Бумажный домик с нарисованным котом (СИ) - "Sumya" - Страница 17

Он метко запулил окурком в помойку и спрыгнул с перекладины. “Надо все исправить. Все будет хорошо”. На стоянке он снова увидел О-шу, тот остановился, глядя на него. “На дежурство он, что ли, сюда ходит”, досадливо поморщился Чеззе и, издали помахав черному коту, обошел его по широкому кругу. Еще одни загубленные отношения... Но о бывших друзьях он подумает позже.

Чеззе нравилась его работа, он не стал ее бросать даже теперь, когда она не нужна. Может, стать здесь техником? Образование позволяет, в Академии было несколько спецкурсов. А что, вполне приличное занятие для представителя нижнего среднего класса, думает он и слышит, как наяву, ледяной голос отца: “Плебейская манера — мерить все на благополучие, Ренсар служит клану и богу, и более ничего над нами”. Чеззе всегда знал, что их бог — не тот, кого плебеи молят о милости и прощении в храмах, не тот, протягивающий на картинах миролюбиво длани над покорным стадом, хоть и зовут его также. Их бог — тот, кто карает неверных и вкладывает меч в лапы своих воинов. А Щи-цу не верит в бога, ни в милостивого, ни в карающего.

Полдня он возился со своим любимым болотоходом-распылителем, не отвлекаясь даже на болтовню с сиреневохвостым Ле-таном. Он думал о боге почему-то и о заповедях его, тех, которые в его детстве старшие Ренсары характеризовали просто: для стада. Но ведь больше ничего и нет от Него. И что же тогда остается им, называющим себя Его воинами? “С богом ты всегда один”, говорил Ханц Ренсар, его дядя и альфа прайда. И что же Он говорит наедине? Говорил ли Он что-нибудь самому Ханцу, когда тот обращался к убитым горем родителям Леки: “раньше таких сбрасывали при рождении”? Или когда Ханц подавал прошение главе клана о полном изгнании Чеззе еще до суда? Говорил ли Он что-либо самому Чеззе, ломавшему вчера безответного гражданского котика самыми грубыми психотехниками особистов?

“Может, он вообще кричал, а я не слышал Его... вот, например, голосом Щи-цу и кричал”, — подумал Чеззе, складывая инструменты перед обеденным перерывом, — “А может, Он и правда — всегда молчит... и смотрит...”

Щи-цу работал у себя в тесной лаборантской. Чеззе остановился, изучая его: глаза котика горели, гривка топорщилась, уши стояли торчком, а хвост — трубой. Все же в нем есть огонь... только не для него, Чеззе. Заметив своего старшего, котик съежился, снова став серым, забитым и жалким.

В столовой Чеззе выбрал наиболее укромный уголок под одобрительный свист от своей обычной компании. Все же иногда эти славные простые ребята слишком простые. Кажется, они уверены, что он мелкого прямо на столе разложит. Щи-цу принес поднос с едой, все расставил и смирно уселся напротив, опустив глаза и уши. Пальцы у него дрожали. Чеззе похлопал по месту рядом с собой, и тот деревянно на него переполз. Чеззе погладил его по голове, и котик втянул ее в плечи. Вспомнился снова Ханц Ренсар — его было невероятно представить себе извиняющимся перед младшим. И Чеззе вдохнул поглубже, как перед прыжком с парашютом:

— Прости, малыш.

— Да, старший.

— Прости, — второй раз это повторить было легко, он прижал к себе хрупкое тело, зарылся лицом в кремовую шерстку, вдыхая слабый запах ванили. — Я не хотел вчера с тобой так жестоко, думал, ты опять притворяешься... ты же не притворялся?

Щи-цу только всхлипнул и задрожал, по его щекам потекли слезы, а Чеззе затащил его себе на колени, слизывая соленые капельки, он спешил объяснить:

— Я не думал, что ты такой слабый... и регенерации совсем нет.... Меня так в десять лет наказывали, только до крови, конечно, но оно все быстро проходило, да и не больно особо...

Он взял лицо Щи-цу в ладони и заглянул ему в глаза:

— Я больше так не буду, веришь мне?

— А как будешь, старший? — прошептал котик.

— Ну... — Чеззе облизнулся, — помнишь, я тебя в каре отшлепал? Тебе же не сильно больно было?

Щи-цу помотал головой и даже бледно улыбнулся, чему Чеззе обрадовался, как дебил прямо:

— Вот, не сильнее, чем тогда, клянусь. И... с этими семичасовыми наказаниями — закончено, вчерашнего с лихвой хватило. Так что не бойся меня так, — он осторожно поцеловал вздрогнувшие губки и оскалился во всю пасть: — Не будешь бояться?

— Нет...— Щи-цу снова робко улыбнулся.

— Ладно, давай есть тогда, — весело предложил Чеззе.

Он не отпустил мелкого с колен, так и кормил его с рук, словно тот и правда малышом был. Гладил его по спинке, между острых лопаток и по голым ножкам — тот был снова в шортиках, еще и с одной лямочкой, ну, точно ребенок.

— А мальчишек ты не будешь бить? — тихо спросил Щи-цу под конец обеда, утыкаясь ему лицом в грудь и вздрагивая.

— Не бить, а наказывать, за дело, — поправил его Чеззе. — И не сильнее, чем тебя, отшлепаю... как шестилетнего котенка. Так можно, глава?

Щи-цу испуганно вскинулся, вглядываясь в его лицо, и Чеззе, опустив уши, состроил самую умильную морду, какую делал для преподавательницы рукоделия в тюряге.

— Можно, старший, — уже смелее заулыбался его котик. А потом вдруг нахмурился: — Неужели тебя в десять лет так били?

— Поверь, было за что, — засмеялся Чеззе и снова поцеловал котика, слизывая вкус клубничного десерта с его губ.

— Какие ужасные порядки...

— Да ладно, ремнем или розгами, как в кадетском — это мелочи. Вот прутом — там отдерут, так отдерут. В тюрьме за любую провинность — просто в месиво избивали перед строем, сутки после этого не встаешь. А потом еще спортом неделю запрещали заниматься... гады.

— Я... не знал, это чудовищно...

— И не говори! — Чеззе сердито дернул ухом, вспоминая. — Со скуки умереть можно! Ну, зато они кричать разрешали во время порки, так мы соревновались тайно — кто позаковыристее ругательство завернет... Так-то говорить нельзя было.

Он снова поцеловал Щи-цу, и тот ему ответил в этот раз, так что Чеззе осмелел, уверившись, что его перестали бояться, и принялся гладить и тискать тонкого котика. Тот тихонько постанывал и изгибался в его лапах, отношения вроде налаживались.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — спросил Чеззе, держа Щи-цу за руку, они шли в лаборантскую.

— Что, старший? — испугался котик, и Чеззе погладил его за ушами, успокаивая.

— Просто, малыш, вдруг произошло что-то важное, о чем я должен знать? — сколько еще ему придется заглаживать последствия ошибки...

Щи-цу покусал губку и забавно нахмурился, вспоминая:

— О-шу сегодня звонил, хотел в гости придти вечером... тройняшек навестить. Я сказал, что они уехали на два дня... Он обещал потом зайти тогда, — мелкий смущенно посмотрел на него, и Чеззе только вздохнул, снова потрепав его за ушами:

— В следующий раз говори, что посоветоваться со мной надо, ладно?

— Ладно... прости, старший.

— Не извиняйся, сразу ведь нельзя всему научиться, — великодушно заметил Чеззе и добавил: — Ты молодец, Щи-цу. Ты помни только, что не один больше, мы всегда вместе, в любых условиях. Как думаешь, что О-шу задумал?

— Не знаю... — растерялся Щи-цу, — может, просто — посмотреть, как мы живем?

— Да, а может, помириться хочет, — рассеянно обронил Чеззе, они подошли уже к лаборантской, и ему вдруг страстно захотелось присунуть своему котенку — такому трогательному в этих коротких штанишках и белом халатике. Но он решил не гнать раньше времени, поэтому ограничился легким поцелуем куда-то в краешек рта и поспешно смылся — сбрасывать напряжение.

Щи-цу

После обеда он долго не мог прийти в себя. Дурацкая улыбка все не сходила с губ. Очень сильно хотелось... секса. Хвост так и норовил скользнуть в промежность и потереться о член. Щи-цу смущался и краснел. Он провел немного времени в лаборатории, проверил отчеты практикантов. Запросил дополнительные данные по парализующему яду, который раньше не изучал пристально, и даже сумел увернуться от пинка проходящего мимо гвардейца.

Чеззе. Он все-таки хороший. И он не хотел делать ему больно... по-настоящему. И как же ужасно с ним обращались! Разве можно так с ребенком? Даже если у него хорошая регенерация. А в тюрьме! Как они могут? Щи-цу бы точно не выдержал, еще и публично. Брр...