поморщилась. — Будем голодать.

— Или учиться сыроядению, как охотники Бегущих, — предложила Старк.

— Они готовят еду, как все прочие, — возразила Брелла. Она смотрела на молодую женщину. — Простая прогулка по лагерю многое бы тебе показала. Ты же цепляешься за невежественные убеждения, будто они могут переделать мир. По лицу читаю упрямый настрой, хоть ты его опустила — хмурая гримаса, лукавое недоверие в глазах. Так похожа на мать, да сохранит в покое ее душу Морской Разбойник.

Кред хмыкнул. — Мать Старк готова была спорить даже с водой в легких. О, я только восхищаюсь ею. В дни до магии, когда нами владела беспомощность… — Он указал на гаснущую жаровню. — Возвращаются призраки того времени. Кончился принесенный морем плавник, осталась лишь трава степей. Я сижу и вижу, что потерял.

— Я вовсе не моя мама, — взвилась Старк. — Да и ты не похожа на свою дочь.

Ухмыляющийся Крид оглянулся, заметив, что Брелла злится всё сильнее. — Она уже не моя дочь, — бросила женщина. — Отреклась от данного мною имени. Да, она еще может командовать всеми нами даже издалека. Капитан разбитой армии. Капитан сломленных беженцев, отбросов побежденного народа. Кто я для нее? Не мать.

— Флот Верховного Короля приходил за высокородными, — заметил Кред. — Вы с дочерью теперь важнейшие из тех, что могут претендовать на возрождение королевского рода.

Брелла фыркнула. Крид покачал головой. — Ты держала Право Живых, Брелла, потом передала мне. Вот ответственность кровной линии Илнапов. Самим ритуалом ты подтверждаешь претензию на потерянный престол. Даже дочь не станет отрицать.

— Капитан.

— Она выбрала такое звание, ибо не видит впереди будущего. Вот почему мы здесь, Брелла, вот почему мы поклялись идти маршем против смерти. Первая Измена есть Последняя Измена. Так пророчествовано.

Брелла встала, прошипев сквозь зубы: — С меня хватит пустых слов. Поражение стало нектаром, он поддерживает нас, как вонючий дым д» байанга. Она ведет по пути без возврата. Пусть так. Но иллюзий быть не должно. Мы идем, но не ведем. Там, где мы окажемся, Права Живых не будет.

— Проклятие Верховному Королю… — начала Старк, но Брелла повернулась к ней: — Проклятие? Почему? Мы всего лишь налетели на его берег, ограбили купцов и послали их корабли в пучину. Год за годом, лето за летом мы становились ненасытнее, кормясь чужим трудом. Не проклинай его. Возмездие справедливо.

Сказав, она ушла прочь.

Кред снова уставился в умирающий огонь. — Волшебство во мне не ослабело от потери. Как такое возможно?

Пожимая плечами, Старк раскатала постель и приготовилась лечь, хотя день еще не прошел. — Наверно, что-то питается твоими приношениями.

Кред нахмурился, но потом кинул. — Да, я сам недавно сказал.

— Нет, не магией, а пламенем. Всего лишь. Каждый день мы теряем толику тепла — где же сезон оттепелей? Вижу, как стаи морских тварей спешат на север. Крабы бродят по отмелям, ожидая полной луны. Везде вокруг мир готовится к времени размножения и обновления. Но не здесь, в лагере.

Она улеглась, натягивая с головой толстые шкуры.

Сосредоточившись на угасающем пламени, Кред обдумывал слова Старк. Если времена года меняются лишь вокруг, они поистине зашли далеко. Старк права. Спицы колеса сходятся к втулке, а внутри втулки… Худ. Колдун вскочил. «Началось».

* * *

Варандас присел напротив Худа. — Чем занят?

— Приканчиваю время.

— Не удивительно, что это так надолго. — Варандас отвел глаза, ощутив приближение единственной из Азатенаев, присоединившейся к страшному легиону. — Идет, — возвестил он Худу. — Кружила около целыми днями. Теперь понятно: это была спираль. Может, она бросит тебе вызов.

— Я не боюсь вызовов, — отвечал Худ.

— Как большинство болванов. Пусть довод разума ударится о твою голову, будто безумная муха, и судорожно отступит. Безмозглые славны упрямством, свинячьими глазками и сжатыми губами. Превращая лицо в подобие мосластого кулака, провозглашают, будто звезды — лишь куски кварца на бархатном одеяле ночи, будто вольные звери созданы, чтобы утолять наш аппетит. Высекают ослиные мнения на камне упертости, гордясь своей глупостью. Ну почему в любой цивилизации наступает время восстания крутолобых идиотов, заглушающих любую дискуссию потоками злобы? Кто эти глупцы, и долго ли они сновали, почти не замечаемые, ожидая своего дня в темной ночи?

— Закончил, Варандас? — спросил Худ.

— Безмозглым не дано ценить риторику. Они не ценят вопросов, на кои нет ответа, ведь в их жалком мирке обитают одни ответы, твердые как куски кизяка и столь же пахучие. — Варандас оглянулся. Кивнул подошедшей Азатенае, но та смотрела лишь на Худа.

Она сказала: — Мертвые маршируют. Полагаю, это умно. Все гадают, как мы сможем пройти в их королевство, а ты ведешь их королевство к нам.

— Спингеле, я не думал, что ты убежишь.

— Никогда не бегала.

— Где же ты была?

— В Башне Ненависти. Ради покаяния.

Варандас нахмурился. — Знаешь, если вправду хотела скрыться среди нас, Джагутов, не нужно было принимать облик женщины столь прекрасной, что спирает дыхание.

Она взглянула на него. — Не намеренно, Варандас. Но если мой облик все еще волнует тебя, могу сделать одолжение.

— Сделать меня женщиной? Думаю, не надо; с меня довольно и временного недоразумения. О, прости же меня за восхищение тобою, самозванкой в нашем обществе.

Джагуты чаще всего были долговязыми и тощими, но Спингеле отвергла обычные формы, и редкостная округлость ее тела вызывала восторг и женщин, и мужчин. Варандас не сразу отвел от нее глаза, вздохнул и сказал Худу: — Она права. Это было умно.

— Даже безмозглые могут породить пару искр. Спингеле, мне казалось, что Башня сплошная.

— Не моя вина, что вы верите всему сказанному Каладаном Брудом. Хотя вы всегда были народом доверчивым, склонным к буквализму, тугим на образность. Но играться со временем… Худ, это кажется не мудрым.

— Мудрость переоценена. Ну же, Спингеле, ты действительно пойдешь с нами в чаемый день?

— Пойду. Смерть — штука любопытная. Для меня она что-то вроде хобби. Сознаюсь в некоем восхищении, пусть не особо горячем. Идея преходящей плоти, мягкой оболочки, что гниет после бегства души. Интересно, как это влияет на вас.

— Нас, смертных? — спросил Варандас. — Скажу тебе, Азаненая, что Джагуты, коим случилось избегнуть ранней смерти, неизменно радовались, когда она, наконец, приходила. Плоть — усталый сосуд, она крошится, становясь тюрьмой духа. Тогда смерть — избавление. Даже бегство.

Женщина нахмурилась: — Но не смущает ли душу ненадежность этого бессмертия?

— Возможно, — предположил Худ, — это для того, чтобы пробудить душу к вере.

— Но в чем ценность веры, Худ?

— Вера существует, дабы умалить обыденный мир доказательств. Если смертная плоть есть тюрьма, то и весь ведомый мир таков. Внутри и снаружи мы желаем — даже нуждаемся — в пути спасения.

— Спасения, называемого верой. Благодарю, Худ. Ты просветил меня.

— Надеюсь, не полностью, — буркнул Варандас. — Иначе отсвет удивления погаснет в твоих лавандовых глазах.

— Красота жаждет восхищения, Варандас, но потом устает.

— Усталость застилает твой взор?

— Возможно. К тому же, слишком многая болтовня заставляет сомневаться в ценности объекта восхищения. Да и чем хорошо быть объектом эстетических восторгов? Я лишь даю форму вашему воображению.

— Редкий дар, — ответил Варандас.

— Не столь уж редкий.

— Облик Джагуты заставил тебя погаснуть. Наше ничтожество заразно.

— Вполне возможно. Худ, Дом Азата в вашем заброшенном городе получил передышку. Даже дух стража чувствует себя обновленным. Но это было рискованно.