Двоедушница - Шейл Рута - Страница 2

Тщательно выпестованный годами социальной работы «образ Я» покрылся трещинами, угрожающе похрустывал и грозил вот-вот прекратить свое существование.

Чайник закипел и отключился. Одновременно с этим ожил рабочий телефон.

Она снова была кому-то нужна.

Только прежней Бо больше нет.

Турищеву так и не позвонила – вот и разгребайся.

– Телефон доверия. – Представляться своим псевдонимом не хотелось, и Бо назвала Машенькин: – Консультант Елена, я вас слу…

– Божечка! Не волнуйся, он здесь, живой. – Каждое слово, сказанное этим спокойным голосом, словно снимало с плеч очередной камень. Бо начинала понимать, почему у Машеньки так много «зависающих» – тех, кто звонит, чтобы поговорить именно с ней и неважно о чем. – «Скорую» прохожие вызвали, я дождусь вместе с ними. Узнаю, в какую больницу его отвезут, и навещу потом. Поспрашиваю осторожно. Не переживай, все обойдется.

Тишину кабинета разодрал вой сирен. И за окном, и в трубке. Наверное, не только врачи, но и полиция, так ведь положено.

Колючий свитер противно прилип к спине. Бо непроизвольно съежилась, словно это могло сделать ее более незаметной. Словно ее уже разыскивали.

– Приехали, – подтвердила Машенька. – Я перезвоню.

Короткие гудки. Бо положила трубку на рычаг осторожно, будто ядовитую змею.

Ей все еще слышался голос того парня на мотоцикле. Живые начнут видеть мертвых и сами захотят стать мертвыми. Как человек, который, общаясь, привык ориентироваться только на слух, Бо была очень чувствительна к интонации и тембру.

Он явно верил в то, что говорил, и умел заставить поверить других.

Достаточно того, что сама она покинула место ДТП по одному его слову, прекрасно понимая, чем это может грозить.

Как же он сказал?..

Стоило только об этом задуматься, те самые интонация и тембр проигрались в голове четко, будто с диктофонной записи: «Я не успел. Антон знает, что делать. Найди Антона Князева». И еще неразборчиво, похоже на «Лика» или «Ника». Скорее второе, вот так: Ни-ка. Бо проговорила одними губами, чтобы убедиться. Вышло похоже.

Потом он потянулся к одному из карманов, болезненно вскрикнул – точно так же, как когда снимал шлем, этот звук она тоже отчетливо помнила – и прошептал: «В правом верхнем, забери».

Бо послушалась. Протянула руку и достала ключ. Маленький, плоский, как от почтового ящика.

Байкер снова забредил про хаос. Ей пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. Когда он говорил, у него на губах блестела кровь. Тогда она подумала, что все гораздо хуже, чем показалось вначале, а он открыл глаза, убедился, что она все еще здесь, обложил руганью и повторно послал к Князеву.

Теперь, наверное, уже не актуально. Раз он выжил, то незачем ей вмешиваться. Да и как искать этого Князева? Все равно что какого-нибудь Иван Иваныча. В таком-то огромном городе.

Бо нащупала в кармане телефон, ради любопытства зашла в одну из социальных сетей и выбрала «поиск». Запрос выдал почти семьсот человек. Отфильтровала по месту жительства – осталось двадцать. Уже лучше, конечно. Без адресов, а некоторые и без фото. Возможно, его вообще здесь нет…

Не будет она никого искать. Как бы саму в розыск не объявили. И ключ вернет, только позже, когда все немного утихнет.

Пока эта вещь у нее, парень ничего не расскажет полиции.

Потому что Бо ему нужна.

– Не знаю, как ты, а я бы его из своей постели не выкинула, – резко севшим голосом заявила Женька Дроздова, как только поняла, о ком именно говорит подруга. – Тоже, что ли, ногу сломать? Не думала, что это делает людей такими популярными.

И ведь не шутила, хотя минутой раньше с ужасом восклицала: «Маньяк? Преследует? Тебя-я?» Держала за руку, гладила по плечу и заглядывала в глаза с вежливым сочувствием агента похоронного бюро. А сейчас прядь волос на палец накручивает и расстреливает «маньяка» очередями взглядов из-под фальшивых ресниц.

Бесполезно. Тот смотрел только на Арсенику. Видел ее одну.

Их разделял газон, решетка ограды и узкая полоска тротуара. Девушки двинулись в противоположную сторону – к воротам. Но Арсеника знала, что преследователь тоже обогнет институтскую территорию и встретит их напротив выхода.

Просто ждать.

Он не приблизится и не сделает попытки заговорить, а если сама она шагнет навстречу, его мотоцикл тут же отчалит от обочины и затеряется в потоке машин. И это не будет выглядеть побегом, скорее, ленивым отступлением. На следующий день все повторится в точности. Как раньше.

Он поджидал ее возле института и молча провожал до остановки. Пару раз мелькал у дома. Однажды Арсеника с замиранием сердца наткнулась на знакомый черный байк прямо посреди парковки кинотеатра.

Она постоянно, неотвязно, круглые сутки чувствовала на себе взгляд своего молчаливого конвоира. Даже там, где его быть не могло. В гостях у подруг, в ванной комнате, в собственной постели Арсеника не могла отделаться от ощущения его присутствия. Того, как он смотрел на нее.

Без злости, без агрессии, без ненависти.

Так, словно ее уже не было.

Так, словно она – покойница. И он знает точную дату смерти, потому что сам ее назначил.

Арсеника жила в ожидании конца. Вздрагивала от каждого звука. Засыпала и даже во сне помнила о том, что может не проснуться.

Она жила и не жила одновременно.

К тому же ее собственная мать с самого начала вела себя странно. Задавала вопросы о прошлом. Словно бы невзначай упоминала дальних родственников или дурацких детсадовских воспитателей, которых Арсеника почему-то должна была помнить. Или еще хуже – подмечала новые привычки дочери, ее покупки, глаза, густо подведенные черным, внезапно проснувшуюся любовь к ночным клубам и шумным компаниям. И нелюбовь к беседам с матерью.

А с чего она должна была их любить, когда за любым, даже самым невинным вопросом таился подвох?

Пока что Арсенике удавалось выжимать ответы из памяти той, чье тело она уже привыкла считать своим собственным. Каждую родинку, каждый бледно-розовый ноготь. Ровные зубы, блестящие волосы. И это лицо – словно чистый лист: тонкие черты, яркий изгиб бровей под челкой, уголки губ, опущенные вниз… Все это было ее, Арсеники. Это она дышала, двигалась, смеялась шуткам друзей. Это она искала чужие взгляды, впитывая их всеми пограми кожи, и хотела жить, каждый день проживать, как последний. Влюбляться… и чтобы ее любили тоже.

Вот только память – таяла. Не исчезала совсем, а словно скрывалась, уходила в глубину, подальше от настойчивого внимания новой владелицы. Воспоминания ей не принадлежали, и чем дальше, тем сложнее становилось извлекать их наружу.

Арсеника надеялась на то, что рано или поздно матери надоест ее проверять. Сама же устанет от собственного недоверия и успокоится.

И лучше бы пораньше…

Попутно приходилось думать о том, как избавить себя от внимания назойливого поклонника. Этого чертова Ландера. Даже мысленно произнося его фамилию, Арсеника едва сдерживалась, чтобы не начать оглядываться.

Выход нашелся неожиданно. Будто сама судьба подсказала.

Загнанный в угол хищник нападает, а Арсеника считала себя хищницей. К тому же гордилась своей способностью мгновенно принимать решения.

Осенило, когда в институте она нос к носу столкнулась с Павлом Нелидовым, владельцем злосчастного клуба «Volucris».

При виде Арсеники светловолосый красавчик изменился в лице и попытался слиться с толпой. Не вышло. Необязательно было прибегать к чужой памяти, чтобы догадаться – он ей должен и должок отдавать не собирается.

– Ник, ты это… – Поняв, что объяснений не избежать, Нелидов мялся, бледнел и прятал глаза. Арсеника же, наоборот, упивалась собственной уверенностью. Забрав из его рук стаканчик с кофе, она сделала глоток и терпеливо подождала, пока он выдаст достаточно убедительные оправдания тому, что чуть ее не угробил, заперев в том подвале. Но так и не дождалась. – Ты вообще как себя чувствуешь? Выглядишь, кстати, классно.