Черные дрозды(ЛП) - Вендиг Чак - Страница 24

— Ты позволишь мне умереть и стыришь мои деньги, — говорит Луис и Мириам соскакивает на пол, делая шаг назад. Её сердце колотится в грудной клетке, словно железный кулак. Она не понимает, кто из Луисов это сказал.

— Что? — спрашивает Луис, настоящий Луис.

— Опарыш, хищник, паразит, гиена, — хрипло напевает призрачный Луис.

Мириам кричит в отчаянии.

Настоящий Луис выглядит смущенным. Он оглядывается и на мгновение Мириам кажется, что он увидит своё призрачное отражение. Но сейчас призрачного Луиса уже нет и девушка уверена, что и своего разума она тоже лишилась.

— Что такое? — интересуется он. — Я что-то не так сделал?

Она хочет ответить: «Да, ты явился призраком или демоном из моего собственного подсознания, и пытал меня, пока я пыталась что-то предпринять».

— Нет, — вместо этого говорит Мириам, отмахиваясь от него. — Нет, дело во мне. Я не могу. Не могу. Не сейчас. Там снаружи есть машина-закусочная? Или автомат с напитками? Хоть какой-нибудь… автомат?

Луис пытается откашляться.

— Ага, Эм, да. За дверью сразу налево. Там небольшая ниша недалеко от стоянки.

— Клёво, — говорит она и открывает дверь.

— Ты в порядке?

Мириам качает головой.

— Не очень. Я понимаю, что это клише, но дело во мне, а не в тебе. Предлагаю тебе рассматривать это с точки зрения, что я сумасшедшая стерва.

— Ты вернешься?

— Я не знаю, — честно отвечает она.

Интерлюдия

Интервью

— Всё начинается с моей матери, — говорит Мириам. — Отцы развращают своих сыновей, так? Именно поэтому так много историй от лица мужчин, потому что они правят миром, им принадлежит первое слово. Если бы женщины травили байки, то большинство из них было про проблемы женщин. Поверь мне. Папочки — это идеал для девочек, если только не становится насильниками. Однако мы про мамочек. Это целая котомка ярости.

— Так значит вы во всем вините свою мать? Это её вина? — переспрашивает Пол.

Мириам качает головой.

— Не напрямую. Но и не слишком косвенно. Позволь объяснить тебе ситуацию в моей семье. Отец умер, когда я была маленькой, и почти его не помню. У него был рак кишечника, который из всех других видов рака самый отстойный. Порой самые приятные вещи проходят через кишечник, а эту особенность, считай, у тебя украли. Даже представить не могу каково это.

— Девушки обычно не любят говорить о том, как они ходят в туалет, разве нет?

— Меня сложно отнести к обычным девушкам, — таков её ответ.

— И вам это нравится, да?

— Нравится. И не надо подвергать меня психоанализу. Ради Христа, тебе всего девятнадцать,

— А вам всего двадцать два.

Мириам пыхтит.

— А это значит, что я тебя старше, молодой человек. Могу я продолжить свой рассказ? Твои читатели сдохнут от нетерпения.

— Простите.

— Итак, папа умирает, юная девушка остается один на один с очень религиозной, почти менониткой, матерью, Эвелин Блэк. Мать — репрессивная сила… знаешь, как говорят: Мужчина прижмет тебя к ногтю. Моя мать — тот самый мужчина. Её указующий перст заставлял юную девушку читать Библию и одеваться как сорокалетняя тетка. Так что можно было ожидать, что от неё будет пахнуть пыльными коврами и древними книгами.

Но это вряд ли вся правда о ней. Она хотела, чтобы о ней так думали, такой представляли. Так ей говорила в свою очередь её мать, что всё это правильно и подобающе. Целомудрие и милосердие, чопорность и пристойность, рот и вагина — всё это стянуто так туго, что вот-вот лопнет, выбив кому-нибудь глаз. Ах, но у девочки все эти маленькие секреты есть. Для тебя, как и для любого другого, это вряд ли прозвучало бы ошеломляюще, но для матери стало бы сраным апокалипсисом. Девочка любит воровать комиксы. Она любит стоять рядом с другими детьми, слушая их — ах, какой ужас, — рэп и дьявольский тяжелый металл. Она испытывает трепет, наблюдая за ребятами в школьной курилке. А потом она приходит домой и не смотрит телевизор, потому что у них нет чертова телевизора. Она тайно читает свои комиксы и слушает очередную лекцию матери о морали, вечер за вечером, снова и снова, конец.

— Конец?

— Не совсем. Очевидно, это самое начало. Молодой подросток, работающий библиотекарем — назовем её Мэри, — начинает страдать расстройствами. Не на виду у всех, а когда возвращается вечерами в свою комнату и плачет перед сном. Её одолевают те мысли, когда она вырывает волосы с корнем, выбивает зубы молотком или ещё какие другие ужастики. Она ничего подобного не делает, что в некотором смысле даже хуже: расстройство затягивает её, сжимает до того, что она готова взорваться.

Дело в том, что эта мать не похожа на плохую мать. Она не проявляет физического насилия — не бьет девушку проволочной вешалкой, не лупит по сиськам плойкой для завивки волос. Но и приятной её не назовешь. Она ежедневно унижает девочку. Грешница, грязнуля, шлюха, да что угодно. Девочка представляет собой одно сплошное разочарование. Большое черное пятно. Плохая девочка, даже если на самом деле она хорошая. Может, мать чувствует обещание греха. Может, мать чувствует душок погребенного в ней зла.

— И, — спрашивает Пол, — что вы сделали? Вы ведь что-то сделали. Вы больше бы не выдержали и что-то сделали.

— У меня был секс.

Пол удивленно моргает.

— И что?

— Точно. И что? Ты из того мира, где двенадцатилетние девочки эсэмэсят, прости, сексэсят друг другу о том, как сделали парню твинет.

— Твинет?

— Да ладно, ты серьезно? Одна делает ему минет, тогда как он ублажает вторую. Поэтому твинет.

Пол бледнеет.

— Ой.

— Ага. Дело в том, что ты из тех мест, где детки делают это постоянно, и это никого не удивляет. Я же приехала оттуда, где мать говорит, что твои женские части — рот Дьявола, а ты не должна кормить Дьявола. Накормишь раз, он захочет еще и еще, и еще.

— Вы накормили дьявола.

— Лишь однажды. Его звали Бен Ходж. Мы сделали дело. И потом он покончил собой.

Глава двадцатая

Клуб врунишек

Мириам так безумно хочет Фанты, что почти ощущает её химический вкус на своём языке. Но перед ней автомат Mello Yello, некоего рода обдираловка от Маунтин-Дью. Но девушке всё равно. Она хочет того, что хочет, и не желает думать о том, о чем не хочет. Это неважно по сравнению с тем, что у неё нет денег на автомат. Упс.

Она думает: «Я хочу оранжевую содовую. И я хочу плеснуть в неё водки. И пока мы здесь я хочу перестать наблюдать за тем, как люди отходят в мир иной. Ах, и пони. Я хочу себе сраного пони».

Её мысли настолько громкие, что Мириам не слышит шума подъехавшего автомобиля.

Мириам опирается рукой на аппарат. И вот она видит — долларовая банкнота.

— Бонус, — мычит она и тянется за деньгами.

Это уловка. Наглая ложь. Поддельный доллар, на котором, если его расправить, нарисован христианский комикс Джека Чика. Какая-то история игры в «Подземелья и Драконы».

Мириам мнёт её, отходит, чтобы выбросить, поворачивается и оказывается лицом к лицу с нескладным, костлявым итальянцем в аккуратном чёрном костюме.

— Господи, — говорит Мириам.

Итальянец кивает, хотя не похож ни на Господа, ни на Спасителя (некоторое сходство всё же имеется, благодаря носу, который настолько низко посажен и выглядит таким тяжелым, что похож на багор). Мириам видит, как к ним направляется невысокая женщина, круглолицая, с чёрными глазами, похожими на раскаленные угли, и челкой, которую подстригали, словно по линейке.

— Добрый вечер, — говорит женщина.

— Скалли, — обращается Мириам к женщине. Кивает мужчине: — Малдер.

— Мы из ФБР, — говорит высокий ублюдок.

— Я догадалась. Это была шутка. — Она откашливается. — Не берите в голову.

— Я агент Харриет Адамс, — объясняет женщина. — Это агент Франклин Галло. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Конечно. Спрашивайте. Если ищете христианских проповедников, то у меня вот что есть, — Мириам раскрывает ладонь и показывает им фальшивую банкноту. Сердце девушки скачет в груди, словно испуганная газель — она слышит, как кровь стучит в ушах; она чувствует, как, будто барабан, в шее колотится пульс. Что же такое? Её настигло прошлое? Мириам гадает, сколько сигарет она сможет протащить в тюрягу? А все эти нестриженые тётки в оранжевых робах. Дерьмо! Твою мать!