Пылающий мир (ЛП) - Марион Айзек - Страница 52

Но там ничего нет. Под нами только пустая темнота. Единственные существующие скопления звёзд находятся наверху — это старые добрые созвездия Льва, Рака и Козерога, но они не так дороги мне, как созвездия, созданные людьми, этими далёкими богами, которые не желают иметь ничего общего с нашими жизнями, полными риска. Несмотря на шум, смог и жаркие драмы, я скучаю по городам.

Наконец, солнце исчезает без следа, и наступает полная темнота. Я смотрю, как

она расстилается под нами ровным чёрным ковром, а потом вижу ... свет. Несколько светящихся пятнышек, потом ещё больше, потом круглый бассейн света, достаточно яркий, чтобы осветить окружающие его холмы. Огни образуют форму города, но это не уличные фонари и не свет из окон. Это пожары. Сотни зданий залиты характерным белым пламенем Церкви Огня.

Если вы посмотрите налево, - говорит Эйбрам по внутренней связи, подражая лаконичному бормотанию капитана воздушного судна, играющего в экскурсовода, - то увидите очень искренних людей в поисках лучшего мира.

Из горла Норы вырывается горький смешок.

Эти придурки всегда на высоте. Как свечи на сумасшедшем торте. Джули смотрит в окно,наблюдая за адской смертью какого-то города,

сожжённого на костре за ересь выживания. Я вижу в её глазах воспоминания, печаль, боль и гнев. Потом она закрывает их и сворачивается клубочком на своём сиденье, спиной ко мне и к окну.

Я наблюдаю за пламенем, пока оно не исчезает позади и не возвращается темнота. Тьма или огонь. Больше нет вариантов?

МОЯ МАТЬ.

Она верит в лучший мир. Но он так далёк и недостижим, что мы не примем участия в его строительстве. Новый мир будет вручён нам полностью сформированным и идеальным, он упадёт с небес и накроет хаос, в который мы превратили эту жизнь. Этот мир был приговорён ещё в начале своего создания, будучи изначально только одноразовой сценой в короткой драме, чей сценарий никто не понимает и чью концовку никто не может переписать. Мы можем внести только одно изменение — приблизить его конец, поскольку мы способны лишь разрушать. Мы испорчены ещё до рождения, и если когда-нибудь сделаем добро, то это будем не мы, а рука Господа внутри нас, которая движет нами, выполняя свой план. Наш величайший грех — вера в собственную значимость.

В это верит моя мать и учит этому меня, но я не понимаю, почему тогда она работает в лагере беженцев. Она кормит детей жертв войны и находит дома переселенцам... Разве эти люди не должны умереть? Разве это не тот самый Последний Закат, которого мы все ждём? Зачем она пытается оттащить солнце назад?

Я задаю эти вопросы маме, и она расстраивается. Они гасят свет, которое излучает её лицо, когда она работает в лагере, ремонтируя одежду, раздавая лекарства, приготавливая огромные чаны рагу. Помощь людям приносит ей радость, пусть даже это бессмысленно. Я решаю оставить её в покое.

Когда я могу, я всегда хожу с ней в лагерь, потому что здесь нет моего отца.

Здесь я могу выбрать себе одежду из пожертвованных вещей взамен моего домашнего изношенного тряпья. Отец говорит, что у нас достаточно вещей и нам не нужна ничья помощь, но я думаю, что мы живём немного лучше беженцев. В конце каждого дня мать бросает в сумку несколько банок с консервами и просит не говорить отцу.

Испачканные травой джинсы-варёнки. Бирюзовая футболка с Микки Маусом.

Мой выбор не отражает личных вкусов. Я беру одежду, которая мне впору.

–Здравствуйте, миссис Атвист.

–Что ты здесь делаешь?

Я перестаю рыться в ящике с обувью и прислушиваюсь к двум голосам на тротуаре. Мамин голос мягкий, но строгий, и я могу представить, как она, стоит, скрестив руки, серьёзная и неподвижная. Второй голос сухой и глухой, как хруст сломанной сгоревшей ветки. Он немного мне знаком. Должно быть, когда в последний раз слышал голос деда, я был совсем маленьким.

–Я пытался поговорить с сыном, но он застрял в этом Святом Огне по самый яйца. Из его черепа не вытянешь ни слова. Я подумал, что вместо этого могу поговорить с тобой.

–С чего ты взял, что я пойду против мужа? Или нашей Церкви? Святой Огонь — наша семья.

Я твоя семья, мать твою. Я хочу тебе помочь.

–Мы не хотим, чтобы ты нам помогал.

–Какой позор. Я управляю последней армией в Америке, а мой сын живёт в лачуге. Мой внук вытаскивает обоссанные трусы из благотворительных ящиков...

–Не вмешивай его.

–...а моя невестка ворует у бродяг банки с бобами.

–Через несколько лет твои деньги не будут стоить ничего.

–Деньги — не единственная валюта.

Его худое лицо. Его жёлтая от табака улыбка, выглядывающая из окна огромного белого Рэндж Ровера. Я смотрю на него, спрятавшись за мамину ногу, словно я совсем маленький.

–Привет, малыш! - его взгляд по-кошачьи перескакивает на меня.

–Возвращайся внутрь, - говорит мама.

Я подчиняюсь, но останавливаюсь у двери и подслушиваю.

–Что ты за мать? Я бы мог сделать из твоего сына принца нового мира, но ты хочешь, чтобы он подох с голоду, как остальная деревенщина?

–Мир принадлежит Господу, и он скоро сожжёт его дотла.

–Слушай меня. Я всю жизнь работал, чтобы наша семья находилась на верхушке пищевой цепи. Я не позволю тебе или моему маленькому сукиному сыну снова сделать нас кроликами.

–Оставь нас в покое. И не приезжай больше.

–Когда дела станут совсем плохи, вы позовёте меня, - он повышает голос, крича в сторону моей двери. - Звони мне в любое время, Р...! Я буду ждать!

* * *

Его голос звучит эхом у меня в ушах, когда моя третья — настоящая — жизнь возвращает меня назад. Я слышу, как с его губ срывается моё имя и заглушаю звук, редактирую его. Неважно, как сильно моё прошлое пытается посягнуть на настоящее, я не назову это имя. Я не позволю ему переписать жизнь, которую я построил вместе с Джули.

В самолёте темно, но мир снаружи серого цвета — где-то за горами прячется солнце. Джули так и спит рядом, свернувшись клубочком и дрожа. Воздух холодный, и она обхватила руками голые плечи. Я накрываю её старым пледом, но она не перестаёт трястись.

–Подожди, - слабый шёпот едва касается её губ. - Мама, подожди. Я не сплю. Мне приходит в голову, что мой чистый лист — это возмутительная роскошь.

Мой страх потерять это кажется таким жалким. Я борюсь со своим прошлым, потому что оно представляется мне диким зверем, врывающимся в мой чистый дом. Но Джули всю жизнь спит с ним рядом, чувствует на своей шее его горячее дыхание, его кровавая слюна остаётся на простынях.

На всякий случай я накидываю ей на плечи второе одеяло. Воздух очень холодный. Ледяная атмосфера над нами смешивается со старинным кислородом из резервуаров самолёта. Так странно дышать воздухом другой эпохи, наполненным звуками и запахами давно исчезнувшего мира. Я бреду по салону, пробегая пальцами по мягкой коже кресел бизнес-класса. Когда-то эти места были колыбелью богатых и могущественных. Не самых богатых и не самых могущественных — у тех были частные самолёты с персональными улыбками и металлические чемоданы, полные секретов, - но тех, кто мог заплатить двойную цену за небольшую дополнительную дистанцию между ними и человечеством. Неважно, где они сейчас и пережили ли переход мира от плутократии к кратократии, частички их присутствия остались в углублении этих кресел. Волосы и клетки кожи на ковре.

Отзвуки голосов, звоните в любое время...

Я трясу головой, моргая и концентрируясь на окне, на своих ногах, на...

–Арчи? - тихо басит М. - Ты в порядке?