Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ) - Заболотская Мария - Страница 15

Итак, отвертеться от мытья не вышло — меня едва ли не силой затолкали в бадью с водой, от которой валил густой пар.

— Если ты не оставила мечты стать когда-нибудь герцогиней, — приговаривал Хорвек с деланной серьезностью, — то придется уж смириться с таким несчастьем, как мытье.

Вода оказалась такой горячей, что, казалось, с меня и кожа слезет вместе с грязью. Хорвек, убедившись в том, что я не собираюсь сбегать из бадьи, ушел из комнаты, пощадив жалкие остатки моей стыдливости, по большей части растерянной за время бродяжничества. Вымывшись, я натянула на себя одну из его новых рубашек. Она доходила мне едва ли не до колен, но этого мне показалось недостаточным, и я закуталась в плащ. В небольшом темном зеркале, висевшем на стене, отразилась жалкая фигура, и я подошла поближе, чтобы рассмотреть свое лицо. Оно, к счастью, не слишком-то переменилось — лишь осунулось и исхудало — а вот от волос остались лишь жалкие топорщащиеся прядки сероватого цвета, точь-в-точь крысиная шкурка. Исчезли и мои яркие веснушки, а брови вовсе выцвели.

Когда Хорвек вернулся, я самозабвенно рыдала, обхватив голову руками.

— Мои волосы! — повторяла я. — Мои славные рыжие волосы!.. Пусть они принесли мне много бед, но как я буду без них обходиться? Неужто они никогда не отрастут?.. Неужто всегда будут мерзкого серого цвета?

— Мне следовало догадаться, что эти потоки слез проливаются отнюдь не из-за того, что твой родственник отправился в тюрьму, жених — на корм нечисти, а ты сама объявлена вне закона, — покачал головой Хорвек после того, как вслушался в мои всхлипывания. — Так убиваться женщина способна только из-за красоты. И, право слово, было бы что оплакивать!..

Но, произнося эти слова, он аккуратно и внимательно осматривал мою голову — оттого прозвучали они не столь уж обидно.

— Колдовство, изменившее цвет твоих волос, продержится не дольше одной луны, — его голос звучал уверенно, и мои рыдания утихли. — Отрастать косы будут совершенно обыкновенным образом, могу тебя уверить. И это тебе на руку — пока все ищут рыжую девчонку, невзрачному мальчишке можно свободно разгуливать по улицам Таммельна.

Я, утерев заплаканное лицо, увидела, что он принес мне новую одежду — добротную и теплую: шерстяные штаны, длинную темно-красную рубаху, к которой прилагались жилет из овчины и суконная серая куртка. Также для меня были куплены новехонькие мягкие сапоги, лишь самую малость великоватые — глаз у демона оказался верным. Подобный наряд был обычным для путешественников, собиравшихся в дальнюю дорогу в преддверии холодной поры года, и я с тревогой рассматривала одежду, размышляя, не значит ли это, что Хорвек собирается услать меня вон из города. Говорил же он, что не сможет мне помочь в борьбе с ведьмой?..

— Я не надену это, — угрюмо заявила я.

— Заверяю тебя чистосердечно, мне не жаль поделиться рубахой, — ответил на это Хорвек. — Но с чего ты взяла, что тебе полезнее оставаться босой и голоногой? Ночи уже холодны, а городские улицы чертовски грязны, не говоря уж о проселочных дорогах.

— Я не собираюсь сбегать из Таммельна, — еще мрачнее произнесла я, втягивая голову в плечи. — Ты можешь отправляться куда глаза глядят, но для меня это никак не годится.

— Дело твое, — легко согласился он. — То, что я принес тебе эту одежду вовсе не значит, что ты должна меня слушаться…

— Верно, — проворчала я, нерешительно протягивая руку к рубахе.

— …Ты должна меня слушаться, потому что глупа и бестолкова, — невозмутимо продолжил Хорвек. — И если решишь воевать с ведьмой своим умом, то тут же окажешься на том свете. Вполне возможно, перед тем еще успеешь пожалеть, что тебя попросту не повесили сегодня за компанию вместе с твоим невезучим семейством.

— Уж кто бы говорил, — пробормотала я, но рубашку все-таки взяла. — Твоего ума в свое время тоже оказалось недостаточно для того, чтобы не оказаться в тюрьме!

— Я извлек урок из своих ошибок, — бывший демон показывал себя существом бесконечно терпеливым. — А вот ты происходишь из породы мелких людишек, ошибки которых их тут же приканчивают, так что пользы из этого никак не выйдет.

Как я не морщила нос, одеваясь, новый наряд оказался вполне удобным, и не так уж изуродовал меня, как я того опасалась. Ноги в узких штанах казались кривоватыми, а рубаха слишком болталась, но теперь бы на меня никто не плеснул помоями без веской на то причины.

К тому времени начало вечереть, и служанка, постучавшись, спросила, подать ли нам ужин в комнату, или же мы спустимся в общую комнату.

— Чем нелюдимее мы будем себя вести — тем с большим подозрением к нам отнесутся, — рассудительно заметил Хорвек, и мы отправились ужинать в большой зал, уже наполнившийся разнообразнейшими гостями — путешественниками, монахами, мастеровым людом и прочими мелкими господами не из худших. Нам подали прекрасную похлебку, свежий хлеб, жареную курицу и бутылку вина — я громко сглотнула, увидав всю эту роскошь разом. Такого славного ужина у меня не случалось уже много дней.

Хорвек едва притронулся к еде, и я поняла, что он вынужден соблюдать жесткую умеренность. Мне подумалось, что бедняге демону выпала тяжкая доля: что в своем изначальном обличии ему доводилось соблюдать обет не из легких, что в человеческом он был лишен даже самых безыскусных плотских радостей.

Между тем, посетители гостеприимного заведения веселели с каждой минутой — огонь в большом очаге пылал, вино к столу подавали доброе, а пиво наливали без остановки. Раздался перезвон струн, и приятный голос начал выводить старую балладу о раскаявшемся разбойнике: лихого злодея изловили и привязали к позорному столбу, пообещав под утро повесить при всем честном народе. Но тут откуда ни возьмись появилась бродячая собака, и, ласково беседуя с ней, пленник уговорил неразумное животное, не ведающее о законах человеческих, перегрызть веревку. После счастливого избавления он, разумеется, встал на честный путь, обратился к богам и до самой смерти мирно странствовал в сопровождении верного пса, деля с ним последний кусок хлеба. «Пусть ты, мой друг, и бессловесен, — распевал бард, — но сострадателен и честен. Добром я отныне плачу за спасение, прими же, приятель, мое угощение!»

Эта бесхитростная песенка часто слышалась при трактирах и кабаках — растроганные слушатели нередко делились с певцами своим ужином, если припев об угощении повторялся несколько раз с должным чувством. Но на лице Хорвека, задумчиво прислушивающегося к веселой мелодии, поступило выражение, заставившее меня поперхнуться.

«Всеблагие боги! — потрясенно подумала я, отложив ложку в сторону. — Да этот негодяй поди считает меня эдакой скудоумной псиной! Вот и кормит меня, точь-в-точь тот разбойник из песни. Решил, что я теперь стала его домашней скотиной, за которой нужен уход! Оттого и носится со мной, точно с тухлым яйцом…».

— Эй ты! — я щелкнула пальцами перед носом Хорвека, погруженного в глубочайшую задумчивость. — Слышишь меня?! Не вздумай! Не вздумай, тебе говорю! Ишь ты — вообразил себя раскаявшимся злодеем, а меня скотиной бессловесной, неразумной? Я, быть может, поразумнее тебя буду! И уж точно ума у меня поболе, чем у какой-то шавки! Эта песня не про нас, понял?

— Разумеется, не про нас, — вздохнул Хорвек. — Что у разбойника, что у его дворняги хватило смекалки для того, чтобы тут же сбежать куда глаза глядят. Мы куда глупее них, не стоит даже равняться.

Насмешка разозлила меня, но хлесткий ответ не шел на ум, и я вновь принялась хлебать суп, сжав ложку так, словно была готова стукнуть ею Хорвека по лбу, стоит мне услышать от него еще одну издевку.

Внезапный приступ дурноты заставил меня остановиться, я закашлялась, вначале подумав, что подавилась. Но воздуха не хватало все больше, словно на шею мне накинули удавку, и я захрипела, схватившись за шею. Хорвеку хватило одного взгляда, чтобы подняться со своего места, и очутиться возле меня — но я поняла, что спокойствие нарочитое.

— Не привлекай к себе внимания, — негромко, но сурово приказал он мне. — Нам нельзя вызывать подозрение. Сделай вид, что просто закашлялась.