Всерьез (ЛП) - Холл Алексис - Страница 19

— Я в курсе.

Что-то в его тоне заставило меня остановиться и поднять взгляд. Он, наверное, на несколько лет старше меня, красивый, как англичане с квадратной челюстью и волосами цвета стали. Его очень легко представить в зале заседаний и, судя по дому, моя догадка была недалека от истины.

— Это не мое дело, — пожал он плечами. — Решай сам. Я буду рад время от времени приводить тебя сюда, чтобы отхлестать и использовать. Тебе ведь этого хочется, так?

Я кивнул и сказал себе, что уже слишком стар, слишком знаком с этим танцем, чтобы покраснеть.

Мы со скрипом поднялись наверх в нашем кожаном клубном облачении. Смехотворно. Как же невероятно смехотворно. Он вытянул руку, чтобы остановить меня у входной двери. Кажется, в последнее время я часто беседую в коридорах — мысль, которая, естественно, напомнила мне о Тоби и его не совсем подставленных для поцелуя губах.

Я все сделал правильно. Так будет лучше.

Но… чтоб его. Так на меня подействовать за одну единственную ночь.

— Ты исполняешь приказы, Ди, но не подчиняешься. И это, конечно, тоже твой выбор, не подумай. Но… — Глаза Господина Как-Его-Там на мгновение встретились с моими. — Тебе точно нужно именно это?

Я был уверен, что обычно не настолько очевиден. Внутри кольнули встревоженность и толика вины, заставив огрызнуться.

— Не думаю, что это твое дело.

— Нет, но могло бы стать. — Он не отводил взгляда. Что-то я в нем несомненно видел — теперь, когда обратил внимание — некую харизму, возможно. — Я готов сделать это моим делом.

— Почему? — спросил я, прищурившись.

— Почему нет? Мне нравится тебя трахать, нравится хлестать плеткой. Я хотел бы поставить тебя на колени, и, по-моему, ты и сам того хочешь.

Харизма там или не харизма, это уже слишком. Слишком много от него, по крайней мере.

— Да ты вообще ни черта не знаешь о моих желаниях.

— Не знаю, но только потому, что ты сам не сказал.

Я попробовал представить себе будущее с этим мужчиной, чьего имени до сих пор так и не вспомнил. Как бы все сложилось, что бы стало значить для меня. Картинка не вырисовывалась, казалась невозможно чужеродной. Одна мысль о том, чтобы опуститься для него на колени, предложить ему частичку власти над моим сердцем, разумом и волей, обожгла глотку горечью желчи. А самая темная, самая смятенная и отчаявшаяся часть меня хотела именно так и сделать как раз потому, что даже представить такое было невыносимо, что, в свою очередь, подарило бы мне нездоровое, пугающее удовольствие. Я провез сухим языком по еще более сухим губам.

— И… и что если скажу? Расскажу тебе?

— Тогда мы их обсудим. — Для него это так очевидно, будто для того, чтобы получить желаемое, достаточно одной беседы. У него, наверное, и список имелся, по которому мы могли бы пройтись вместе. Но как объяснить, что мне хотелось именно что не беседовать о своих желаниях? — Но пределы твои я думаю расширить, имей в виду.

— Мои… мои внутренние пределы совершенно другие.

— Как и у многих, — кивнул он.

Повисла длинная пауза.

— Я не…

— Ди, я знаю, что ты был с Робертом, и вы долго прожили вместе, и мне кажется, на самом деле тебе хочется того, чего уже давно нет.

Разговор с каждой секундой становился все мучительнее. Я не мог вынести, что он знал обо мне такое. Как и то, что знал о нем я: что он проницателен, по-своему добр, что, возможно, одинок и тоже хочет большего. Если бы только существовали стоп-слова для бесед.

— Этого у тебя уже не будет, — тем временем продолжал он, — но ты мог бы иметь другое. Если сам себе позволишь.

— Тебя?

— Да.

— Я…

— Не отвечай. Подумай сначала.

Я не удержался и сглотнул.

— А если… если я…

— Тогда ты придешь ко мне, и мы поговорим. А потом опустишься на колени и позволишь мне дать то, что тебе нужно. Потому что не думаю, что я и близко подошел к твоему пределу, верно?

Я кивнул, обличенный в своей правде, своей потере и всей своей лжи. Я на секунду почувствовал искреннюю обиду на него за то, что разглядел меня и заставил, в свою очередь, разглядеть его самого. И тот факт, что нас не связывало ничего, кроме его желаний, моих желаний и едва заметного рубежа, на котором мы могли заставить их кое-как встретиться, в какой-то мере даже сделал все хуже.

Часть мыслей, должно быть, отразилась на моем лице, потому что он похлопал меня по плечу и сказал:

— Ничего страшного. Доверие нужно заработать, а ты слишком долго пробыл без Господина.

Слишком долго без чего-то, я бы сказал.

— Мне пора. — После этих слов он отступил в сторону, чтобы открыть дверь, и вдруг замер и сказал:

— Я играю на альтовом саксофоне.

— А?

Он неожиданно улыбнулся.

— Просто хотел напомнить тебе, что я не только дом, но и живой человек.

Я не был уверен, как отреагировать на данную информацию, и проследил, чтобы на лице оставалось нейтральное выражение.

— И ты решил, что альтовый саксофон это самое то?

— Зато сколько добавляет шарма, признай.

— Раньше надо было сказать. — Я постарался улыбнуться в ответ. Казалось, это меньшее, что стоит сделать. — Я бы тогда уже давно стоял на коленях.

На эту тему шутить явно не стоило, потому что он опять посерьезнел.

— Подумай, Ди. Я тебя хочу и могу быть тем, что тебе надо.

Я надел пальто и застегнулся на все пуговицы, чтобы никто не увидел, что я одет как полное чмо, и поскорее вышел на ночную улицу. Можно было бы вызвать такси, но, даже несмотря на усталость и ноющее тело, хотелось пройтись.

Ходьба заставила боль тихо петь. Сделала ее моей.

Я доехал на метро до Холланд-парка, стоя с некоторой осторожностью и наблюдая, как мое отражение идет рябью, как луна, в окнах полупустого вагона. Я далеко не сразу узнал этого человека под следами от чужого восприятия.

Было бы проще, если б он не оказался в определенной степени прав в отношении меня. Я исполнял приказы. Не подчинялся. Как можно подчиняться теням, ребусам и чужим людям? Он понял лучше, чем многие другие, и все равно считал, что мне нужна твердая рука, хороший господин, дисциплина.

Боже мой. Может, так и есть. Может, для Лоренса Дэлзила больше ничего не осталось.

Но как я мог любить себя в его глазах? Он делал меня слабым, словно мои желания не были моим собственным выбором. С Робертом я никогда не чувствовал себя слабым. Даже когда плакал, и кричал, и утирал кровь, и умолял.

Если говорить начистоту, я наоборот чувствовал себя сильным. И гордился. И никогда, на самом деле, не отделял свою потребность подчиняться, испытывать боль и иногда делать что-то по принуждению от того, что мне казалось самым естественным проявлением любви: ласка, понимание, доверие, забота.

Это появилось после Роберта.

И внезапно я поймал себя на мысли о Тоби. С ним я тоже не чувствовал себя слабым. С ним я был… красивым, сильным.

Свободным.

Дома я обнаружил в кармане визитку Господина Как-Его-Там и выкинул ее в мусор. Постарался не думать о его словах. На какое-то время я даже перестал искать новых людей, которые могли бы причинить мне боль и уйти, не вспоминая, о которых и я бы тоже забыл навсегда.

В прошлом я уже давал себе такие обещания и никогда их не сдерживал. Но после Тоби стал четче осознавать, насколько бесполезными будут встречи с этими незнакомцами. А еще казалось, что я тем самым его практически предам. Запятнаю память о его страсти, его искренности и бесстрашии бессмысленными играми и пустым удовольствием.

Поэтому я просто работал и спал, когда получалось, отдавался знакомому режиму трудодней, каждодневному врачебному круговороту жизни, смерти и бумажек. Пришло и ушло Рождество. Я провел его с родителями. Новый Год — с друзьями.

А потом случилась моя смена в санитарной авиации.

Столкновение нескольких машин. Сердечный приступ. Авария с участием мотоцикла. Поножовщина, скорее всего из-за наркотиков. Ребенок, вбежавший на полной скорости в стеклянную дверь и перерезавший себе артерию.