Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ) - Заболотская Мария - Страница 9

За всем этим я не заметила, как герольды протрубили сигнал, призывающий толпу притихнуть, и господин Огасто шагнул вперед, готовясь произнести свою речь.

— Жители Таммельна! — сильным, проникновенным голосом произнес он, и я невольно вздрогнула, в первый раз услышав, каким властным и уверенным может быть тон Его Светлости. — Да благословят боги эти земли! Пусть будут угодны небесам мои слова, как было им угодно некогда привести меня в эти земли. Не всегда я был мудрым и достойным правителем, но богам ведомо, что мой грех не столь уж велик…

Услышав эти слова, многие таммельнцы принялись перешептываться — и впрямь, удивительное дело! Правитель признавался, что неумело правил, стоя при том на фоне огромной новехонькой виселицы! К добру ли сие?.. Даже самые неискушенные в делах государственного управления понимали, что у любого недочета есть имя, а уж у ошибок правителей таких имен может быть несколько, и, конечно же, они совпадают с теми именами, что надписаны невидимыми чернилами над каждой петлей…

— Злой умысел, как червоточина, поражает любой плод трудов человеческих, — тем временем продолжал говорить господин Огасто все громче и громче. — А если зло это имеет самую грешную сущность — колдовскую! — то от этого яда нет спасения, кроме божьей милости. Да, добрые таммельнцы! В наши земли пришло худшее зло изо всех зол — черная магия!

Горожане потрясенно зашумели, но их удивление не шло ни в какое сравнение с моим собственным: герцог говорил о колдовстве, стоя бок-о-бок с истинной ведьмой; она же сдержанно и кротко усмехалась каким-то своим мыслям, опустив глаза долу.

На мгновение мне показалось, что я совершила чудовищную ошибку, посчитав женщину рядом с господином Огасто колдуньей. «Что же это?.. — думала я растерянно. — Он говорит о колдовстве, об избавлении от него… Быть может, я неверно разгадала эту тайну, и в монастыре была вовсе не сестра Его Светлости, а какой-то злой двойник? Пока я блуждала по лесам, настоящая госпожа Лауресса прибыла в Таммельн и разрушила злые чары! Но что же произошло с господином Казиро? Неужто он обманывал меня?.. Что за чары я чувствовала сейчас?..»

От лихорадочных раздумий за считанные минуты я обессилела едва ли не сильнее, чем от прочих тягостей, перенесенных за последние дни. Голова у меня шла кругом, я из последних сил цеплялась за столб, не видя перед собой ничего, кроме прекрасного и смелого лица господина Огасто.

— Черная магия! — с отвращением повторил герцог. — Колдовство тайно проникло в мой дом и опутало мой разум. Подлые, низкие чары, порожденные корыстью и жаждой власти. Моя вина безгранична, ведь я позволил себя обмануть и добровольно принимал яд, день за днем ослабляющий мою волю. Пусть боги благословят мою любезную сестру, сердце которой почуяло беду — именно она смогла развеять морок своей чистой верой!

Ведьма — или же госпожа Лауресса?.. — потупилась, знаком показывая, что ей кажутся излишними эти восхваления. И даже я не нашла в этом движении ни капли лицемерия или нарочитости.

— Добрая моя сестра! — воскликнул господин Огасто, и, не совладав с чувствами, поцеловал ей руку. — Как велика твоя скромность и как светел твой ум, безошибочно распознавший зло!

Мне показалось, что от этих слов госпожа Вейдена, до того напоминавшая статую, изукрашенную драгоценностями, вздрогнула и побледнела еще больше.

— Чествуйте мою сестру, жители Таммельна, как чествовали бы того, кто отвел от моей груди отравленный кинжал! — крикнул господин Огасто, и толпа разразилась восторженными криками, ведь речь герцога, в первый раз так просто и прямо говорившего со своими подданными, откликалась в сердце у каждого горожанина — я видела это по сияющим глазам людей, окружавших меня.

— А теперь, — объявил герцог, дождавшись, когда стихнут дружные восхваления, — теперь пришло время назвать имя злодея, решившего подчинить себе мой разум и тайно править этими землями! Ведите сюда колдуна и отравителя!

И тут я едва сдержала крик ужаса, ведь на помост, к виселице подвели моего бедного дядюшку. Он был испуган, бледен, как сметана, и порывался упасть в ноги Его Светлости, но стражники крепко его удерживали.

— Дядя Абсалом! — прошептала я, почувствовав, как и ноги, и руки у меня разом онемели, а сердце перестало биться.

«Вот, стало быть, как она решила нам отомстить! — мысли в голове скакали, как блохи. — Свалить всю вину на дядюшку! Его назовут колдуном и повесят! Вот почему так грустна госпожа Вейдена — ведь это она уговорила впустить во дворец нового лекаря… Господин Огасто сам не свой, и даже не понимает, что говорит, иначе нипочем не согласился бы назвать бедного дядю колдуном… Что же делать? Он не хочет слушать дядюшку Абсалома, но, быть может, выслушает меня? Я буду молить его о пощаде, и он вспомнит себя истинного… Получилось же у меня порвать ту чародейскую паутину в монастыре — кто знает, может, и сейчас у меня выйдет порушить чары?!»

И я, спрыгнув на землю, бросилась было сквозь толпу к помосту, но чья-то рука, вцепившаяся в мой рукав, тотчас же остановила меня, не дав ступить и шагу. Я в ужасе оглянулась, готовясь царапаться и кусаться, чтобы вырваться из ловушки, однако увидела перед собой знакомое лицо и замерла, враз растерявшись. Хорвек, остановивший меня, в другой руке небрежно держал початую бутылку дешевого вина, из которой отхлебывал, улыбаясь, точно наша встреча и впрямь состоялась во время веселых народных гуляний.

— Именно этого она и ждет, — сказал он мне негромко и спокойно. — Не отдавай себя в ее руки так просто.

Я была так растеряна, что не сразу ответить ему и лишь задыхалась, неловко дергая рукой, за которую он придерживал меня.

— Но она… она… — наконец вырвалось у меня. — Она казнит моего…

— Ты вновь говоришь вслух то, о чем тебе следует помалкивать, если жизнь тебе хоть немного дорога, — негромко ответил Хорвек, и я, поняв, к чему он клонит, зажала рот грязной трясущейся рукой. Разговор наш вышел слишком коротким, чтобы привлечь к себе внимание, да и пьяные споры нищих не были столь занимательным зрелищем, чтобы отвлечь внимание таммельнцев от колдуна, которого вот-вот собирались повесить. Но неосторожные слова всегда живучи, а человеческий страх перед чародеями, обостряющий разом и слух, и зрение, слишком силен; мне не следовало искушать судьбу, чтобы не оказаться забитой камнями еще до того, как я успею что-то сказать господину Огасто.

— Она хочет увидеть тебя, — вполголоса говорил Хорвек, притягивая меня поближе к себе. — Не каждый день колдуньи получают отпор. Обычно люди бегут от магии со всех ног и боятся даже краем уха слушать о колдовских темных делишках. Ведьма удивлена — а удивить таких, как она, очень непросто. Ей невдомек, что ты обычная глупая девчонка, не видящая дальше своего носа. Она до последнего будет верить в то, что с нею схлестнулся достойный враг, а не ничтожество вроде тебя. Иное покажется слишком унизительным для нее.

— Мне все равно, — прошептала я, давясь слезами. — Пусть думает обо мне что угодно! Но я должна попробовать…

— Твой козырь — фальшивая карта, которая будет тут же распознана и бита, — он крепче сжал мою руку и чуть заметно встряхнул меня, пытаясь привести в чувство. — Этот бедолага жив только потому, что она еще не посмотрела тебе в глаза. Как только она узнает, кто ты есть на самом деле, вы с дядей очутитесь в петлях бок-о-бок. Ведьма подозревает, что ее главный враг сейчас в толпе, и ждет только того, чтобы ты выдала себя неосторожным движением или словом. Все это представление разыгрывается вовсе не для них, — он обвел взглядом горожан, — а для одной лишь тебя. Оказывали ли тебе когда-либо такую честь ранее, маленькая Фейн?

— Ты хочешь сказать, — я говорила медленно и потерянно, не глядя в его пустые светлые глаза — что не смогу спасти дядюшку, даже если отдам ей свою жизнь? Она не посчитает эту плату достаточной? Но ведь дядюшка не враг ей, он даже не знал, что происходит…

— Я хочу сказать, — терпеливо пояснил Хорвек, — что ты сможешь спасти своего родственника только если не сделаешь сейчас ни шагу в сторону виселицы. Она не убьет его, пока будет считать хорошей приманкой. Быть может, это для него не столь уж добрый исход — быстрая смерть иной раз милосерднее чародейской воли, — но если ты хочешь сохранить ему жизнь сегодня, то будешь молчать и стоять рядом со мной, что бы ты ни услышала.