Так не бывает, или Хрен знат - Борисов Александр Анатольевич - Страница 13

– А если, к примеру, ротор с одной стороны на подшипнике в обойме сидит? – перебил меня дотошный Петро.

– Тогда подойдёт второй вариант. Вал с эксцентриками выполнить в виде отдельного блока и приварить к раме. Сам двигатель посадить на резиновую подушку, на ротор поставить шкив…

– Убиться веником! – сказал дядя Вася. – Ты откуда слова-то такие знаешь: вал, эксцентрики, ротор?

– Как! Я же в школе учусь. Мой одноклассник Рубен уже со второго класса двигатели для турчков собирает и ремонтирует.

Турчками у нас называют велосипеды с моторчиком.

– Да?! – удивился Культя и поплёлся в вагончик. – А я думал, вы больше из рогатки по воробьям…

– Есть в этой задумке что-то рациональное, – размышлял между тем Петро, – сита на элеваторе работают по такому же принципу. И двигатель очень похож. Но в качестве электротрамбовки его никто, кажется, не применял. Ты что трамбовать собрался?

– Гравий.

– Гравий?! А зачем его трамбовать?

– Можно песок или мелкий щебень. А на поверхность укладывать тротуарную плитку. Вот к примеру, фундамент дома… – Я взял со стола химический карандаш, обёрточную бумагу и провёл по ней тонкую линию.

– Он меня ещё будет учить, как плитку укладывать! – усмехнулся Петро. – Ты лучше сказал бы, где её взять? Чай, не Москва…

А действительно, где её взять? В то время мы, пацаны, плевали на дорожную пыль, растирали плевок гладким камешком и называли асфальтом получившуюся блестящую гладкую полосу. А другого асфальта наш городок не знал. И центр, и грузовые площадки вокруг железной дороги были выложены крупным булыжником, а двор элеватора покрыт слоем бетона. Всё остальное – грунтовка. Даже междугородние ПАЗы и ЛиАЗы были вечно покрыты облаком поднятой пыли, что делало пейзаж за окном грустным и серым. Какая уж тут тротуарная плитка! Об этом я как-то и не подумал.

– Самому можно сделать, – неуверенно вымолвил я.

– Из чего?! – Петро презрительно высморкался и посмотрел на меня уничижительным взглядом.

– Цемент марки 500, речной песок, мелкий щебень, разведённое мыло, краситель, обрезки проволоки для армирования…

– А мыло зачем?

– Для пластичности. Говорят, такой раствор не расслаивается, лучше контактирует с арматурой. С ним готовая плитка станет прочной, морозостойкой, не сотрётся и не рассыплется через год…

– Ну-ну… – Петро намеревался ещё о чём-то спросить, но тут из вагончика вышел дядя Вася Культя с дымящейся сковородкой, на которой шкворчала яичница, и с бутылкой портвейна в правом кармане штанов.

– Как будем решать вопрос? – спросил он у напарника, водружая закуску на стол, и тут же обратился ко мне: – Ты магарыч принёс?

– Только деньги, – ответил я и выложил стопочкой свой трояк.

– Где взял?

– Известное дело, в копилке. Всё равно пропадут.

– Почему пропадут?

– Старший брат приезжает скоро, – со вздохом сказал я. – Он сейчас в пионерском лагере, на Алтае. Но вчера почтальон принёс письмо для него. Девчонка какая-то пишет. Зовут Паркала Марэ. Где имя и где фамилия – поди разберись.

Рабочие рассмеялись.

– Так это же хорошо! – улыбнулся Петро. – Ещё одним мужиком прибыло на земле!

– Ничего хорошего не вижу, – парировал я. – Мне кажется, «новый мужик» быстро найдёт применение содержимому этой копилки.

– А хоть бы и так! – задорно сказал дядя Вася, собрал со стола рубли в свою искалеченную ладонь и протянул их мне. – Пойди положи на место и заруби на носу: без разрешения деда выносить из дома ничего нельзя. Особенно деньги. Даже если они твои. Ну что, Пётр Васильевич, уважим этого пацана?

– Надо уважить. Ты, Василий Кузьмич, пока яичницу жарил, самое интересное пропустил. Он ведь меня учил, как правильно делать тротуарную плитку.

– Да?! – изумился Культя. – Что-нибудь толковое говорил?

– Как по писаному! Если такие слова я услыхал бы от тебя…

– Ну вот, а я ещё сомневался. Ты знаешь, – подтолкнул меня в спину Василий Кузьмич, – иди-ка домой. Не мешай работному люду отдыхать, как он привык. А железяку… мы её с дядей Петром сами тебе привезём. Вечером, как стемнеет. Чтобы никто не задавал лишних вопросов. И деньги в копилку не забудь положить!

Человек с годами мудреет. Однажды, во время очередного похода за пенсией, я вспомнил слова из Нагорной проповеди: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Этой молитве лет двадцать назад меня научила Екатерина Пимовна. Та самая бабушка, у которой я в детстве украл горсточку вишни. И не просто так научила, а заставила записать на тетрадном листке и выучить наизусть. Было ей, как бы не соврать, лет девяносто семь. Соседи боялись её, потому что считали колдуньей, а я иногда заходил пропустить рюмочку-другую калиновой самогонки. Вот и тогда зашёл попрощаться, поскольку собрался в Майкоп на химиотерапию. На очередной медкомиссии горе-врачи нашли у меня белокровие.

– Болеешь ты, Сашка, лечить тебя надо, – сказала бабушка Катя.

– Да вот, на неделе ложусь в клинику.

– С работы не выгнали?

– Нет ещё. Дали отпуск без содержания. Да всё извинялись, что деньгами не могут помочь. Предприятие, мол, на грани банкротства. А сами глаза отводят…

– И то хорошо. «Отче наш» знаешь?

– Какой отче наш? – не сразу понял я, не о том были мысли.

– У-у-у, милый мой! – возмутилась старушка. – Да ты, я вижу, совсем серый! А крест на груди носишь! Хороший крестик, сандаловый. Монахи такие делают в Греческой Македонии, на горе Афон. Ну-ка, садись к столу! Будешь записывать, а то не налью!

На память свою я в то время ещё не жаловался. Пару раз прочитал, отчеканил, как на духу. Только Пимовна всё равно была недовольна:

– Ты к кому обращаешься?! Ты к Отцу небесному обращаешься, здоровья у него просишь. Ну-ка, слушай, как надо, и повторяй следом за мной…

Екатерина Пимовна была очень строгим экзаменатором. И то ей не так, и это не эдак. Наверное, только раза с седьмого она снисходительно произнесла:

– Вот так давно бы. Надеюсь, Господь услышит. И в кого ты такой бестолковый?

Мы с ней выпили. Пообщались на общие темы. Закусили «чем бог послал» – пирожками с яйцом и зелёным луком. Потом баба Катя запалила лампаду и приступила к инструктажу:

– Ты, Сашка, сегодня рано спать не ложись. Сразу после полуночи пойдёшь босиком к реке, повторяя эту молитву. Три раза должен прочесть! Потом войдёшь в воду и встанешь на перекате спиной к течению…

Я представил всю эту бодягу и поскучнел. А ну как соседи увидят, подумают, рехнулся.

– Слушай сюда! – рявкнула Пимовна, ощетинившись колющим взглядом. – Соседей он испугался! Не сделаешь, как я говорю, в дом ко мне – ни ногой! Значит так: встанешь спиной к течению и зачерпнёшь воду. Не ладонями нужно зачерпывать, а как бы наоборот, этими вот местами! – Она показала на тыльную часть кистей и строго спросила: – Понял?

Я кивнул. Как не понять?

– Зачерпнёшь из реки воду, умоешься тем, что осталось, потом тихо скажи: «Что сделано мне, возьмите себе!» Три раза водичку из реки зачерпнёшь, три раза умоешься, три раза скажешь. Запомнил?

Я снова кивнул.

– Теперь самое главное. По дороге домой будет казаться, что кто-то тебя зовёт, окликает издалека. Оборачиваться нельзя. Навстречу тебе попадутся два человека: старая бабка вроде меня и молодая девка. О чём бы они тебя не спросили, нужно молчать и читать про себя молитву. А как доберёшься до хаты, ни слова не говоря, сразу ложись спать.

Казалось, всё просто. Но когда бабушка Катя попросила меня повторить инструктаж, я всё время что-нибудь забывал и путался в простейших деталях. Это ей не понравилось.

– Ох, водит тебя нечистый, ох, водит! Ну ладно, я сегодня до часу под иконками посижу. Помогу тебе, неразумному. Завтра зайдёшь, заберёшь лекарство. К утру приготовлю.

Как же мне, здоровому мужику, возрастом под полтинник, было жутко и стыдно! Дослушав полуночный гимн, я вышел из дома в одних трусах и крался по ночному шоссе, стараясь держаться ближе к кювету, чтобы никто не увидел. Ступни, отвыкшие от ходьбы босиком, больно кололи мелкие камни.